пошел  вверх,  все  быстрее  и  быстрее,  и  вся
окрестность на мили вокруг вдруг озарилась ярким солнечным светом!
     Он шел вверх и вверх, словно стремясь прямо  в  зенит,  отклоняясь  к
западу - я подумала, что он сейчас упадет на нас - а потом свет померк,  и
мы увидели, что "солнце" у нас над головой движется на восток, превращаясь
в яркую летучую звезду. От звезды что-то  оторвалось,  и  голос  по  радио
сказал: "Отделилась пятая ступень". Я вновь начала дышать.
     До нас дошел звук. Сколько нужно секунд, чтобы звук прошел расстояние
в семь миль? Я забыла - да и секунды в ту ночь были не такие, как обычно.
     Это был "белый шум", почти нестерпимый даже на таком  расстоянии.  Он
долго стоял в воздухе, а следом пришла воздушная волна, вихрь задирал юбки
и опрокидывал стулья. Кто-то упал, выругался и сказал: "Да я на них в  суд
подам!"
     Человек летел к Луне, сделав первый шаг к своему Единственному Дому.


     Джордж умер в 1971 году, и еще при его  жизни  все  их  затраты  были
возмещены вплоть до цента, заработала катапульта на Пайке  Пик,  Луна-Сити
стал растущим поселением с шестью сотнями жителей - среди них  было  более
ста  женщин,  и  на  Луне  уже  рождались  дети,  а  "Гарриман  Индастриз"
процветала, как никогда. Думаю, Джордж умер счастливым. Но мне до сих  пор
его не хватает.
     Не знаю, был ли счастлив мистер Гарриман. Ему не нужны были  биллионы
- ему хотелось на Луну,  а  Дэниел  Диксон  обремизил  его  и  лишил  этой
возможности.
     В ходе сложных  финансовых  манипуляций,  благодаря  которым  человек
полетел на  Луну,  Диксон  приобрел  больше  акций,  чем  было  у  мистера
Гарримана, и мистер Гарриман потерял руководство над "Гарриман Индастриз".
     А затем, путем лоббистских махинаций  в  Вашингтоне  и  ООН  дочернюю
гарримановскую фирму "Спейсвейз Лимитед"  назначили  ведущей  компанией  в
области  космоплавания  и  приняли  "Космический   ограничительный   акт",
согласно которому только эта компания решала, кого допускать в  космос,  а
кого нет. Мистера Гарримана, я слышала, отвели по состоянию здоровья.  Что
происходило за кулисами, я не знала -  меня  убрали  из  правления,  когда
компанию возглавил Диксон. Я не возражала - мистер Диксон мне не нравился.
     В Бундоке, много веков спустя и шестьдесят  с  лишним  лет  назад  по
моему личному времени, мне довелось слушать одну кассету: "Мифы, легенды и
традиции - романтические стороны истории". Одно предание, относившееся  ко
второй временной параллели, утверждало, что  легендарный  Дэ  Дэ  Гарриман
много лет спустя, будучи глубоким  стариком,  забытым  всеми,  купил  себе
пиратский корабль и все-таки добрался до Луны, где и погиб  при  неудачной
посадке. Зато это произошло на Луне, о которой он так мечтал.
     Я спросила Лазаруса, правда ли это. Он сказал, что не знает,  но  все
может быть. Видит Бог, старик был упрям.
     Надеюсь, что он добился своего.



                        24. УПАДОК И РАЗРУШЕНИЕ

     Не знаю, выиграла ли я от того, что эти монстры забрали  у  меня  тех
страхидл. Наверное, каждый  из  нас  время  от  времени  мечтает  наказать
какое-нибудь зло или заставить злодея играть главную  роль  на  похоронах,
которая  ему  подойдет  как  нельзя  лучше.  Безобидный  способ  скоротать
бессонную ночь.
     Но мои-то чудища свои мечты претворяют в жизнь.
     И на уме у них одни убийства. В первый же вечер мне предъявили список
из пятидесяти с лишним намеченных жертв  с  указанием  их  преступлений  и
оказали честь, предложив нанести следующий  удар  -  выбирайте  клиента  и
действуйте! Того,  чьи  преступления  вам  особенно  омерзительны,  миледи
Джонсон.
