а  любить  себя  необходимо,  иначе
невозможно любить других. Она  не  испытывала  чувства  вины,  потому  что
никогда не делала ничего такого, отчего могла чувствовать себя  виноватой.
Она не лгала себе и сама себя судила, не считаясь  с  чужим  мнением.  Да,
себе она не лгала - но без колебаний обманывала других, если считала,  что
так будет лучше. Она не  желала  подчиняться  правилам,  которые  не  сама
придумала.


     Лазарус понимал ее. Он сам так поступал. Теперь понятно, от  кого  он
унаследовал такую привычку. От Морин - и от дедуси. И от папули  тоже.  Он
чувствовал себя счастливым, несмотря на напряжение чресел.  Или  благодаря
ему, поправился он: ощущение было все же приятным.


     Внезапно ручка двери повернулась. Лазарус мгновенно вскочил с кровати
и замер. Дверь открылась - и Морин, теплая, благоухающая, очутилась в  его
объятиях. Потом она на миг отстранилась, сбросила на пол  одежду  и  снова
придралась к нему, жадно ища его губы.
     - Как ты осмелилась? - хрипло прошептал Лазарус.
     Она тихо ответила:
     - Я поняла, что не могу иначе. Здесь я рискую гораздо меньше, чем под
каштаном. Когда у нас кто-нибудь гостит, дети никогда не спускаются  ночью
вниз. Возможно, отец что-то подозревает,  но  именно  поэтому  никогда  не
станет проверять. Не беспокойся, дорогой. Возьми меня. Немедленно.
     Так он и сделал.


     Она блаженно вздохнула и, обнимая его руками и ногами, шепнула ему на
ухо:
     - Теодор, ты так напоминаешь моего мужа,  что  я  с  нетерпением  жду
окончания войны, чтобы рассказать ему о тебе.
     - Ты хочешь обо всем рассказать ему?
     - Обожаемый Теодор, конечно, я  сделаю  это.  Кое-что  из  того,  что
говорила тебе сегодня, смягчу, а кое о  чем  умолчу.  Брайан  не  требует,
чтобы я признавалась ему во всем. Но подобное его не смущает;  мы  уладили
этот вопрос еще пятнадцать лет  назад.  Он  действительно  доверяет  моему
суждению и вкусу. - Она очень тихонько хихикнула ему в ухо. - Мне  стыдно,
что так редко приходится в чем-то признаваться, ведь он  любит  слушать  о
моих приключениях. И велит мне рассказывать о них снова  и  снова,  словно
перечитывает любимые книги. Мне бы хотелось рассказать ему обо всем  прямо
завтра. Но я не стану этого делать. Но все запомню.
     - Он приедет завтра?
     - Завтра. К концу дня. И вряд ли даст мне уснуть. - Она улыбнулась. -
По телефону он велел мне  л.в.п.и.у.р.н.,  чтобы  он  мог  р.м.с.н.о.  Это
означает  "лечь  в  постель  и  уснуть,  раздвинув  ноги",  чтобы  он  мог
"разбудить меня самым наилучшим образом". Но я только делаю вид, что сплю,
несмотря на то что он всегда старается прокрасться в комнату тихо-тихо.  -
Она хихикнула. - А потом мы с ним играем. Когда он "таким  образом"  будит
меня, я делаю вид, что просыпаюсь, и произношу  имя,  но  не  его  имя.  Я
постанываю: "О, Альберт, дорогой, я думала, что ты никогда не придешь!"  -
или что-нибудь в этом роде. А потом  наступает  его  очередь;  он  говорит
что-то вроде: "Это Буффало Билл, миссис Молли [Молли -  имя,  обозначающее
проститутку], молчи и принимайся за дело". Тогда я умолкаю, и мы  начинаем
трудиться, не произнося ни слова.
     - Великолепно, миссис Молли. Это лучшее, на что ты способна?
     - Я стараюсь изо всех сил, Буффало Билл. Но сейчас я так  возбуждена,
что  плохо  соображаю  и,  возможно,  что-нибудь  напутала.  Хотелось   бы
повторить. Вы не намереваетесь предоставить мне такую возможность, сэр?
     - Только если ты пообещаешь не очень стараться. Если  это  не  лучший
пример твоих трудов, боюсь, лучший образец сразит меня наповал.
     - Ты рассуждаешь, как мой муж, и даже на ощупь такой же,  особенно  в
этом месте... И пахнешь, как он.
     - А запах твоей кожи похож на Тамарин.
     - В самом деле? А в постели я напоминаю ее?
