елом продавать, когда цены стабильно растут. "Подождите,  пока
не дойдет до пика, - говорил он мне, - а там посмотрите. Это  сумасшествие
- выходить из игры в такой момент". Я ему на это сказал,  что  моя  старая
бабушка погадала на кофейной гуще, и вышло, что надо распродавать. Он  мне
опять - это, мол, безумие. А я ему - делайте, что  вам  говорят,  -  иначе
пойду к управляющему биржей  и  скажу,  что  вы  занимаетесь  нелегальными
операциями. Тогда он разозлился и мигом все распродал - а потом еще больше
разозлился, потому что я потребовал заверенный чек. По  чеку  я  сразу  же
получил деньги и обменял их на золото... отлично помня слова Теда о скором
разорении банков.
     Я хотела спросить, куда же он дел золото, но не спросила.


     Цюрих - чудесный город, красивее всех, которые я видела в Соединенных
Штатах. Официальный язык здесь немецкий, но не тот  немецкий,  на  котором
говорил наш сосед, житель Мюнхена. Однако я скоро убедилась, что почти все
здесь говорят по-английски. Наши мужчины занимались своими делами, а мы  с
Элеанор предавались туризму.
     Однажды мужья взяли нас с собой,  и  оказалось,  что  я  -  владелица
номерного банковского счета на 155,515 грамма  чистого  золота  (я  быстро
вычислила, что это равняется ста тысячам долларов, но эта цифра  нигде  не
фигурировала).  Потом  я  подписала  доверенность  на  право  распоряжения
"своим" вкладом на имя  Брайана  и  Джастина,  а  Элеанор  сделала  то  же
относительно "своего" вклада. Еще мы подписали  ограниченную  доверенность
на какого-то неизвестного из Виннипега, Канада.
     Нам предложили тот "люкс" не потому, что мы  принадлежали  к  высшему
обществу - мы к нему не принадлежали. Но в сейфе  у  корабельного  эконома
ехал увесистый груз, большая часть которого принадлежала Фонду Говарда,  а
кое-что Брайану, Джастину и моему отцу. Французский банк перевел золото из
Шербура в Цюрих, и мы последовали за ним.
     В Цюрихе Брайан и Джастин в качестве  доверенных  лиц  проследили  за
вскрытием груза, за его подсчетом и взвешиванием, а затем поместили его на
консорциум трех банков.  Фонд  очень  серьезно  отнесся  к  предупреждению
Теодора  о  том,  что  мистер  Рузвельт  девальвирует  доллар  и  запретит
американским гражданам владеть золотом или держать его у себя.
     - Джастин, - спросила я, - а  вдруг  губернатор  Рузвельт  не  станет
баллотироваться в президенты? Или вдруг его не выберут?
     - Ну что ж - Фонд от этого не  пострадает.  Но  разве  ты  больше  не
доверяешь Теду? По его совету мы разбогатели на  спекуляциях  и  вышли  из
игры вовремя - теперь Фонд в шесть  раз  богаче,  чем  год  назад,  и  все
благодаря Теду.
     - Нет, я верю в Теодора! Я просто так спросила.


     Мистера  Рузвельта  избрали  в  президенты,  и  он   в   самом   деле
девальвировал доллар и запретил американцам владеть золотом.  Но  капиталы
Фонда  были  недосягаемы  для  американского  правительства,  как  и   мой
банковский счет. Я никогда его не касалась,  но  Брайни  сказал  мне,  что
"мои" деньги лежат не просто так, а делают деньги.
     Брайан стал теперь попечителем Фонда вместо Чепмена, которого  вывели
из правления за то, что он потерял на бирже все  свои  деньги.  Попечитель
Фонда должен  был  являться  его  полноправным  членом  (следовало,  чтобы
родители его родителей были живы к моменту его вступления в  брак)  и  при
этом заниматься предпринимательством. Если и были еще какие-то условия, то
мне о них неизвестно.
     Джастин стал председателем правления вместо  судьи  Сперлинга  -  тот
остался попечителем, но ему перевалило за девяносто, и он  решил  заняться
более легкой работой. Когда мы вернулись в Канзас-Сити, Джастин  и  Брайан
открыли в здании Скэррит фирму "Везерел и Смит, инвестиции". Контора фирмы
"Брайан Смит и компания" помещалась на том же этаже.
     У нас больше никогда не было денежных затруднений, но годы  Депрессии
- не то время, когда хорошо быть богатым. Мы старались не выставлять  свое
богатство напоказ. Вместо того чтобы покупать роскошный особняк  в  районе
Загородного клуба, мы купили за бесценок старый фермерский дом, в  котором
жили, а потом преобразовали  его  в  более  комфортабельный:  в  то  время
квалифицированные строители рвались работать за такую плату, за которую  в
двадцать девятом и смотреть бы на нас не стали.
     Экономика страны застыла на мертвой точке - никто не знал  почему,  и
все, от чистильщика ботинок до банкира, предлагали свой способ  выхода  из
этой ситуации. Мистер Рузвельт  заступил  на  свой  пост  в  1933  году  и
действительно закрыл все банки, но Смиты и Везерелы хранили свои  капиталы
под матрасом, и  взятки  с  нас  были  гладки  -  банковские  каникулы  не
причинили нам  вреда.  Страна  встрепенулась,  воодушевленная  энергичными
мерами "нового курса", как новый  президент  называл  поток  патентованных
средств, хлынувший из Вашингтона.
     На расстоянии виднее, что реформы "нового курса" ничего не  дали  для
оживления экономики, но вряд ли стоит осуждать меры,  предпринятые,  чтобы
накормить   обездоленных.   Управление   промышленно-строительных   работ,
трудовые лагеря для безработных. Национальная администрация восстановления
промышленности и  бесчисленные  программы  по  борьбе  с  безработицей  не
излечили экономику, а пожалуй, и навредили ей - зато удержали  отчаявшийся
народ от голодных бунтов в тридцатые годы, в Канзас-Сити, по крайней мере,
наверняка.
     1 сентября 1939  года,  через  десять  лет  после  Черного  вторника,
нацистская Германия вторглась в Польшу. Два дня спустя Британия и  Франция
объявили Германии войну. Началась вторая мировая война.



