т.
     - Внук-полковник? Мисс, да у вас галлюцинации.
     Я взглянула на себя его глазами. На  Терциусе  перед  отъездом  Иштар
подвергла меня усиленной терапии - мне  тогда  было  пятьдесят  два,  -  а
Галахад перестарался с косметическим освежением.  Он  предпочитает  видеть
женщин юными, особенно рыжих. И моих дочек-близнецов  постоянно  держит  в
подростковом возрасте. Теперь мы с ними выглядим, как тройняшки. Галахад -
безобразник. Он самый любимый мой муж, после Теодора, но я никому этого не
показываю.
     - Галлюцинации? Возможно, - согласилась я. - Я не знаю, где нахожусь,
не знаю, какой сегодня день, не знаю, куда делись мои вещи и  кошелек,  не
знаю, как здесь оказалась, - знаю только, что ехала на  иррелевантобусе  в
Нью-Ливерпуль и с нами произошла какая-то авария. Не будь со мной Пикселя,
я бы сомневалась, что я - это я.
     Доктор Ридпат нагнулся к Пикселю, и тот позволил взять себя на руки.
     - На чем, говорите, вы ехали?
     - На межвселенском транспорте Бэрроу, из Бундока на  Теллус  Терциус,
вторая параллель времени, 2149 год по  галактическому  летоисчислению  или
4368  по  григорианскому,  если  вам   так   проще.   Направлялась   я   в
Нью-Ливерпуль, тоже во вторую параллель,  где  у  меня  было  задание.  Но
что-то не сработало.
     - Так-так. И у вас есть внук-полковник?
     - Да, сэр.
     - Сколько же вам лет?
     - Смотря  как  считать,  доктор.  Родилась  я  на  Земле,  во  второй
параллели, четвертого июля 1882-го года. Я жила там до  1982-го,  сто  лет
без двух недель, а потом перебралась на Терциус, где меня омолодили.  Было
это пятьдесят два года назад по моему личному времени, а недавно  со  мной
провели усиленный курс и сделали  меня  моложе,  чем  следовало  бы,  -  я
предпочитаю быть зрелой женщиной, а не девчонкой. Но у меня  действительно
есть внуки - много внуков.
     - Интересно. Может быть, пройдем в мой кабинет?
     - Вы думаете, я не в своем уме?
     Доктор ответил не сразу:
     - Скажем лучше так: кто-то из нас галлюцинирует. Тесты  покажут,  кто
именно. И потом, моя медсестра, отличающаяся крайним цинизмом, без  всяких
тестов раскусит, у кого из нас крыша поехала. Пойдемте?
     - Конечно. Спасибо вам,  сэр.  Только  мне  сначала  надо  что-нибудь
надеть на себя, иначе я не смогу никуда выйти. (Впрочем, так ли это? У тех
людей, что недавно здесь толпились, видимо, другие понятия о "непристойном
виде", чем в Миссури моего детства. А у нас на Терциусе ходить  нагишом  у
себя дома - в порядке вещей, в общественных местах нагота тоже не вызывает
волнений.  Все  равно,  как  если  бы  кто-нибудь  пришел  на  свадьбу   в
комбинезоне: не совсем обычно, но ничего особенного.)
     - Зачем? Ведь фестиваль вот-вот начнется.
     - Фестиваль? Доктор, я все время пытаюсь объяснить вам, что  я  здесь
чужая.
     -  Скоро  начнется  наш  самый  большой   праздник.   Официально   он
открывается на закате, но многие могут и не  дождаться.  Сейчас  на  нашем
бульваре уже немало голых и пьяных ищет себе партнеров.
     - Партнеров? Для чего? - с притворной наивностью спросила я. Оргии не
по мне. Все эти локти и коленки...
     - А вы как думаете - для чего? Это праздник плодородия, дорогая  моя,
праздник в честь обильного роста плодов земных -  и  животов.  Сейчас  все
девственницы, которые еще остались  в  нашем  славном  городе,  сидят  под
замком. Но по дороге в кабинет с вами ничего  не  случится...  а  потом  я
найду вам что-нибудь из одежды. Комбинезон, сестринскую форму - все  равно
что. Ну как, подходит?
     - Да, доктор, спасибо.
     - На вашем месте, чтобы уж совсем не беспокоиться, я бы взял в ванной
купальное полотенце и сделал из него кафтан. Если успеете за  три  минуты.
Не копайтесь, милочка, мне пора к станку.
     - Слушаюсь! - И я нырнула в ванную.
