старший курс  и  выпустим  в  конце  первого
семестра, в январе бакалавром искусств. Главной  специальностью  поставим,
скажем, современные языки, второй -  что  пожелаете.  Классические  языки,
историю. Летнюю школу и первый семестр  можете  использовать  для  занятий
метафизикой. Так-то. Я и сам  дед,  миссис  Джонсон,  старомодный  учитель
забытых наук. Но может быть, вы согласитесь, чтобы я был вашим куратором?
     - Нет, правда?
     - Меня заинтересовали ваши намерения -  думаю,  мы  с  вами  составим
неплохой комитет сочувствующих. Мм...

                     У старости стремления свои;
                     Смерть все покончит: но перед концом
                     Еще возможно подвиг совершить,
                     Достойный нас, восставших на богов.

     Я подхватила:

                     На скалах загораются огни:
                     День меркнет; подымается луна;
                     Ревет морская глубь. Вперед, друзья,
                     Открытиям еще не вышел срок.

     Он широко улыбнулся и закончил:

                     Покинем брег и, к веслам сев своим,
                     Ударим ими, ибо я стремлюсь
                     Уплыть за край заката и достичь
                     Вечерних звезд, пока еще я жив.

     - Теннисон не знает износа, верно? И если Одиссей мог  бросить  вызов
годам, можем и мы. Приходите завтра и мы наметим курс занятий, необходимый
для  вашей  докторской.  Большую  часть  работы  вам  придется   проделать
самостоятельно, но мы заглянем  в  каталог  и  посмотрим,  что  вам  будет
полезно прочесть.


     В  июне  пятидесятого  я  защитила  докторскую  по  метафизике,  став
доктором  философских  наук.  Моя  диссертация  называлась  "Сравнительные
картины  мироздания  по  Аристоклу,  Аруэ  и  Джугашвили  с  точки  зрения
эпистемологии, телеологии и эсхатологии". Содержание сводилось к нулю, как
и полагается в честном  метафизическом  труде,  зато  много  было  булевой
алгебры, доказывающей, что Джугашвили - убийца и злодей, что и так слишком
хорошо было известно украинским кулакам.
     Я подарила экземпляр своей диссертации отцу Мак-Коу и пригласила  его
на защиту. Он согласился прийти, посмотрел на название и улыбнулся.
     - Мне кажется, что Платон был бы рад встретиться с Вольтером, но  оба
они и близко не Подошли бы к Сталину.
     Отец Мак-Коу был единственный, кто с первого  взгляда  понял,  о  ком
идет речь  в  заглавии,  не  считая  доктора  Баннистера,  который  его  и
придумал.
     Моя диссертация  не  имела  никакой  ценности,  но  по  правилам  для
получения  научной  степени  требовалось  представить  сколько-то   фунтов
научной  макулатуры.  И  я  прекрасно  провела  эти  четыре  года  -  и  в
университете, и по ту сторону бульвара.
     Получив  докторскую  степень,  я  на  той  же  неделе  поступила   на
медицинский факультет и в юридическое училище - одно  другому  не  мешало,
потому что у юристов занятия в основном велись  вечером,  а  у  медиков  -
днем. Я не собиралась Становиться доктором медицины, но  хотела  сдать  на
магистра по биохимии. Меня записали на несколько дополнительных курсов, но
разрешили проходить их одновременно с  подготовкой  к  магистрату  (думаю,
меня прогнали бы оттуда, не предъяви я  свеженькое  свидетельство  доктора
наук). Степень магистра сама по себе меня не  слишком  заботила  -  просто
хотелось поучиться чему-нибудь полезному, устроить  себе  интеллектуальный
шведский стол. Отец бы меня одобрил.
     Я могла бы получить степень за год, но  задержалась  подольше,  желая
прослушать  еще  несколько  курсов  лекций.  В  юридическом   же   училище
полагалось учиться четыре года, но я прошла у них кое-что еще в  ту  пору,
когда там с тридцать четвертого по тридцать восьмой учился  Брайан.  Декан
разрешил мне сдавать экстерном, лишь бы я полностью оплатила каждый курс -
училище было частное,  и  плате  за  обучение  придавалось  первостепенное
значение.
     Адвокатские экзамены я сдала весной пятьдесят второго  [эти  экзамены
сдаются в адвокатскую коллегию штата, где намерен  практиковать  юрист]  -
успешно, к удивлению своих соучеников и преподавателей. Помогло, возможно,
то, что я в бумагах называлась "М.Дж.Джонсон", а не "Морин Джонсон". А раз
я стала адвокатом, то с дипломом проблем уже не  было:  училище  гордилось
как раз тем,  какой  высокий  процент  его  студентов  получает  право  на
адвокатскую практику - а это барьер потруднее, чем диплом юриста.
     Вот так, вполне законно, я и получила четыре ученых степени за  шесть
лет. Но искренне считаю, что больше всех дал  мне  крошечный  католический
колледж, где я была  только  вольнослушательницей  и  не  претендовала  на
степень.
     В большой степени это относится к американского происхождения японцу,
иезуиту отцу Тезуке.
     Впервые в жизни мне представилась возможность выучить восточный язык,
и я ухватилась за нее.  Класс  предназначался  для  обучения  миссионеров,
призванных заменить  тех,  кого  уничтожила  война,  в  нем  занимались  и
священники и семинаристы. Меня, как мне кажется, приняли по  той  причине,
что в японском языке, японских идиомах и  японской  культуре  грань  между
мужчиной и женщиной еще резче, чем  в  американской  культуре.  Я  служила
наглядным пособием.
     Летом сорокового года, которое мы провели в Чикаго, я воспользовалась
случаем позаниматься семантикой [раздел  языкознания,  изучающий  значение
слов] у графа Альфреда Коржибского и доктора С.И.Хайакавы, благо  институт
общей семантики был поблизости от нас - только перейти Мэлл и пройти  пару
кварталов по Восточной Пятьдесят шестой. И в голове у меня застряли  слова
этих двух ученых о том, что любой язык - отражение определенной культуры и
так тесно переплетается с ней, что семантологу требуется другой,  отличный
по своей структуре язык, "Метаязык".