     (Тамаре известны тысячи способов, дорогая, но она редко  прибегает  к
чему-нибудь необыкновенному.  Любовь,  моя  милая,  это  не  техника,  это
отношение к делу. Желание сделать кого-то счастливым и умение это  делать.
Но меня поразило твое владение  техникой;  на  Искандаре  за  тебя  дорого
заплатили бы.)
     - Напоминаешь. Но не это делает тебя похожей на нее,  а  отношение  к
делу. Тамара чувствует, что происходит в уме другого человека, и дает  ему
то, в чем тот нуждается. Она дает ему именно это.
     - Значит, она умеет читать мысли? Тогда я не похожа на нее.
     - Нет, Тамара не умеет читать мысли. Она чувствует другого человека и
понимает, что ему нужно. И это не всегда секс. А у вас  разве  не  бывает,
что Брайану необходимо совсем другое?
     - Конечно, бывает. Если он устал или понервничал. Тогда  я  сдерживаю
свои желания и начинаю растирать ему спину и голову.  Или  просто  обнимаю
его и заставляю уснуть, чтобы проснувшись он мог разбудить меня "наилучшим
образом". Если он не хочет меня, я не пытаюсь съесть его заживо.
     - Нет, ты очень похожа на Тамару. Морин, когда Тамара лечила меня, то
поначалу даже не пыталась лечь со мной в постель. Просто спала со  мной  в
одной комнате;  мы  вместе  ели  и  разговаривали  -  когда  мне  хотелось
поговорить. А потом дней десять просто спала в моей постели, рядом со мной
- и ночные кошмары перестали мучить меня. Но однажды ночью я проснулся,  и
Тамара молча отдалась мне. Мы занимались любовью  всю  ночь,  а  наутро  я
понял, что здоров. Моя душа перестала болеть.
     Ты такая же, Морин... Ты тоже все знаешь и делаешь как  надо.  Я  так
тосковал по дому, меня так тревожила  эта  война  -  но  все  исчезло.  Ты
прогнала все мои тревоги. Сказки мне, что  ты  почувствовала  в  ту  ночь,
когда впервые увидела меня в своем доме?
     - Влюбилась в тебя с  первого  взгляда...  как  глупая  школьница.  И
хотела немедленно лечь с тобой в постель. Я тебе уже говорила об этом.
     - А как по-твоему, что чувствовал я?
     - Что? Да ты торчал от меня.
     - Да, верно. А я думал, что никто ничего не заметил.
     - Конечно, я не видела, как у тебя вздувались брюки или что-нибудь  в
этом роде. Теодор, для этого не нужно  приглядываться.  Мужчины  смущаются
так легко. Просто я видела, что ты ощущаешь то же, что и  я  -  а  я  была
возбуждена, как собачка-девочка в пору. То есть как сучка в пору - не хочу
быть жеманной в постели. И когда ты взглянул на меня в гостиной - я  сразу
поняла, что мы нужны друг другу; ужасно  смутилась  и  убежала  на  кухню,
чтобы успокоиться.
     - Ты убежала на кухню? Ты выплыла изящно и гордо, как парусник.
     - Но парусник тот летел на всех парусах. Я  взяла  себя  в  руки,  но
успокоиться не смогла. Более того, все время, пока ты у нас был, мои груди
болели. Но этого ты не заметил. Я боялась, что заметит отец  и  больше  не
пригласит тебя в гости - а мне так хотелось вновь  увидеть  тебя.  Отец-то
меня знает, он мне говорил. Он как-то  сказал  мне:  надо  принимать  себя
такой, какая ты есть, и любить себя, однако свою чувственность  необходимо
сдерживать. Я пыталась - но той ночью мне  было  очень  трудно  не  выдать
себя.
     - Однако ты сделала это.
     - Брайан тоже советует мне держать себя в узде. Но той ночью мне было
так трудно, что я... Теодор, некоторые мальчики, а иногда и  мужчины,  при
жестоком разочаровании занимаются... Ну... руками.
     - Да. Это мастурбация. Мальчики говорят "спустить".
     - Брайан тоже так говорит. А ты знаешь, что девушки  и  женщины  тоже
могут делать что-то вроде этого?
     - Знаю. В том, что одинокий человек таким образом удовлетворяет себя,
нет ничего страшного. Но это не заменяет секс.
     - Не заменяет... Совершенно не заменяет. Но я рада, что ты не  видишь
в этом ничего особенного. В тот вечер  я  поднялась  наверх  и  залезла  в
ванну. Мне это было нужно - хоть я и купалась перед обедом. И стала делать
это прямо в воде. А потом улеглась  в  постель  и  уставилась  в  потолок.