     Это была настоящая ванная - не освежитель. Обшаривая номер в  поисках
одежды, я видела там стопку  турецких  полотенец.  Теперь  я  выбрала  два
потолще  и  развернула  одно  из  них.  Эврика!   Прямо   пончо   богатого
латиноамериканца, футов шесть в длину и три  в  ширину.  Взяв  из  аптечки
лезвие, я прорезала посредине дырку для головы. А  теперь  найти  бы,  чем
подпоясаться.
     Пока я этим занималась, из  фена  для  волос  появилась  человеческая
голова - женская и довольно красивая. Тела не  было.  Случись  это  в  мою
первую сотню лет, я бы подскочила, но теперь голограммы для  меня  -  дело
привычное.
     - Никак не удавалось застать вас  одну,  -  сказала  голова  глубоким
баритоном. - Я говорю от  имени  Комитета  Эстетического  Устранения.  Мы,
кажется, причинили вам некоторые неудобства, о чем искренне сожалеем.
     - Надо полагать! А что стало с ребенком?
     - Не имеет значения. Мы будем  держать  с  вами  связь.  -  И  голова
исчезла.
     - Эй, подождите! - Но передо мной снова был только фен.
     Доктор Ридпат  отвел  глаза  от  Пикселя,  продолжая  почесывать  ему
подбородок:
     - Пять минут сорок секунд.
     - Извините, что задержалась, но мне помешали. Появилась живая  голова
и  заговорила  со  мной.  Это  здесь  часто  бывает?  Или  у  меня   опять
галлюцинации?
     - Вы, кажется, действительно нездешняя. Это  телефон.  Вот  смотрите:
телефон, пожалуйста!
     Из рамы с довольно невыразительным натюрмортом высунулась голова,  на
сей раз мужская.
     - Куда желаете звонить, сэр?
     - Отбой. - Голова скрылась. - Так было?
     - Да, только у меня была девушка.
     - Само собой. Звонок застал вас в ванной, и компьютер  выбрал  голову
соответствующего пола. Голова шевелит губами согласно произносимым  словам
- за этим тоже следит компьютер - и заменяет собой видеоизображение,  если
вы не хотите, чтобы вас видели. То же относится и к тому, кто вам звонит.
     - Понятно. Голограмма.
     - Да. Ну, пошли. Вы очень аппетитно выглядите в своем  полотенце,  но
без него было еще лучше.
     - Благодарю вас. -  Мы  вышли  в  коридор,  Пиксель  зигзагами  бежал
впереди. - Доктор, что такое "Комитет Эстетического Устранения"?
     - Что? - удивился он. - Это организация убийц. Преступные  нигилисты.
А где вы про них слышали?
     - Голова сказала в  ванной.  -  И  я  повторила  ему  разговор  почти
дословно.
     - Хмм. Интересно. - Доктор умолк и молчал до самого кабинета, который
находился на антресолях десятью этажами ниже.
     Нам встречались постояльцы, не дождавшиеся заката  -  большей  частью
голые и в масках, но некоторые и в маскарадных костюмах: звери, птицы  или
нечто абстрактное. Одна пара щеголяла искусной раскраской на  коже,  ничем
более не прикрытой. Я была рада, что на мне махровый кафтан.
     Я задержалась в приемной, а доктор с Пикселем впереди прошли  дальше.
Дверь доктор не прикрыл - мне было все видно и слышно. Его медсестра, стоя
ко мне спиной, говорила по телефону - то есть с живой  головой.  Больше  в
кабинете, кажется, никого не было. Меня слегка удивило то, что сестра тоже
поддалась эпидемии обнажения: на ней были трусики, халат и чепчик,  а  все
прочее она  держала  на  руке  -  видимо,  звонок  застал  ее,  когда  она
раздевалась. Или переодевалась. Сестра была высокая, стройная  брюнетка  -
лица ее я не видела.
     - Скажу, док, - говорила она. - Ночью  смотрите  в  оба.  Увидимся  в
тюрьме. Пока. Это Даффи Вайскопф, босс. Сообщаю вам предварительные итоги.
Причина смерти - удушье. Причем  старому  стервецу  в  горло,  прежде  чем
залить туда кетчуп, засунули пластмассовый футляр  с  печально  знаменитой
карточкой: "Комитет Эстетического Устранения".
     - Я так и предполагал. Он не сказал, какого сорта кетчуп?
     - Да ну вас совсем.
     - А что это вы разоблачились? Фестиваль  начнется  только  через  три
часа.
     - Смотрите сюда,  погонщик  рабов!  Видите  эти  часы,  отсчитывающие
драгоценные секунды моей жизни? Видите, что  они  показывают?  Одиннадцать
минут шестого. А в моем контракте сказано, что я работаю до пяти.