     А теперь  посмотрим,  что  происходило  в  мире,  пока  я  занималась
японским. В ноябре сорок восьмого  президентом  избран  Паттон,  сменивший
президента Баркли в январе сорок девятого.
     Осакский мятеж вспыхнул в декабре  сорок  восьмого,  между  избранием
Паттона и его инаугурацией... Новый президент  столкнулся  с  тем,  что  в
Дальневосточном  доминионе,  бывшей  Японской  империи,  назрело  открытое
сопротивление  и  тайное   общество   "Божественный   Ветер"   готово   до
бесконечности менять десять японских жизней на жизнь одного американца.
     В своей инаугурационной речи президент Паттон сообщил японцам и всему
миру, что подобный обмен нас больше  не  устраивает.  Отныне  за  убийство
одного американца будет уничтожаться один синтоистский храм,  и  с  каждым
инцидентом цена будет все выше.



                           18. ХОЛОСТАЯ ЖИЗНЬ

     Не в моей  компетенции  судить,  как  следует  управлять  завоеванной
страной, поэтому воздержусь критиковать политику Паттона  по  отношению  к
нашему Дальневосточному доминиону. Мой дорогой друг  и  муж  Джубал  Харшо
говорит,  а  история  подтверждает,  что  в  его  параллели   (код   "Нейл
Армстронг") к побежденному применялась совсем  другая  политика  -  скорее
протекционистская, чем жесткая.
     Но и та и другая тактика и в  той  и  в  другой  параллели  оказались
губительными для Соединенных Штатов.
     С  пятьдесят  второго  по  восемьдесят  второй   мне   ни   разу   не
представилось случая применить свое знание японского. Но  двадцать  четыре
века спустя, когда я перешла  из  клиники  омоложения  в  Корпус  Времени,
Джубал дал мне одно странное задание. Исход долгой и жестокой войны  между
США и Японской империей оказывался гибельным  для  обеих  сторон  во  всех
параллелях, контролируемых Ближним  Кругом,  -  и  в  тех  случаях,  когда
"побеждали" США, и в тех, когда "побеждала" Япония - например,  в  седьмой
параллели,  код  "Фэйракрс",  где  император  и  рейхсфюрер  поделили  наш
континент вдоль по реке Миссисипи.
     Математики  Корпуса  Времени  под  руководством  Либби  Лонга   и   в
сотрудничестве с банком компьютерных симуляторов  во  главе  с  Майкрофтом
Холмсом (компьютером, совершившим Лунную революцию в  третьей  параллели),
поставили  себе  задачу:  нельзя  ли  преобразовать  историю  так,   чтобы
американо-японская война 1941-1945 годов вообще не состоялась? И нельзя ли
в таком случае избежать постепенного разрушения планеты Земля, неизменного
следствия этой войны во всех известных параллелях времени?
     Для решения этой задачи Корпусу требовались агенты, которых следовало
заслать в период до сорок первого года и в Японию, и в Штаты.  Со  Штатами
проблем не было: архивы Бундока  изобиловали  сведениями  по  американской
истории, языку и культуре двадцатого века; кроме  того,  многие  обитатели
Терциуса ранее жили в Америке того периода: Лазарус Лонг,  Морин  Джонсон,
Джубал Харшо, Ричард  Кэмпбелл,  Хейзел  Стоун,  Зеб  Картер,  Хильда  Мэй
Бэрроу, Дити Картер, Джейк Бэрроу  -  и  прежде  всего  Анна,  Неподкупная
Свидетельница. Анну, я знаю, послали -  возможно,  послали  и  кого-то  из
других.
     Однако обитатели  Теллус  Терциуса,  знакомые  с  японским  языком  и
культурой двадцатого века, представляли большой дефицит. Были два человека
китайского происхождения. Донг Чжа и Марси Чой-Му, - внешне  они  походили
на японцев, но не знали ни их языка, ни культуры.
     Я в японки не годилась - рыжие японки встречаются не чаще, чем мех на
рыбе, - зато умела говорить и писать по-японски, не в совершенстве, но как
изучавшая  язык  иностранка.  Поэтому  приняли  компромиссное  решение:  я