     Я признала, что негодяи, перечисленные в списке, - гнусный сброд, над
такими и родная мать плакать  не  станет,  но  я,  подобно  любимому  сыну
мистера Клеменса Гекльберри Финну, не горю желанием убивать незнакомых мне
людей. Я не против смертной казни - я голосовала за нее каждый раз,  когда
этот вопрос ставился на голосование, что случалось  то  и  дело  в  период
упадка и разрушения Соединенных Штатов - но убивать pour  le  sport  [ради
спорта (фр.)], не чувствуя в этом потребности, не могу. Впрочем,  если  уж
выбирать, то я скорее подстрелила бы человека, чем оленя - не вижу  ничего
спортивного в том, чтобы стрелять  в  кроткого  вегетарианца,  который  не
может ответить тебе тем же.
     И будь моя полная воля, я скорей стала  бы  смотреть  телевизор,  чем
убивать неизвестно кого.
     - Что-то мне никто не по вкусу из вашего списка, - сказала я.  -  Нет
ли в ваших анналах таких, которые выбрасывают на улицу котят?
     - Превосходная идея! - улыбнулся председатель, уставив на  меня  свои
темные очки. - Думаю,  что  нет  -  разве  что  кто-то,  повинный  в  иных
преступлениях, повинен и в этом тоже. Я прикажу  следственной  группе  без
промедления заняться этим вопросом. Вы уже размышляли над тем, какой казни
заслуживает подобный клиент?
     - Пока еще нет. Но он должен испытать тоску по дому... одиночество...
холод, голод, страх... и полное отчаяние.
     - Высокохудожественно. Но, пожалуй, непрактично. Подобный  род  казни
потребует нескольких месяцев - мы же решительно не в состоянии растягивать
устранение одного лица более чем  на  несколько  дней.  Синяя  Борода,  вы
желаете что-то добавить?
     - Подвергнем его тому, что предлагает наша сестра, на  столько  дней,
на сколько сможем. Потом окружим  его  голограммами  огромных  грузовиков,
увеличенными во много раз - наверное, такими машины кажутся котенку. Дадим
ему проникнуться этими образами в сопровождении мощных звуковых  эффектов,
а потом собьем настоящим грузовиком, но не насмерть: пусть умрет медленно,
как умирают чаще всего сбитые транспортом животные.
     - Вас это устраивает, мадам?
     Меня чуть не вырвало.
     - За неимением лучшего сойдет.
     - Если такой клиент обнаружится, мы сохраним  его  для  вас.  Но  тем
временем мы должны подобрать вам другого,  дабы  вы  не  чувствовали  себя
ущербной в нашем кругу.
     Это было неделю назад, и мне начинает казаться, что если я быстренько
не подберу себе клиента, то... мы не хотим вас  торопить,  но...  если  вы
вскоре не нанесете удар, кто может поручиться,  что  вы  не  выдадите  нас
прокторам Верховного Епископа?
     Надо было мне  во  время  своей  японской  миссии  в  Тридцатые  годы
повнимательнее прислушаться к рассказам о той женщине, которая могла  быть
мной. Если бы я точно знала, что в тот период действительно существовала в
трех лицах, то  сейчас  спала  бы  спокойнее,  ведь  моя  третья  ипостась
относилась бы к моему личному будущему и означала бы, что  я  выберусь  из
этой переделки живой.
     Остаться живой - вот в чем штука. Правда, Пиксель? Пиксель!  Пиксель!
У, чтоб тебе!


     Перемены. В 1972 году умерла во сне Принцесса Полли - должно быть, от
сердечного приступа, но я не стала делать вскрытие. Старая маленькая  леди
прожила долгую и, как мне кажется, в целом счастливую  жизнь.  Я  вознесла
молитву Бубастис [правильнее Баст - египетская богиня радости  и  веселья,
изображалась с головой кошки], прося ее принять в кошачий Эдем черно-белую
кошечку, которая никогда не царапалась и не кусалась без веской причины и,
к несчастью, имела только одного котенка -  с  помощью  кесарева  сечения.
Котенок был мертвый, и Полли после него удалили машинку -  хирург  сказал,
что нормального потомства у нее  никогда  не  будет  и  незачем  рисковать
другой беременностью.
     Другого котенка я заводить не стала.  В  семьдесят  втором  мне  было
девяносто лет (по легенде пятьдесят девять,  и  я  из  кожи  вон  лезла  -
гимнастика, диета,  осанка,  косметика,  туалеты,  -  чтобы  выглядеть  на
сорок). В девяносто лет существовала возможность и даже вероятность  того,
что кот или кошка переживет меня. Я решила не рисковать.