     - Там сказано, что вы должны оставаться на работе, пока я  не  отпущу
вас, а после пяти вам просто платят сверхурочные.
     - Пациентов не было, и я решила переодеться  в  карнавальный  костюм.
Погодите, шеф, вы его еще не видели! Священника в краску вгонит.
     - Сомневаюсь. И потом, у нас пациентка, и мне нужна ваша помощь.
     - Ладно уж. Сейчас снова оденусь, Флоренц Найтингейл.
     - Чего  зря  время  тратить.  Миссис  Лонг!  Входите,  пожалуйста,  и
раздевайтесь.
     - Да, сэр.
     Я вошла, на ходу  снимая  с  себя  краденый  "кафтан".  Все  понятно,
благоразумный врач принимает больных женского пола  только  в  присутствии
сестры. Это универсальное правило для любой вселенной годится. Если сестра
при этом голая, тем лучше - не надо и  на  пациентку  напяливать  дурацкий
балахон. Помогая сначала отцу, а потом проработав много лет  в  бундокской
клинике омоложения, я постигла все тонкости медицинского протокола. Сестры
в Бундоке одеваются, только когда  это  требуется  -  а  требуется  редко,
поскольку пациенты обычно раздеты.
     - Только не "миссис Лонг", доктор. Меня обычно называют "Морин".
     - Хорошо, Морин. А это Дагмар.  Окорок  -  это  Алиса.  Алиса  -  это
Окорок. И Пиксель, Дагмар, - это который на коротких ножках.
     - Привет, Морин. Здорово, Пиксель.
     - Мя-я-у.
     - Привет, Дагмар. Извините, что задерживаю вас.
     - De nada [ничего страшного (исп.)], лапочка.
     - Дагмар, из нас двоих кто-то спятил: или я, или Морин. Скажите кто.
     - А может, оба? На ваш счет я давно уже питаю сомнения, босс.
     - Это понятно. Но у нее и в самом деле что-то выпало из памяти -  это
как минимум. Плюс возможные галлюцинации. Вы учили maleria medica  гораздо
позже меня: если бы кто-то захотел вызвать у человека  временную  амнезию,
какой бы наркотик он выбрал?
     - Нечего простачком прикидываться. Алкоголь, конечно. А впрочем,  что
угодно - что только нынче молодняк не ест, не пьет, не нюхает, не курит  и
не колет.
     - Нет, не алкоголь.  Алкоголь  в  необходимом  для  этого  количестве
вызывает жуткое похмелье с дурным запахом изо рта, дрожью и судорогами,  и
глаза наливаются кровью. А посмотрите-ка на нее: глаза ясные, здорова  как
лошадь и невинна, как щенок на чистом белье. Пиксель! Уйди оттуда! Так что
же будем искать?
     - Не знаю - так, посмотрим. Кровь, моча - слюну тоже взять?
     - Конечно. И пот, если наберете.
     - И мазок?
     - Да.
     - Погодите, - возразила я. - Если вы собираетесь копаться внутри, мне
надо принять душ и подмыться.
     - Фиг тебе, лапочка, - ласково ответила Дагмар. - Нам нужно  то,  что
есть сейчас... а не то, что будет, когда ты смоешь свои грехи.  Не  спорь,
мне неохота ломать тебе руку.
     Я умолкла. Мне бы хотелось, чтобы  от  меня  хорошо  пахло  во  время
осмотра. Но как докторская дочка и  сама  терапевт,  я  знаю,  что  Дагмар
права, раз они ищут наркотики. Вряд ли найдут - но вдруг. У меня и в самом
деле выпало несколько часов. Или дней? Все может быть.
     Дагмар поставила мне баночку помочиться, взяла у меня кровь  и  слюну
на анализ, потом велела лечь на кресло и поставить ноги в стремена.
     - Кому это сделать - мне или боссу? Уйди, Пиксель. Не мешай.
     - Все равно.
     Дагмар - внимательная сестра. Некоторые женщины не выносят, когда  их
там трогают другие женщины,  некоторые  стесняются  мужчин.  Меня-то  отец
излечил от подобных глупостей, когда мне и десяти еще не было.
     Дагмар отошла за расширителем, и я кое-что подметила. Я уже говорила,
что она брюнетка. На ней по-прежнему не  было  ничего,  кроме  трусиков  -
довольно  прозрачных.  Казалось  бы,  сквозь  них  должен  просматриваться
темный, данный природой фиговый листок, верно?