Полежала-полежала, встала, заперла дверь, сняла ночную рубашку и  еще  раз
сделала это... и еще! Думая о тебе, Теодор,  вспоминая  твой  голос,  твой
запах, прикосновение твоей руки. Прошло  не  меньше  часа,  прежде  чем  я
успокоилась и уснула.
     (У меня на это ушло куда больше времени, дорогая.  Мне  бы  следовало
тоже воспользоваться твоим бесхитростным методом. Но я наказывал  себя  за
идиотское поведение. Какой я был дурак, дорогая, - ведь любить никогда  не
глупо. Но я не видел, каким образом мы можем проявить нашу любовь.)
     - Как жаль, что меня не было с тобой, дорогая. Всего в какой-то  миле
от тебя я страдал от этой же боли и думал о тебе.
     - Теодор, я надеялась, что ты чувствуешь то же, что и я. Ты был нужен
мне, и я хотела, чтобы ты  испытывал  то  же  чувство.  И  мне  ничего  не
оставалось, как закрыть дверь и заняться этим, думая о  тебе.  Рядом  была
только Этель в колыбельке, но она еще слишком мала, чтобы что-то замечать.
Ой! Я потеряла тебя, дорогой!
     - Ты потеряла не меня, а лишь презренную часть моей взыгравшей плоти.
Скоро она вновь обретет должное положение: ведь ты обещала дать мне вторую
возможность. Изменим позицию? Подушку под плечо? Налево или  направо?  Мне
бы не следовало лежать на тебе так долго, но я не хотел шевелиться.
     - И я не хотела - пока могла  удержать  часть  тебя  в  себе.  Ты  не
слишком тяжел, а у меня  широкие  бедра...  Вы,  сэр,  позволяете  женщине
вздохнуть. Хочешь, ляжем на бок? На какой?
     - Тебе так нравится?
     - Как тебе удобно.  Ох,  Теодор,  мне  кажется,  что  я  любила  тебя
давным-давно и ты вновь возвратился ко мне.
     (Лучше не трогать эту тему, мама Морин.)
     - Я буду любить тебя вечно, моя дорогая.
     (Опущено.)


     ...и сказал прямо, что не женится на ней, если она будет  против  его
вступления в армию.
     - И что же ответила ему Нэнси?
     -  Сказала,  что  рассчитывала  услышать  такой   ответ,   а   потому
намеревается во что бы то ни стало забеременеть, прежде чем он  отправится
служить. Нэнси обожает военных, как и ее мать. Ночью она пришла ко  мне  в
спальню и рассказала обо всем, поплакала, но не  очень  горько,  поскольку
все-таки "вскочила на пушку".
     Потом мы поплакали вдвоем - от радости. И я все объяснила  Брайану  и
Везерелам. У Нэнси вовремя не начались месячные - а это было месяц  назад,
- и венчание будет завтра или послезавтра.
     (Опущено.)
     - Дорогая, я бы хотел увидеть тебя.
     - О, дорогой. Лучше не включать лампу. Шторы не очень плотные,  да  и
из-под двери будет выбиваться свет. А вдруг отец спустится?
     - Хорошо, Морин. Я  не  стану  просить.  Мне  не  хочется,  чтобы  ты
рисковала. К тому же я отлично "вижу" тебя кончиками пальцев, а они у меня
очень чувствительные.
     - Они нежно ласкают меня, как ветерок.  Теодор,  когда  откроешь  мой
подарок, пожалуйста, будь осторожен.  Никому  его  не  показывай.  Там  не
только пара подвязок.
     - Я уже открыл его.
     - Тогда ты видел, какая я.
     - Неужели эта прекрасная девушка действительно ты?
     - Не дразнись, Брайан велел мне смотреть прямо в камеру.
     - Дорогая, если ты не любишь  смотреть  вниз,  то  мужчины  не  любят
смотреть вверх. Особенно я.  Особенно  когда  вижу  фотографию  прекрасной
обнаженной женщины.
     - Обнаженной! Да это моя лучшая шляпка!
     - Морин, из всех фотографий, что когда-либо попадали мне в руки,  эта
- самая очаровательная. Я всегда буду хранить ее.
     - Так-то лучше. Конечно, трудно поверить, но слышать  приятно.  А  ты
развернул маленькую бумажку?
     - С детским локоном? Ты его у Мэри срезала?
     - Теодор, я привыкла, что  меня  дразнят.  Ты  все  больше  и  больше
напоминаешь мне Брайана. Но когда  он  забывается,  я  кусаю  его  -  куда
попало. Могу и сюда.
     - Ой, не надо!
     - Тогда скажи, чей это локон.