отправлюсь в Японию как туристка -  необыкновенная  туристка,  взявшая  на
себя труд выучить язык, обычаи и историю  Ниппона  перед  тем,  как  ехать
туда.
     Турист, который не поленился  всем  этим  заняться,  всегда  желанный
гость в той  стране,  куда  он  совершает  путешествие,  если  к  тому  же
соблюдает местный этикет. Хотелось бы пожелать, чтобы все это знал  каждый
турист, но на деле подобные знания достаются трудно и стоят слишком  много
времени и денег. У меня просто талант к иностранным языкам и мне  нравится
их учить. К семидесяти годам я, кроме родного,  знала  четыре  современных
языка.
     Остается еще около тысячи языков, которые я не  знаю,  и  около  трех
биллионов человек, с которыми у меня нет общего языка. Выучить  их  все  -
непосильный танталов труд.
     Но на роль безобидной туристки, изучающей Японию в годы перед великой
войной сорок первого - сорок пятого  годов,  я  вполне  годилась.  И  меня
высадили в Макао, где взятка - норма жизни и за деньги можно сделать  все.
При себе у меня были крупные суммы и  три  самых  настоящих  паспорта:  по
одному я была канадкой, по другому американкой, по третьему англичанкой.
     На пароме я переправилась в Гонконг - гораздо менее продажный  город,
но деньги очень уважали и там. К тому времени я узнала, что на англичан  и
американцев на Дальнем Востоке смотрят косо, но  к  канадцам  пока  особой
вражды  не  питают,  и  выбрала  паспорт,  согласно  которому  родилась  в
Британской  Колумбии  и  проживала  в  Ванкувере.  А  потом   отплыла   на
голландском теплоходе "Руис" из Гонконга в Иокогаму.
     Целый год, с тридцать седьмого  по  тридцать  восьмой,  я  провела  в
чудесных скитаниях по Японии -  ночевала  в  местных  гостиницах,  кормила
крошечных  оленей  в  Наре,  затаивала  дыхание,  глядя  на  Фудзи-сан  на
рассвете, плавала по Внутреннему Морю на игрушечном пароходике  -  словом,
наслаждалась красотами одной  из  прекраснейших  стран  мира  и  одной  из
прекраснейших культур истории, а заодно собирала сведения, записывая их на
вмонтированный в тело, управляемый моим голосом диктофон, почти такой  же,
как сейчас.
     В мой организм было вживлено еще и сигнальное  устройство  -  имеется
оно и сейчас, и если меня до сих пор не нашли, значит,  штабу  Корпуса  не
известно, на какой планете я нахожусь - датчики сразу выследили бы агента,
не вышедшего на связь, если бы он прибыл на место назначения.
     Не будем о  грустном,  поговорим  лучше  о  хорошем.  За  год  своего
пребывания в Японии я не раз слышала еще об одной  рыжеволосой  англичанке
(канадке, американке), которая путешествует по  империи,  изучая  японские
сады. Она говорит по-японски и как будто похожа на меня  -  хотя  это  еще
ничего не значило: белые для японцев все на одно лицо,  вот  только  рыжие
волосы черта приметная, а знание японского тем более.
     Возможно, меня послали (пошлют) в довоенную Японию еще раз?  Или  это
петля времени, в которой я встречаюсь сама с собой?  Парадоксами  меня  не
удивишь - для агента Времени это вещь  привычная.  Тридцать  седьмой  год,
например, я проживала повторно - впервые я прожила его в  Канзас-Сити,  за
исключением двух недель после рождения Присциллы и  адвокатских  экзаменов
Брайана: мы отметили оба этих события поездкой  в  каньоны  Юты  -  Брайс,
Сидар Брикс, Норт Рим.
     Если я оказалась в том же году в третий  раз,  значит,  тот  визит  в
Японию у меня еще впереди - стало быть, Пиксель донес мою весточку и  меня
спасут. Никаких парадоксов во времени нет -  все  мнимые  парадоксы  можно
распутать.
     Но слишком уж тонка эта последняя соломинка, за которую я цепляюсь.


