снабдил свое усовершенствованное седло двумя подпругами - так было удобнее
мулу и спокойнее всадникам на крутом склоне. Так они  проездили  несколько
лет, обычно тратя на прогулку час или более после школы, долго  беседовали
втроем или пели все вместе, причем Бак громко фальшивил, но всегда отбивал
копытом правильный ритм. Гиббонс вел,  а  Дора  подпевала.  Часто  пели  о
ломбарде - эту песенку Дора считала своей  и  понемногу  добавляла  к  ней
новые куплеты, в том числе и о конюшне Бака, что возле школы.
     Дора росла и превратилась  в  высокую,  стройную  девушку.  Маленькое
переднее седельце сделалось ей мало. После двух неудачных попыток  Гиббонс
купил кобылу: одну Бак отверг, потому что она показалась ему бестолковой -
он так  и  сказал:  "луповата",  -  а  другую,  потому  что  она  пожелала
воспользоваться преимуществами, предоставляемыми недоуздкам, и  попыталась
удрать.
     Гиббонс позволил Баку выбрать третью. Советы давала Дора,  а  Гиббонс
молчал.  Так  у  Бака  появилась  подруга,  а  Гиббонсу  пришлось   делать
пристройку к конюшне. Пока еще Бак жил в платном стойле и  был  рад  тому,
что дома его ждала Бьюла. Петь она не научилась и  разговаривала  немного.
Гиббонс  подозревал,  что  кобыла  попросту  опасается  открывать  рот   в
присутствии Бака, потому  что  она  всегда  охотно  разговаривала  или  по
крайней  мере  отвечала  хозяину,  когда  он  ездил  верхом  один.  К  его
удивлению, ездить ему пришлось на Бьюле, а Дора разъезжала на  жеребце,  и
стремена большого седла пришлось укорачивать.
     Но вскоре их пришлось снова удлинять - Дора росла и становилась  юной
женщиной. Бьюла родила  жеребенка;  Гиббонс  оставил  кобылку  себе,  Дора
назвала ее Бетти и всячески занималась дитятей. Поначалу кобылка брела  за
всеми под пустым седлом, потом Дора научила ее  возить  всадника.  Настало
время, когда ежедневные прогулки совершались уже вшестером, поездки  часто
заканчивались пикниками; миссис Мейбери ездила на Баке, самом  крепком,  а
самая легкая, Дора, - на Бетти. Гиббонс же обычно садился  на  Бьюлу.  Это
лето было для Гиббонса одним из самых счастливых. Они с Элен ездили  рядом
на взрослых мулах, а Дора на нетерпеливой кобылке скакала  впереди,  затем
возвращалась, и длинные каштановые волосы девушки развевались на ветру.
     Однажды Гиббонс спросил:
     - Элен, а мальчики уже начинают крутиться возле нее?
     - Ах ты, старый жеребец, ни о чем другом думать не можешь?
     - Ну что ты, дорогуша, просто я хочу знать.
     - Конечно, мальчики обращают на нее внимание, Эрнст. А она на них. Но
пока твое беспокойство излишне. Она девочка разборчивая  и  товар  второго
сорта не выберет.
     На следующее лето эти счастливые семейные  выезды  не  возобновились:
миссис Мейбери вдруг почувствовала возраст  и  теперь  влезть  на  мула  и
спуститься с него могла только с чьей-либо помощью.
     Когда пошли слухи о его монополии в банковском деле, Гиббонсу хватило
времени, чтобы подготовиться к разговору. Коммерческий  банк  Новых  Начал
был временным учреждением; они с Заккуром всегда учреждали подобный банк в
той колонии, которую заселяли. Чтобы  колония  росла,  необходимы  деньги:
бартером пользоваться неудобно.
     Поэтому Гиббонс не  удивился,  когда  его  пригласили  на  встречу  с
депутацией горожан, намеревавшихся обсудить именно этот  вопрос;  подобное
рано или поздно случалось повсюду. В тот вечер, причесывая свою шевелюру и
добавляя к ней  седины,  как  и  к  вандейковской  бородке  клинышком,  он
готовился к столкновению и освежал в памяти уже слышанные в прошлом  идеи:
как заставить воду течь в гору, как остановить  солнце  и  что  одно  яйцо
можно считать за два. Чем-то его порадуют сегодня, может быть,  чем-нибудь
новеньким? Он надеялся на это.