     - Он вырос на твоем цветке, моя очаровательная, и я буду  носить  его
возле сердца. Поэтому-то я и хотел тебя видеть. Ты отхватила такой  локон,
что Брайан может заметить пропажу и спросить, куда он делся.
     - Скажу, что отдала мороженщику.
     - Он не поверит и поймет, что с тобой произошло новое приключение,  о
котором надо рассказать.
     - И потому не станет требовать, чтобы я выложила  все  немедленно,  а
просто переменит тему разговора. Но мне хочется рассказать ему  все  прямо
сейчас. Я мечтаю остаться с вами обоими, под открытым небом,  днем...  Эта
мысль не дает мне  покоя.  Милый,  там  на  комоде  свеча...  Я  не  люблю
электрического света. А свечка горит так тускло, что я не буду нервничать.
Можешь смотреть на меня при свече, если хочешь...
     - Да, дорогая! А где спички?
     - Давай-ка лучше я сама зажгу. Я отыщу в темноте  все  что  нужно.  А
можно мне тоже посмотреть на тебя?
     - Конечно. Какой контраст: красавица и чудовище.
     Она хихикнула и поцеловала его в ухо.
     - Скорее всего, козел. Или жеребец. Если бы я так  много  не  рожала,
Теодор, ты бы во мне не уместился.
     - Ты, кажется, говорила, что я напоминаю тебе Брайана?
     - Но он не жеребец. Пусти меня.
     - Выкуп!
     - О Боже, дорогой, не сейчас. А то мне вряд ли удастся зажечь спичку.
     Они встали с кровати и начали изучать друг друга при свете  свечи.  У
Лазаруса дух перехватило от ослепительной красоты Морин. Почти два года он
был лишен возможности наслаждаться видом обнаженного женского  тела  и  не
понимал, как обходился без такой великой привилегии. Дорогая, понимаешь ли
ты, как это важно для меня? Мама Морин, разве никто не говорил  тебе,  что
зрелая  женщина  прекрасней  девы?  Конечно,  твои  очаровательные   груди
частенько были наполнены молоком; но ведь для этого они и созданы. А я  не
хочу, чтобы они казались мраморными... Не хочу!
     Она тоже внимательно  изучала  его.  Ее  лицо  было  серьезно,  соски
напряглись.
     - Теодор-Лазарус, странная любовь моя, ты догадываешься, что я зажгла
лампу, чтобы увидеть тебя? Женщине не пристало проявлять подобный интерес,
но мне хочется видеть своего мужа обнаженным. Как, во  имя  сатаны  и  его
падшего трона, мне дождаться того ноября, не повидав человека, которого  я
не знаю? Альма Биксби говорила мне, что  никогда  не  видела  своего  мужа
раздетым. И как такая женщина живет?  Иметь  пятерых  детей  от  человека,
которого даже не видела... Конечно,  она  была  потрясена,  узнав,  что  я
видела своего мужа обнаженным!
     Теодор-Лазарус, ты совсем не такой, как мой мальчик. Нет, ты похож на
него...  пахнешь,  как  он,  говоришь,  как  он,  любишь,  как  он.   Твой
несравненный член опять  поднимается...  Брайан,  дорогой,  я  хочу  снова
принять тебя, целиком, без остатка! А завтра ночью расскажу тебе об  этом,
когда ты захочешь послушать новую из моих историй. А если нет - запомню ее
до твоего возвращения. Ты такой же странный, как он, мудрый и  терпеливый;
такой муж и нужен твоей распутной жене. А потом, вот тебе крест,  дорогой,
я попытаюсь забыть обо всем, пока ты не вернешься. Но если  не  утерплю  -
торжественно обещаю тебе, что лягу в постель только с воином, с  мужчиной,
которым можно гордиться... Таким, как этот странный человек.
     Лазарус, любовь моя, неужели ты действительно мой  потомок?  Я  верю,
что ты знаешь, когда кончится война и что  мой  мальчик  вернется  ко  мне
целым и невредимым. Когда ты сказал мне об этом,  я  перестала  терзаться,
впервые за долгие месяцы одиночества. Надеюсь, все, что ты мне рассказал -
правда.  Мне  хочется  верить  в  существование  Тамары,  в  то,  что  она
происходит от меня. Но я не хочу, чтобы ты покинул меня через восемь лет!
     Этот невинный маленький снимок... Если бы  я  не  боялась  шокировать
тебя, то подарила бы одну из настоящих французских открыток, которые делал
муж. Ты не обидишься, если я взгляну повнимательнее? А?
     Миссис Смит опустилась на одно колено, внимательно посмотрела,  потом
прикоснулась и подняла голову.