     В  Альбукерке  я  переехала,  потому  что  там  не  было   призраков.
Канзас-Сити же так и кишел призраками моего прошлого  -  и  печальными,  и
радостными. Я старалась не проезжать мимо нашего старого дома на  бульваре
Бентона или мимо того места, где когда-то  стояла  наша  ферма,  чтобы  не
портить счастливое "что бывало" неприглядным "что есть".
     Центральную среднюю школу я предпочитала  помнить  такой,  какой  она
была, когда в ней учились мои дети. В  те  дни,  по  оценкам  Вест-Пойнта,
Аннаполиса, Массачусетского технологического и прочих  элитных  заведений.
Центральная  считалась  лучшей  средней  школой  Запада,   не   уступавшей
привилегированным подготовительным школам вроде Гротона  или  Лоренсвилла.
Теперь она превратилась в какие-то ясли для переростков, куда каждый  день
съезжались полицейские патрульные машины - остановить драку,  конфисковать
ножи и вытрясти из "детишек" наркотики.  В  этой  средней  школе  половине
учеников не следовало бы выдавать свидетельство и об окончании  начальной,
поскольку они не умели толком ни читать, ни писать.
     Но в Альбукерке призраков не водилось. Я никогда там  не  жила,  и  у
меня там не было ни детей, ни  внуков.  (Разве  что  правнуки?)  Город,  к
счастью (как считала я),  обошла  стороной  бегущая  дорога  N_66.  Старое
Шестьдесят шестое шоссе, называвшееся когда-то "главной  улицей  Америки",
проходило прямо через Альбукерке, но придорожный город N_66 вырос  намного
южнее нас - мы его не видели и не слышали.
     Повезло Альбукерке и в том, что его  обошли  стороной  многие  пороки
Безумных Лет. Несмотря на свое  стовосьмидесятитысячное  население,  часть
которого, как обычно тогда, постепенно утекала  в  придорожный  город,  он
сохранил милый облик небольшого городка, столь привычный в начале  века  и
столь редкий во второй его половине. В Альбукерке находился главный корпус
Университета Нью-Мексико, президент  которого,  по  счастью,  не  поддался
вздорным веяниям шестидесятых годов.
     Студенческий бунт (в котором участвовала только часть студентов) имел
там место только  однажды.  Доктор  Макинтош  выгнал  всех  бунтовщиков  и
отказался принять их назад. Родители кинулись жаловаться в  столицу  штата
Санта-Фе, но доктор Макинтош заявил попечителям и властям,  что,  пока  во
главе университета стоит он, в учебном городке будет соблюдаться порядок и
цивилизованные нравы. Если  у  них  не  хватит  духу  поддержать  его,  он
немедленно уйдет,  и  пусть  на  его  место  берут  какого-нибудь  дохлого
мазохиста, которому в радость управлять сумасшедшим домом. Его поддержали.
     В  семидесятом  году  во  всех  университетах  Америки  для  половины
первокурсников был введен предмет, называемый "английский  А"  или  как-то
похоже,  но  известный  повсеместно  как  "английский  для  тупиц".   Став
президентом,  доктор  Макинтош  отменил  сей  предмет  и  прекратил  прием
студентов, которые в нем нуждались. "Налогоплательщикам содержание  одного
студента обходится по меньшей мере в семнадцать тысяч долларов  в  год,  -
заявил он. - Чтение, письмо и грамматику проходят в начальной школе.  Если
абитуриент недостаточно хорошо усвоил эти предметы, чтобы  учиться  здесь,
пусть возвращается в ту грамматическую школу, которая его  недоучила.  Тут
ему не место. Я не стану тратить на него деньги налогоплательщиков".
     Родители  опять   подняли   скандал,   но   родителей   полуграмотных
абитуриентов было меньшинство, а большинству избирателей  и  законодателей
штата позиция президента пришлась по вкусу.
     Пересмотрев учебную программу  университета,  доктор  Макинтош  издал
распоряжение,  согласно  которому  все  студенты  в  любое   время   могли
подвергнуться проверке  на  наркотик,  то  есть  должны  были  по  первому
требованию сдать на анализ  кровь,  мочу  и  прочее.  Уличенных  исключали
навсегда.