     Гиббонс выщипывал волосы из якобы отступающей назад шевелюры. Черт, с
каждым годом стареть все трудней и трудней. А затем  надел  свой  походный
килт... юбка не только впечатляла, но и позволяла лучше  укрыть  оружие  и
быстро достать его. Он почти не сомневался, что не успел  досадить  никому
настолько, чтобы обиженный решил взяться за оружие, однако когда-то - один
только раз  -  он  проявил  неоправданный  оптимизм  и  с  тех  пор  решил
придерживаться  верного  пессимистического  подхода.  Потом   он   кое-что
спрятал, запер, установил кое-какие устройства из тех, что Заккур доставил
с последним рейсом, - их не продавали в фактории "Доллар ребром", - открыл
дверь, запер ее снаружи и  пошел  своим  обычным  путем,  через  бар,  где
сообщил бармену, что вернется через несколько минут.
     Через три часа Гиббонс сумел выяснить одно: никто из  собравшихся  не
смог придумать нового способа снизить курс валюты, все их  предложения  он
слышал по меньшей мере пять сотен лет назад,  а  скорее  всего  тысячу,  и
каждое уходило корнями в глубокую историю.  В  самом  начале  собрания  он
попросил председателя дать указания писарю записывать каждый вопрос, чтобы
ответить сразу: он любил рассматривать дела в целом - и ему это позволили.
     Наконец председатель собрания Джим "герцог" Уорвик проговорил:
     - Стало быть, так, Эрни. Мы хотим национализировать, - надеюсь, я  не
ошибся в слове - коммерческий банк Новых Начал. Ты не относишься  к  числу
выборных, однако, как все понимают, являешься заинтересованным лицом  -  и
мы хотим услышать твое  мнение.  У  тебя  есть  возражения  против  нашего
предложения?
     - Нет, Джим, валяй дальше.
     - Что? Боюсь, я не понял тебя?
     - У меня нет никаких возражений против национализации банка. Если это
все, давайте разойдемся и отправимся спать.
     Кто-то среди собравшихся выкрикнул:
     - Эй, я задал вопрос и хочу, чтобы на  него  ответили:  что  будет  с
деньгами из Нового Питтсбурга?
     - А я о процентах! Процент дело скверное - так в Библии говорится!
     - Так как, Эрни? Ты же обещал ответить на вопросы.
     - Да, я обещал. Но если вы национализируете мой банк, лучше  задавать
вопросы вашему государственному казначею - или как  вы  его  там  захотите
назвать? Новому главе банка. Кстати, кто он? Следовало бы посадить  его  в
президиум.
     Уорвик стукнул молотком и сказал:
     - Так далеко мы еще не  зашли,  Эрни.  В  настоящее  время  совет  из
выборных образует финансовый комитет, раз мы намереваемся  продолжать  это
дело.
     - Что ж, продолжайте, я умолкаю.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Именно то, что сказал: я пас. Человеку не  нравится,  когда  соседи
недолюбливают его. Жителям поселка не нравится, что  я  делаю,  иначе  это
собрание никогда бы не состоялось. Поэтому я кончаю с делом. Банк закрыт и
завтра  не  откроется.  Он  закрыт  насовсем,  и  я  не  буду  больше  его
президентом. Поэтому я спросил вас: кто будет вашим казначеем? Как и  всем
остальным, мне бы хотелось узнать: что у нас впредь будет деньгами и  чего
они будут стоить?
     Наступила   мертвая   тишина.   Но   вскоре   председателю   пришлось
основательно  постучать  молотком,  да  и  сержанту  нашлось  дело  -  зал
взорвался криками: "Что будет с моим кредитом на семена?", "Ты должен  мне
деньги!", "Я продал Хенку Бродски мула под расписку - что я получу?",  "Ты
не имеешь права обращаться с нами подобным образом!"
     Гиббонс спокойно сидел, стараясь, чтобы  никто  не  заметил,  как  он
напряжен. Наконец Уорвик заставил всех успокоиться.  А  потом  проговорил,
вытирая пот со лба:
     - Эрни, я полагаю, ты должен предоставить какие-то объяснения.
     - Безусловно,  мистер  председатель.  Ликвидацию  будем  проводить  в
соответствии  с  вашими  распоряжениями.  Вклады  будут   выплачены   теми
банкнотами, в которых были внесены. Что же касается долгов перед банком  -
ну не знаю, все зависит от политики, которой решит  придерживаться  совет.
Да, кстати - кажется, я банкрот. Но уточнить детали смогу лишь после того,
как вы мне объясните, что все это значит и каким  образом  вы  собираетесь
национализировать мой банк.