     - Сейчас?
     - Да!
     Он поднял ее и положил на постель. Она сосредоточенно помогала ему и,
когда они соединились, задержала дыхание.
     - Сильнее, Теодор! На этот раз не нежничай!
     - Да, моя прекрасная!..


     Морин молча лежала в объятиях Лазаруса и,  лаская  его,  смотрела  на
огонек свечи.
     - Мне пора, Теодор, -  наконец  сказала  она.  -  Нет,  лежи,  я  так
выберусь. - Она встала, подобрала свою одежду и задула свечу. Потом  снова
подошла к кровати и поцеловала Лазаруса. - Благодарю тебя, Теодор, за все.
Возвращайся ко мне, возвращайся!
     - Я вернусь, я вернусь!
     Она исчезла быстро и безмолвно.



                                 КОДА: I

                                                      Откуда-то из Франции
     Дорогое мое семейство!
     Я записываю это в свой карманный дневник,  где  запись  останется  до
конца войны - но это неважно, поскольку вы получите все достаточно  скоро.
Теперь я не могу отсылать запечатанных  писем,  а  уж  тем  более  в  пяти
конвертах.  Здесь  существует  нечто  именуемое  цензурой.  Каждое  письмо
вскрывается,  прочитывается  и  все,  что  может   заинтересовать   бошей,
вымарывается.
     К  числу  изымаемых  сведений  относятся  даты,  места   расположения
воинских частей и, вероятно, то, что  я  ел  на  завтрак  (бобы,  отварная
свинина, жареная картошка и кофе, в котором могла бы раствориться ложка).
     Дело в том, что я предпринял заокеанский вояж в качестве  гостя  дяди
Сэма и теперь нахожусь в стране изысканных вин и прекрасных женщин.  (Вина
повсюду исключительно ординарные, а прекрасных женщин явно куда-то прячут.
У самой симпатичной из тех, которых я видел, были маленькие усики и  очень
волосатые ноги, которых, может, я бы и не заметил,  если  бы  на  меня  не
подуло ветерком с ее стороны. Дорогие мои, сомневаюсь, что французы моются
- во всяком случае в военное время. Но  я  не  собираюсь  их  критиковать;
ванна - это роскошь. Однако если бы мне  дали  выбирать  между  прекрасной
женщиной и горячей ванной, я  предпочел  бы  последнюю  -  иначе  ни  одна
женщина попросту не прикоснулась бы ко мне.)
     Пусть вас не беспокоит то, что я нахожусь в зоне боевых действий. Раз
вы получили это письмо, значит, война закончилась и со мной все в порядке.
Но мне легче  написать  письмо,  чем  день  ото  дня  заносить  в  дневник
тривиальные подробности. Зона военных действий - это сильно сказано; война
идет позиционная - то есть противники находятся на своих местах. А я  сижу
в тылу, далеко от передовой, и здесь не стреляют.
     Я командую военным отрядом, называемым отделением. Нас восемь мужчин:
я, пятеро стрелков с винтовками, еще один  -  с  автоматической  винтовкой
(эта война еще не  знает  боевых  роботов),  восьмой  таскает  боеприпасы.
Должность моя капральская, потому что произведение в сержанты, о котором я
писал вам в последнем письме еще из  Соединенных  Штатов,  не  состоялось;
должно быть, документы затерялись в суете, пока меня переводили  в  другую
часть. Однако новая должность устраивает меня. Впервые у  меня  постоянные
подчиненные,  есть  время,  чтобы  познакомиться  со  всеми   персонально,
выяснить их сильные и  слабые  места  и  научиться  ими  командовать.  Это
превосходные люди. Лишь с одним  проблемы,  однако  он  тут  ни  при  чем,
виноваты  предрассудки  этого  времени.  Зовут  его   Ф.К.Динковский,   он
единственный в моем отделении еврей-католик. Если вы, близнецы, не слыхали
ни о том, ни о другом,  обратитесь  к  Афине.  По  рождению  этот  человек
принадлежал к одному вероисповеданию, но воспитан был в другом, а  служить
ему пришлось с деревенскими мальчишками, исповедующими третью  веру  и  не
слишком терпимыми при этом.
     Вдобавок он горожанин и обладает весьма неприятным голосом (даже  для
моего слуха): кроме того, парень неловок, и все его  постоянно  поддевают,
когда меня  нет  поблизости.  А  рядом  со  мной  он  выглядит  еще  более
неуклюжим. По совести говоря, из таких солдаты не получаются - но меня  не
спросили. Поэтому он таскает патроны, ничего другого в моем  отделении  он
дел