     Тот вторник, пятое августа 1952  года  во  второй  параллели  времени
начался для Морин печально -  впервые  в  жизни  одна,  и  впереди  нудная
работа: убрать наш старый фермерский дом, закрыть его и  продать.  Но  тот
день нес с собой и некоторую радость. Мое замужество кончилось, когда  мой
муж развелся со мной, вдовство же кончилось, когда Сьюзен вышла  замуж;  с
этого дня начиналась моя холостая жизнь.
     Какая разница между вдовством и холостой жизнью? Взгляните на  это  с
исторической точки зрения. Когда я выходила замуж в  конце  девятнадцатого
века, женщины представляли собой граждан второго сорта, и все считали, что
так и должно быть. В большинстве штатов женщины не имели права голоса,  не
имели права подписывать контракты, владеть недвижимостью, заседать в  суде
присяжных и  заниматься  прочей  гражданской  деятельностью  без  согласия
мужчины; отца, мужа или старшего сына. Большинство  профессий,  ремесел  и
занятий  для  женщин   было   заказано.   Женщина-адвокат,   женщина-врач,
женщина-инженер представляли собой такое же диво, как танцующий медведь.
     "Диво не в том, что медведь танцует вальс хорошо, а  в  том,  что  он
вообще его танцует".  Эти  слова,  кажется,  принадлежат  доктору  Сэмюэлу
Джонсону [английский писатель и лексикограф XVIII  века,  автор  множества
афоризмов], который считал женщин существами даже третьего порядка,  ставя
их ниже шотландцев и американцев, которых крайне презирал.
     В двадцатом веке положение  женщин  стало  медленно  поправляться.  К
восемьдесят второму году почти все законы, устанавливающие  неравноправие,
были отменены.
     Но оставались обычаи - укоренившиеся, не менее твердые, чем законы, и
не подлежащие отмене. Вот вам пример.
     Летом сорокового года, когда мы жили на Вудлоун-авеню в  Чикаго,  две
недели  во  время  национального  демократического  съезда  нас   особенно
осаждали гости. Попечитель Фонда, Руфус  Бриггс,  однажды  сказал  мне  во
время завтрака:
     - Я оставил свои рубашки на балконе, где спал.  Они  мне  понадобятся
через сутки, и скажите, чтобы  слегка  накрахмалили  воротнички  -  больше
ничего крахмалить не надо.
     - Скажите сами, - отрезала  я,  находясь  не  в  слишком  благодушном
настроении. До  поздней  ночи  я  устраивала  постели  для  новоприбывших,
включая и самого Бриггса (он был из тех оптимистических  идиотов,  которые
ехали в Чикаго, не задумываясь над тем, что сейчас все номера в гостиницах
вплоть до Гэри, штат Индиана, заказаны за много месяцев заранее). А  потом
поднялась спозаранку и пошла на кухню, чтобы приготовить и подать  завтрак
дюжине гостей.
     Бриггс уставился на меня, не веря своим ушам.
     - Вы разве не экономка?
     - Пусть я экономка, но я не прислуга.
     Бриггс поморгал и воззвал к Брайану:
     - Мистер Смит?
     - Вы ошиблись, мистер Бриггс, - спокойно сказал Брайан, - эта леди  -
моя жена. Ночью вы видели се в полутьме, и приходилось  шептаться,  потому
что все спали - вот вы и не узнали ее утром. Но миссис Смит, я  уверен,  с
радостью отошлет в стирку белье дорогого гостя.
     - Нет, не отошлю, - ответила я.
     Тут уж опешил Брайни.
     - Морин?
     - Не стану я отдавать  в  стирку  его  белье  и  завтрак  ему  больше
готовить не стану. С  утра  он  только  и  проговорил,  что  яйца  не  так