     Кстати, вынужден сделать  следующий  шаг:  фактория  "Доллар  ребром"
более не принимает банкноты, поскольку они могут  превратиться  в  простые
бумажки. Каждая сделка будет бартерной. Но покупать мы  по-прежнему  будем
за банкноты. Впрочем, я снял прейскурант, прежде чем идти сюда сегодня,  -
мой товар  в  настоящее  время  является  единственным  обеспечением  этих
банкнот. А значит, я могу поднять цены. Все будет зависеть от одного -  не
является ли ваша национализация просто замаскированной конфискацией.


     Несколько   дней   подряд   Гиббонсу   пришлось   объяснять   Уорвику
элементарные принципы банковского и валютного дела, терпеливо и остроумно.
Выбор пал  на  Уорвика  случайно,  потому  что  остальные  члены  комитета
обнаружили,  что  чересчур  заняты  делами  на  собственных   фермах   или
предприятиях и не могут  принять  на  себя  ответственность.  Впрочем,  на
должность национального банкира или государственного казначея - в названии
еще не сошлись - нашлась одна кандидатура: свои услуги предложил фермер по
фамилии Лимер,  однако  его  самовыдвижение  на  сей  пост,  подкрепленное
ссылками на унаследованный банковский опыт и ученую  степень,  успехом  не
увенчалось.
     Первое  потрясение  Уорвик  испытал,  описывая  вместе  с   Гиббонсом
содержимое сейфа (других сейфов на Новых Началах, кажется, не было,  и  уж
во всяком случае только он был изготовлен на Земле).
     - Эрни, а где же деньги?
     - Какие деньги, "герцог"?
     - Он еще спрашивает, какие деньги! Судя по расходным книгам,  у  тебя
тысячи тысяч долларов. Твоя собственная торговая фактория  имеет  доходный
баланс в миллион. Кроме того, я знаю, что ты получаешь залоговые платежи с
трех или четырех дюжин ферм и в течение года не выдал ни одной ссуды.  Вот
тебе одна из основных причин для жалоб, Эрни. Поэтому  выборные  и  решили
действовать: деньги в банк стекаются, а из него ничего не  выходит.  Денег
не хватает повсюду. Итак, говори: куда ты их дел?
     - Сжег, - невозмутимо ответил Гиббонс.
     - Что?
     - А что? Куча росла, становилась слишком большой, и, хотя у нас здесь
не слишком много воров, я не решился держать деньги  вне  сейфа.  Ведь  их
могли бы украсть. Поэтому последние три года, как только в банк  поступали
деньги, я их сжигал, чтобы чувствовать себя спокойно.
     - Боже милостивый!
     - В том-то и дело, "герцог", что это просто бумажки.
     - Как бумажки? Это деньги!
     - А что такое деньги, "герцог"? У тебя  есть  с  собой?  Ну,  скажем,
десятидолларовая бумажка? - Уорвик с потрясенным видом  протянул  Гиббонсу
одну бумажку. - А ну-ка, почитай, "герцог"! - велел Гиббонс. - Дело  не  в
красивых рисунках, не в бумаге, которую здесь не сделаешь; ты почитай, что
на ней написано.
     - На ней написано, что это десять долларов.
     - Так оно и есть. Но главное в том, что банк примет твою банкноту  по
номинальному достоинству в качестве выплаты долга.  -  Гиббонс  извлек  из
сумки тысячедолларовую банкноту - Уорвик с ужасом следил за его движениями
- и поджег ее, потом вытер пальцы о стул. -  Пустая  бумажонка,  "герцог",
пока она у меня в руках. Но если я пускаю  ее  в  оборот,  она  становится
векселем, который я должен  беречь.  Подожди-ка,  запишу  номер  серии;  я
учитываю то, что сжигаю, чтобы знать, сколько еще  осталось  в  обращении.
Достаточно много - но я могу сказать тебе с точностью до доллара,  сколько
именно. А ты принимаешь векселя? Кстати, о долгах перед банком. Кто  будет
их получать? Ты или я?
     Уорвик казался озадаченным.
     - Эрни, я не знаю. К черту, ведь я механик по  профессии.  Но  ты  же
слыхал, что они говорили на собрании.
     - Ага, слыхал. Люди, даже весьма смышленые, всегда ожидают  чудес  от
правительства. Давай-ка  закроем  эту  железку,  отправимся  в  "Уолдорф",
возьмем пивка и поговорим.


     ...или должна быть, "герцог", простой  учетной  службой  и  кредитной
системой, в которой средства обмена стабильны. Еще немного - и  ты  будешь
разорять людей: грабить Петера, чтобы заплатить Полу.