     Так вот - ничего такого. Только тень на коже да самое начало Большого
Каньона.
     У женщины, которая бреет или как-то  по-иному  уничтожает  волосы  на
лобке, любимый вид развлечения -  секс.  Мой  любимый  первый  муж  Брайан
открыл мне на это глаза еще в эпоху декаданса, где-то  в  1905-м  году  по
григорианскому  календарю.  За  свои  полтораста   лет   я   убедилась   в
справедливости этого наблюдения на многочисленных примерах. (Подготовка  к
операции или к родам не в счет.) А те, кто делает это потому, что  им  так
больше нравится - все без  исключения  веселые,  здоровые,  раскрепощенные
гедонистки.
     Дагмар не собиралась оперироваться и явно не собиралась  рожать.  Она
собиралась участвовать в сатурналиях - что и требовалось доказать.
     Я испытывала к ней теплое чувство. Брайан, мир  его  распутной  душе,
оценил бы ее по достоинству.
     Дагмар уже знала, в чем заключаются мои  "галлюцинации"  -  во  время
процедур мы с ней все время болтали - и знала, что я в городе чужая.  Пока
она прилаживала этот чертов расширитель (всегда терпеть их не могла,  хотя
этот обладал температурой тела  и  его  бережно  вставляла  женщина,  сама
знающая, что это за радость), я попросила ее, чтобы отвлечься:
     - Расскажите мне о вашем фестивале.
     -  О  фестивале  Санта-Каролиты?  Эй,  лапочка,  не  зажимайся   так,
осторожней. Ты сделаешь себе больно.
     Я вздохнула и попыталась расслабиться.  Каролита  -  это  моя  вторая
дочь, рожденная в 1902-м году по григорианскому календарю.



                              2. САД ЭДЕМА

     Я помню Землю.
     Я знала ее, когда она была еще свежей и зеленой,  прекрасная  невеста
человечества, сладостная, обильная и желанная.
     Речь идет, конечно, лишь о моей родной параллели - второй, код "Лесли
Ле Круа". Но  все  наиболее  известные  параллели  времени,  исследованные
Корпусом по поручению Ближнего Круга, в год моего  рождения  -  1882-й  по
григорианскому  календарю,  через  год  после  смерти   Айры   Говарда   -
представляли собой единую линию. В том  году  население  Земли  составляло
полтора миллиарда человек.
     Когда же я, всего век спустя, покидала Землю, ее  население  возросло
до  четырех  биллионов,  и  эта  куча  народу  каждые  тридцать  лет   еще
удваивалась.
     Помните старую персидскую притчу о том, как удваивали  зернышки  риса
на шахматной доске? Четыре биллиона человек - это вам не рисовое зернышко:
никакой доски не хватит. В  одной  из  параллелей  население  Земли  перед
окончательной катастрофой раздулось до тридцати биллионов, в других  конец
наступил, когда оно еще не достигло десяти. Но во всех  параллелях  доктор
Мальтус смеялся последним [Т.Р.Мальтус (1766-1834)  -  английский  ученый,
сторонник контроля рождаемости,  теория  которого  вызвала  многочисленные
нападки].
     Бесполезно скорбеть над хладным телом  Земли  -  это  все  равно  что
плакать над пустой куколкой, из которой вылетела бабочка. Но я неисправимо
сентиментальна и до сих пор грущу о старой родине человека.
     У меня было замечательно счастливое детство.
     Я не только жила на тогда еще юной и прекрасной Земле  -  мне  выпало
счастье родиться в одном из прелестнейших ее садов, в южном  Миссури,  чьи
зеленые холмы еще не изуродовали люди и бульдозеры.
     И мало того, что я родилась в таком месте,  мне  еще  посчастливилось
родиться дочерью своего отца.
     Когда я была еще совсем юной, отец сказал мне:
     - Возлюбленная дочь моя, ты -  существо  глубоко  аморальное.  Я  это
знаю, потому что ты - вся в меня: голова у тебя работает  в  точности  как
моя. Так вот, чтобы твоя натура  не  сгубила  тебе  жизнь,  тебе  придется
выработать свой собственный свод правил и жить по нему.
     Я обдумала его слова, и у меня потеплело внутри. Я - существо глубоко
аморальное. До чего же хорошо отец меня знает.
     - А какие это правила, отец?
     - Придется самой выбирать.
     - Десять заповедей?
     - А ты подумай. Десять заповедей - это  для  недоумков.  Первые  пять
предназначены исключительно для священнослужителей и властей всякого рода;
остальные пять - полуправда, им недостает полноты и точности.