     Помещения таких студентов тут  же  обыскивались  на  вполне  законном
основании - семеро городских судей охотно днем и ночью выдавали по  такому
случаю ордера. Никаких сантиментов не допускалось - всем, у кого  находили
наркотики, предъявлялось обвинение.
     Что  касается  торговцев  наркотиками,   то   специально   ради   них
законодательное  собрание  штата  возродило  прекрасный   старый   обычай:
публичное повешение.  На  площадях  воздвигли  виселицы.  Приговоренные  к
смерти дилеры апеллировали, разумеется, и  в  верховный  суд  штата,  и  в
Вашингтон,  но  поскольку  пять  членов  Верховного  суда   США,   включая
председателя,  были  назначены  еще  президентом  Паттоном,   дилерам   из
Нью-Мексико не приводилось жаловаться на медлительность  правосудия.  Один
предприимчивый юноша прожил от ареста до Джека Кетча [то есть  до  палача]
ровно четыре недели. В среднем же этот период, когда  система  вступила  в
силу, продолжался примерно два месяца.
     Союз борьбы за демократические свободы, как обычно, закатил истерику.
Несколько адвокатов из СБДС за неуважение к суду попали на приличный  срок
в тюрьму, да не в новую, а  в  старый  изолятор  для  пьяниц,  где  сидели
забулдыги,   наркоманы,   незаконно   прибывшие   сезонники-мексиканцы   и
проститутки мужского пола.
     Я выбрала Альбукерке частично и поэтому.  Вся  страна  теряла  разум,
охваченная массовым психозом, природы которого я так и не могла понять  до
конца. Альбукерке тоже не был застрахован, но он сопротивлялся, и во главе
его находилось достаточно разумных мужчин и женщин, чтобы я смогла прожить
там десять хороших лет.
     В то самое время, когда американские школа и семья пришли  в  упадок,
страна переживала расцвет науки и техники, и не  только  в  таких  крупных
областях,  как  космонавтика  и  дорожное  строительство.  Пока   студенты
лоботрясничали, научно-исследовательские  центры  работали,  как  никогда,
демонстрируя успехи в физике частиц, в плазменной физике,  в  генетике,  в
создании новых материалов, в медицине - везде и всюду.
     Эксплуатация космоса достигла невероятных размеров. Оправдывало  себя
решение мистера Гарримана не  отдавать  космос  на  откуп  государству,  а
предоставить  его  частной  инициативе.  Только  недавно  успели   открыть
космопорт Пайкс Пик, а  "Спейсвейз,  Лимитед"  уже  строила  новые,  более
мощные катапульты в Кито и на Гавайях. Корабли  с  людьми  отправились  на
Марс и на Венеру, вылетели первые горняки на астероиды.
     А в Соединенных Штатах между тем шел полный развал.
     Упадок  наступил  не  только  во  второй  параллели,  но  и  во  всех
исследованных параллелях времени. За пятьдесят  лет  своего  пребывания  в
Бундоке  я  прочла  несколько   монографий   по   сравнительной   истории,
относящихся к периоду, называемому "регресс двадцатого века".
     На свои суждения я не  могу  полагаться.  Я  наблюдала  этот  регресс
только в одной параллели, только до середины 1982 года и  только  в  своей
стране. Мнение на этот счет у меня есть, но его не  обязательно  принимать
всерьез - ведь многие крупные ученые думают иначе.
     Вот кое-что из того, что представляется мне неправильным.
     В США имелось более шестисот тысяч практикующих адвокатов - ровно  на
пятьсот тысяч больше, чем нужно. Такие адвокаты, как я сама, не в счет - я
ведь не практиковала, а право изучала лишь для того, чтобы обороняться  от
адвокатов, и многие другие поступали так же.
     Разложение семьи. Причина, думаю,  в  том,  что  оба  родителя  стали
работать. С середины века все в один голос  твердили,  что  они  вынуждены
работать, чтобы оплачивать свои счета. Почему в первой  половине  века  не
было такой необходимости? Как связать появление сберегающей труд техники и
во много раз возросшую производительность труда с обнищанием семьи?
     Говорят, что все дело в слишком высоких налогах. В этом  есть  смысл:
помню, какой шок я испытала,  узнав,  что  правительство  собрало  за  год
триллион долларов. К тому же большая часть этой суммы разошлась неизвестно
куда.