     "Герцог", я всеми силами старался поддерживать стабильность  доллара,
удерживая на постоянном уровне основные цены,  в  частности,  на  семенную
пшеницу. В течение двадцати лет "Доллар ребром" платил одну и ту  же  цену
за первоклассное семенное зерно, а потом  продавал  его  за  те  же  самые
деньги, порой даже в убыток себе. Семенное зерно  не  слишком-то  пригодно
для денежного обеспечения, оно может иссякнуть.  Но  у  нас  нет  пока  ни
золота, ни урана, а какая-то база для денежного обращения необходима.
     А теперь смотри, "герцог". Когда ты откроешь свою  сокровищницу,  или
правительственный центральный банк, или  как  хочешь  зови  его,  на  тебя
начнут  давить.  Снижай  величину  процента.  Увеличивай  денежный  запас.
Гарантируй фермеру высокие цены на то, что он продаст, низкие - на то, что
покупает. Но несмотря ни на что, тебя, брат, будут  обзывать  еще  худшими
словами, чем меня.
     - Эрни, ничего другого мне не остается - ты знаешь, как это делается,
значит, тебе и быть общественным казначеем.
     Гиббонс расхохотался от души.
     - Ты рехнулся. Я страдал этой головной болью более  двадцати  лет,  а
теперь твоя очередь. Раз хватанул мешок, так и держи  его.  Если  я  снова
подставлю свою спину, мы добьемся одного: линчуют нас вместе,


     Произошли перемены. Элен Мейбери вышла за вдовца Паркинсона  и  стала
жить с ним в небольшом новом доме на ферме, где работали теперь  двое  его
сыновей.  Дора  Брендон  стала  директором  начальной  школы,  по-прежнему
называвшейся школой миссис Мейбери. Эрнст Гиббонс отошел от банковских дел
и  сделался  номинальным  компаньоном  на  главном  складе  Рика,  а   его
собственные амбары лопались от товара, припасенного для  "Энди  Джи".  Ему
хотелось, чтобы корабль не опоздал, поскольку на новый  налог  приходилось
тратить деньги, отложенные для торговли, а инфляция съедала  покупательную
силу этих денег. Торопись, Зак, а то нас разорят!
     Наконец в небе Новых Начал появился корабль, и капитан Заккур  Бриггс
спустился с первой партией  четвертой  волны  поселенцев.  Почти  все  они
оказались немолодыми.  Но  Гиббонс  воздерживался  от  комментариев,  пока
партнеры не остались одни.
     - Зак, где ты отыскал эти ходячие трупы?
     - Зови это благотворительностью, Эрнст.
     - А что случилось на самом деле?
     - Капитан Шеффилд, если вы хотите еще раз отправить  свой  корабль  к
Земле, будьте добры сами заниматься этим делом. Я туда больше  не  полечу.
Землянин, достигший семидесяти пяти  лет,  официально  "умирает".  У  него
отбирают продовольственные карточки, любой вправе убить его - просто  ради
удовольствия.  Этих  пассажиров  я  взял  не  на   Земле;   это   беженцы,
находившиеся  в  Луна-Сити.  Я  взял  их  сколько  сумел.  И  никаких  там
пассажиров в кладовках: или холодный сон, или ничего. Я  настаивал,  чтобы
мне заплатили оборудованием и лекарствами, но холодный  сон  позволил  мне
снизить цены. Кажется, мы ничего не  потеряли.  А  если  нет,  так  у  нас
остались вложения на Секундусе; мне удалось сохранить наши деньги.  Я  так
думаю.
     - Зак, ты чересчур волнуешься.  Сделаем  деньги,  потеряем  деньги  -
какая разница? Главное - насладиться процессом.  Сказки,  куда  мы  теперь
направляемся, - и я начну сортировать груз, потому что  его  почти  в  два
раза больше, чем мы можем взять па  борт.  Пока  ты  будешь  грузиться,  я
ликвидирую то, что увезти не удастся, и вложу полученные деньги.  То  есть
оставлю говардианцам. - Гиббонс задумался. -  Значит,  в  ближайшее  время
клиника здесь не появится?
     -  Думаю,   что   так,   Эрнст.   И   говардианцам,   которым   нужна
реювенализация, лучше лететь с нами. Мы доберемся до Секундуса  сразу  или
этапов за шесть - это смотря, как полетим. Но  ты-то  полетишь?  Как  твоя
проблема? Что стало с девочкой? С маложивущей.
     Гиббонс усмехнулся.
     - Не надейся, сынок, я не позволю тебе положить на нее глаз;  я  тебя
прекрасно знаю.