     -  Тогда  скажите,  какими  они  должны  быть,  эти  пять   последних
заповедей?
     - Так и сказал я тебе, лентяйка. Ты это сделаешь самостоятельно. -  И
он внезапно встал, стряхнув меня с колен, так что  я  чуть  не  шлепнулась
задом на пол.  Это  была  наша  постоянная  игра.  Я  должна  была  успеть
спрыгнуть и стать на ноги, иначе отцу засчитывалось очко. -  Проанализируй
тщательно десять заповедей. И скажи мне, как им следовало  бы  звучать.  А
пока что, если я услышу еще раз, что ты вышла из себя, и мама пришлет тебя
ко мне разбираться, подложи лучше себе в штанишки хрестоматию Мак-Гаффи.
     - Да полно вам, отец.
     - А вот увидишь, морковка, увидишь. С наслаждением тебя отшлепаю.
     Пустая угроза. Он ни разу не шлепал меня с тех пор, как я  достаточно
подросла, чтобы понимать, за что меня  ругают.  Да  и  раньше  никогда  не
шлепал так  сильно,  чтобы  пострадало  заднее  место  -  страдали  только
чувства.
     Материнское наказание - другое дело. Отец  представлял  собой  высшую
судебную инстанцию, мать - низшую и среднюю, для чего ей служил персиковый
прутик. О-ой!
     А отец меня только портил.
     У меня было четверо братьев и четверо сестер:  Эдвард,  1876-го  года
рождения; Одри  -  семьдесят  восьмого:  Агнес  -  восьмидесятого;  Том  -
восемьдесят первого; в  восемьдесят  втором  родилась  я,  потом  Франк  в
восемьдесят  четвертом.  Бет  в  девяносто  втором,  Люсиль  в   девяносто
четвертом, Джордж в девяносто  седьмом.  И  отец  тратил  на  меня  больше
времени, чем на троих других детей вместе взятых,  а  то  и  на  четверых.
Оглядываясь назад, я не нахожу, что он как-то  особенно  поддерживал  наше
общение, но получалось так, что я проводила с отцом  больше  времени,  чем
мои братья и сестры.
     Две комнаты в нижнем этаже  нашего  дома  служили  отцу  кабинетом  и
амбулаторией; в свободное время я оттуда не вылезала  -  меня  притягивали
отцовские  книги.  Мать  находила,  что  мне  не  следует  их  читать,   в
медицинских книгах содержится много такого, во что леди просто  не  должна
вникать. Леди не подобает знать таких вещей. Это нескромно.
     - Миссис Джонсон, - сказал  ей  отец,  -  если  в  этих  книгах  есть
некоторые неточности, я сам укажу на них Морин. Что касается гораздо более
многочисленных и гораздо более важных истин, то я рад, что Морин стремится
их познать. "И познаете истину, и истина сделает вас  свободными".  Иоанн,
глава восьмая, стих тридцать второй.
     Мать  плотно  сжала  губы  и  промолчала.   Библия   для   нее   была
непререкаемым авторитетом, между тем как отец был атеистом,  в  чем  тогда
еще не признавался даже мне. Но Библию он знал лучше матери  и  все  время
цитировал из нее  подходящий  стих  -  я  считаю,  что  это  исключительно
нечестный прием, но нужно же  отцу  было  как-то  обороняться.  Мать  была
женщина с характером.
     У них с отцом во многом не было согласия,  но  существовали  правила,
позволявшие им жить, не портя крови друг другу. И не  только  жить,  но  и
делить постель, и производить на свет одного ребенка за другим. Чудеса, да
и только.
     Думаю, что почти все эти правила исходили от отца. В то время и в той
стране считалось непреложной истиной,  что  глава  семьи  -  муж,  и  жене
следует ему повиноваться. Вы не поверите, но тогда даже невеста  во  время
брачного обряда обещала всегда и во всем повиноваться своему мужу.
     Насколько я знаю свою мать (а я ее почти совсем не  знаю),  она  свои
обещания держала не больше получаса.
     Но они с отцом выработали себе систему компромиссов.
     Мать возглавляла дом. Сферой отца были кабинет с амбулаторией, амбар,
службы и все связанные с ними работы. Все финансовые дела вел отец. Каждый
месяц он давал матери деньги на хозяйство, которые она тратила  по  своему
усмотрению, но отец требовал, чтобы она записывала расходы и  вела  книги,
которые он же ежемесячно и проверял.
     Завтрак у нас был в семь, обед в полдень, ужин  в  шесть.  Если  отец
из-за больных не мог вовремя поспеть к