     И уж истинный упадок претерпевал здравый смысл. В Соединенных  Штатах
стали  считать  выдающимися  людьми  артистов  развлекательного  жанра   и
профессиональных атлетов. Им поклонялись  и  видели  в  них  лидеров:  они
высказывали свое мнение по самым разным вопросам и относились к себе столь
же серьезно, как и все окружающие. В конце концов, если спортсмену  платят
больше миллиона в год, почему бы ему не считать себя важной персоной...  а
стало быть, всем  интересно  знать  его  мнение  о  внутренней  и  внешней
политике, хотя он выдает свое невежество и безграмотность всякий раз, едва
открывает рот. Ведь большинство  его  фанатов  столь  же  невежественны  и
безграмотны - болезнь прилипчива.
     Примите во внимание также следующее.
     1) "Хлеба и зрелищ";
     2)  Отмена  "присяги  бедняка"  во  время  первого  срока  президента
Рузвельта;
     3) Возрастной принцип обучения в школах.
     Все  эти  три  явления  взаимосвязаны.  Отмена   "присяги   бедняка",
необходимая  ранее  для  пользования  общественной   благотворительностью,
привела к тому, что неудачники, неумехи всякого рода, неспособные  или  не
желающие  прокормить  себя,  получили  такое  же   право   голоса,   право
устанавливать и распределять налоги, как, скажем,  Томас  Эдисон  и  Томас
Джефферсон, Эндрю Карнеги и Эндрю Джексон. Возрастной перевод из класса  в
класс обеспечил продвижение недоучек. А "хлеба и зрелищ" - это  неизбежный
исход демократии, идущей таким путем: бесконечные расходы  на  "социальные
программы" ведут к национальному банкротству, за которым,  как  показывает
история, всегда следует диктатура.
     Мне кажется, что в этих трех пунктах и заключались  ключевые  ошибки,
сгубившие цивилизацию, когда-либо существовавшую в истории. Было, конечно,
и другое - забастовки государственных служащих,  например.  Отец  был  еще
жив, когда они начались, он угрюмо изрек: "Есть хороший выход - если  тот,
кому платит жалованье государство, считает, что платят  ему  недостаточно,
пусть увольняется и зарабатывает себе на  жизнь  в  другом  месте.  Это  в
равной степени относится и к конгрессменам, и к получающим  пособие,  и  к
учителям, и к генералам, и к мусорщикам, и к судьям".
     Кроме того, на весь двадцатый век, начиная с семнадцатого года, легла
зловещая тень воинствующей глупости марксизма.
     Но марксисты ничего  не  сумели  бы  добиться,  не  начни  американцы
утрачивать свой цепкий здравый смысл, благодаря которому  завоевали  целый
континент. В шестидесятые годы все говорили о своих правах и умалчивали  о
своих обязанностях, а патриотизм сделался предметом для шуток.
     Не верю, что тот же  Маркс  или  этот  чокнутый  реформатор,  будущий
Первый Пророк, могли бы одолеть нашу страну, если бы ее народ не спятил.
     Но ведь  каждый  имеет  право  на  собственное  мнение,  скажете  вы.
Возможно. У каждого, разумеется, на все свое мнение, каким бы  глупым  оно
ни было.
     А уж свое мнение о неких  двух  вещах  абсолютное  большинство  людей
полагало святой истиной и было искренне убеждено, что те, кто не разделяет
их мнения, аморальны, достойны  возмущения,  кощунственны,  отвратительны,
невыносимы,  лишены  логики,  способны  на  измену,   подлежат   уголовной
ответственности, антиобщественны, смешны и непристойны.
     Эти две вещи, разумеется, были секс и религия.
     У   каждого   американского   гражданина   существовал   Единственный
Правильный Взгляд на секс и религию, открытый ему самим Богом.
     Поскольку эти взгляды отличались большим разнообразием,  большинство,
очевидно, все же ошибалось. Но во всем, что касалось этих  двух  вопросов,
доводы разума были бессильны.
     Надо уважать верования, скажете вы. Это еще с какой  стати?  Глупость
есть глупость, и вера не прибавляет ей ума.
     Помню, во время президентской кампании 1976 года я  слышала  обещание
одного из  кандидатов,  наглядно  доказывающее,  как  пошатнулся  рассудок
американской нации:
     - Мы  будем  неуклонно  следовать  этим  путем,  пока  доход  каждого
гражданина не поднимется выше среднего уровня!