     Прибытие капитана Бриггса заставило Гиббонса на  три  дня  прекратить
ежедневные поездки с Дорой Брендон. На четвертый день окончания занятий он
подъехал к школе. Бриггс улетел на корабль на пару деньков.
     - Ну как, покатаемся?
     Дора улыбнулась.
     - Ты знаешь, я рада. Подожди полминутки, пока переоденусь.
     Они выехали из города. Гиббонс как обычно ехал на Бьюле,  Дора  -  на
Бетти. Бак был оседлан, чтобы не обижать мула, но седло оставалось пустым;
теперь на нем  ездили  изредка,  в  особых  случаях  -  он  достиг  вполне
преклонного для мула возраста.
     Всадники миновали солнечный пригорок, находящийся далеко за городом.
     - Почему ты такая молчаливая, крошка Дора? -  спросил  Гиббонс.  -  У
Бака и то больше новостей, чем у тебя.
     Она повернулась в седле.
     - Сколько еще прогулок нам осталось? Или эта последняя?
     - Почему ты так решила, Дора? Конечно же, мы еще  не  раз  прокатимся
вместе.
     - Интересно. Лазарус, я...
     - Как ты назвала меня?
     - Я назвала тебя твоим именем - Лазарус.
     Он задумчиво посмотрел на нее.
     - Дора, ты не должна была знать это имя, я твой дядя Гибби.
     - "Дядя Гибби" умер, как и "маленькая Дора". Ростом я  почти  догнала
тебя, а кто ты такой, знаю уже два года. Я давно догадывалась, что ты один
их этих Мафусаилов, но никому не говорила - и никому не скажу.
     - Не надо обещать, Дора, не нужно. Я просто не хотел  говорить  тебе.
Но чем же я выдал себя? А я-то полагал, что веду себя очень осторожно.
     - Так оно и было. Но всю свою жизнь я видела тебя почти каждый  день.
Мелочи. Вещи, которых никто не заметит. Другие же тебя не видели так,  как
я.
     - Ах, так. Но я не собирался  задерживаться  здесь  так  долго.  Элен
знала об этом?
     - Я думаю, да. Мы никогда не говорили об этом. Но  мне  кажется,  она
обо всем догадалась сама и, возможно, вычислила, которым из Мафусаилов  ты
являешься...
     - Не зови меня так,  дорогуша.  Это  все  равно,  что  назвать  еврея
скидом. Я принадлежу к Семействам Говарда, иначе говоря - говардианец.
     - Извини. Я не знала, что могу обидеть этим словом.
     - Да  ладно.  Если  честно,  ты  меня  не  обидела.  Просто  это  имя
напоминает мне о давних временах, когда пас преследовали. Прости,  Дора  -
ты хотела рассказать, как узнала, что меня зовут Лазарусом.  Это  одно  из
многих моих имен, как и Эрнст Гиббонс.
     - Да... дядя Гибби. Это было в книге. На картинке.  Микрокнигу  нужно
было читать с помощью устройства в городской библиотеке. Я  посмотрела  на
картинку и включила ее, а потом включила снова и рассмотрела внимательнее.
На картинке у тебя не было усов и волосы были длиннее,  но  чем  больше  я
смотрела на портрет, тем больше он напоминал мне моего приемного дядю.  Но
я не была уверена, а спросить не смела.
     - Почему же, Дора? Я бы сказал тебе правду.
     - Если бы ты хотел, чтобы я знала, ты бы сам сказал.  У  тебя  всегда
есть причины на все, что ты делаешь и говоришь. Я узнала  это  еще  тогда,
когда была такой крохой, что умещалась вместе с тобой  в  одном  седле,  -
поэтому и молчала. До... до сегодняшнего  дня.  Когда  я  узнала,  что  ты
уезжаешь.
     - Разве я сказал тебе, что уезжаю?
     - Прошу тебя, не надо! Однажды, когда я  была  совсем  маленькой,  ты
рассказывал мне о том, как в детстве слушал диких гусей, перекликавшихся в
небе, и как потом, когда подрос, захотел узнать, куда они  улетели.  Я  не
знала, что такое дикие гуси, и тебе пришлось объяснять  мне.  Я  знаю,  ты
всегда следуешь за дикими гусями: если ты слышишь их крик, значит, пора  в
дорогу. Он раздается в твоих ушах уже три или четыре года - я поняла  это,
потому что, когда ты слышишь их,  я  тоже  их  слышу.  А  теперь  прилетел
корабль, и дикие гуси снова кричат. Я слышу их.
     - Дора, Дора!
     - Прошу тебя, не надо. Я не хочу удерживать тебя здесь, даже не с