приготовлены - даже спасибо не сказал, когда перед ним поставили  завтрак.
Так  что  впредь  пусть  идет  завтракать  в  другое  место.  Кажется,  на
Шестьдесят третьей есть какое-то заведение. И объявляю всем, - добавила я,
обводя взглядом стол, - у нас тут прислуги  нет.  И  мне  так  же  хочется
вовремя попасть в Зал Съездов, как и  вам.  Вчера  я  опоздала,  поскольку
стелила постели и мыла посуду. Лишь один  человек  здесь  убрал  за  собой
постель - спасибо, Мэрл! Сегодня я их убирать не намерена  -  если  кто-то
свою постель не застелет, в таком виде она и останется. А теперь мне нужны
добровольцы, чтобы убрать со стола и вымыть посуду  -  если  же  таких  не
найдется, завтра я вам завтрак готовить не буду.
     Через час мы с Брайаном отправились на  съезд.  По  пути  на  станцию
надземки муж сказал:
     - Мо, наконец-то представился случай поговорить с тобой  наедине.  По
правде  сказать,  мне  не  понравилось,  что  ты  не  поддержала  меня   в
присутствии другого попечителя.
     - Это когда же? - спросила я, прекрасно зная, о чем речь.
     - Я сказал мистеру Бриггсу, что ты охотно отдашь его белье в  стирку,
а ты наперекор мне отказалась. И тем унизила меня, дорогая.
     - Это ты унизил  меня,  Брайни,  пытаясь  переубедить,  когда  я  уже
сказала ему, чтобы он сам сдал свое белье. Я просто стояла на своем.
     - Но он действительно ошибся, дорогая: он думал, что ты  прислуга.  Я
только пытался загладить его ошибку, сказав, что ты с радостью окажешь эту
услугу гостю.
     - А почему ты не сказал, что с радостью сделаешь это сам?
     - Как? - неподдельно удивился Брайан.
     - Знаешь, почему? Потому что вы  оба  считаете,  что  сдача  белья  в
прачечную - женская работа. И это так, когда речь идет о  твоем  белье,  а
женщина - я. Но Руфусу Бриггсу я не жена и служить ему,  чурбану  этакому,
не намерена.
     - Морин, иногда я тебя просто не понимаю.
     - Верно - иногда не понимаешь.
     - Взять эту уборку постелей или мытье посуды. Ведь дома мы никогда не
требуем от гостей, чтобы они убирали за собой постели или мыли посуду.
     - Дома, Брайни,  мне  всегда  помогают  две-три  взрослых  девочки  и
никогда не бывает дюжины гостей  одновременно.  Кроме  того,  наши  гостьи
обычно предлагают мне помощь, и я принимаю ее, когда нужно. Не то что  это
сборище,  которое  на  меня  свалилось  сейчас.  Они  мне  не  друзья,  не
родственники, в большинстве своем мне не знакомы, а ведут себя так, словно
у нас тут пансион. Но при этом хотя бы говорят "спасибо" и "пожалуйста", а
мистер Бриггс и того не делает. Брайни,  в  глубине  души  вы  с  мистером
Бриггсом относитесь к женщинам одинаково: мы для вас только прислуга.
     - Не думаю. По-моему, это нечестно с твоей стороны.
     - Да? Тогда я снова спрошу тебя:  если  ты  хотел  проявить  к  гостю
любезность, почему не предложил сам отдать его белье в стирку? Мог  бы  не
хуже меня взять телефонный справочник, открыть его на желтых  страницах  и
договориться. Чтобы отдать белье в стирку, не обязательно  быть  женщиной,
ничего трудного в этом нет. Почему ты находишь  возможным  предлагать  мои
услуги, когда я уже высказала свое нежелание?
     - Мне хотелось сделать любезность.
     - Кому? Своей жене? Или компаньону, который был с ней груб?
     - Ладно, не будем больше говорить об этом.


     В это