                         16. НЕИСТОВЫЕ СОРОКОВЫЕ

     Летом 1940 года мы с Брайаном жили в Чикаго на Вудлоун 6105, к югу от
Мидвей, в восьмидесятиквартирном доме, принадлежавшем Фонду Говарда  через
подставное лицо. Мы занимали так называемый "пентхауз" -  восточное  крыло
верхнего этажа: гостиная, балкон, кухня, четыре спальни и две ванных.
     Лишние спальни пригодились нам, особенно  в  июле,  во  время  съезда
демократической партии. Целых две недели в  нашей  квартире,  рассчитанной
максимум на восемь человек,  ночевало  от  двенадцати  до  пятнадцати.  Не
скажу, чтобы меня это устраивало. В квартире не  было  кондиционера,  лето
стояло необычайно жаркое, а испарения озера Мичиган  в  нескольких  сотнях
ярдов от нас превращали наше жилище в  турецкие  бани.  Оставалось  только
ходить нагишом, но при гостях я не могла этого делать. Великое благо,  что
в Бундоке на наготу никто не обращает внимания.
     Я не была в Чикаго с 1893 года, если не считать пересадок с поезда на
поезд, но Брайни часто ездил туда без меня, а  эта  квартира  служила  для
заседания правления фонда Говарда - Фонд в 1929 году переехал из Толидо  в
Виннипег. Джастин объяснил мне это так:
     - Между нами говоря, Морин, мы смотрим в будущее и не хотим  нарушать
закон, запрещающий  частное  владение  золотом.  Теперь  Фонд  подчиняется
канадским законам, а его официальный секретарь  -  канадский  юрист,  тоже
говардовец и попечитель Фонда. Я лично не касаюсь золота даже в перчатках.
     Брайан выразил это иначе:
     -  Разумный  человек  не  может  уважать  неправильный  закон.  И  не
чувствовать себя виновным, нарушая его - он  просто  следует  одиннадцатой
заповеди.
     На этот раз Брайан приехал в Чикаго не на заседание правления, а  для
спекуляций на Чикагской товарной бирже в связи с  войной  в  Европе.  А  я
приехала с ним просто так. Как ни хороша  жизнь  племенной  кобылы,  после
сорока лет такой деятельности и семнадцати детей мне  хотелось  посмотреть
на что-нибудь еще, кроме мокрых пеленок.
     А  посмотреть  было  на  что.   В   сотне   ярдов   от   нас,   между
Вашингтон-парком и Джексон-парком тянулся зеленый бульвар  Мидвей-Плезанс.
Когда я видела его в последний раз, это был торговый ряд, где имелось  все
- от  египетских  танцев  живота  до  розовой  сахарной  ваты.  Теперь  он
превратился в настоящий сад -  с  бесподобным  "Фонтаном  Времени"  работы
Лорадо Тафта в одном конце и чудесным пляжем Пятьдесят седьмой улицы  -  в
другом. Вдоль северной стороны  бульвара  располагались  серые  готические
здания Чикагского университета. Университет был основан за  год  до  того,
как я приехала сюда в детстве, но  эти  здания  тогда  еще  не  построили:
насколько я  помню,  в  университетском  городке  стояло  тогда  несколько
главных  выставочных  павильонов.  Ничего  нельзя  было  узнать,  так  все
изменилось.
     Надземная дорога разрослась и теперь работала на электричестве, а  не
на паре. Внизу больше не ездила ни конка, ни даже вагоны на канатной  тяге
- их сменил электрический трамвай. Лошади исчезли полностью - везде только
машины, бампер к бамперу, сомнительное достижение.
     Музей Филда на озере, в трех милях к северу, появился уже после моего
отъезда; из-за одной только выставленной на  нем  работы  Мальвины  Хофман
"Человеческие гонки" стоило посетить Город Ветров.  Рядом  был  планетарий
Адлера - первый, в котором мне удалось побывать. Мне нравилось там - можно
было представить, что путешествуешь  среди  звезд,  как  Теодор,  но  я  и
мечтать не могла, что когда-нибудь буду путешествовать так на самом  деле.
Эта мечта вместе с моим сердцем была похоронена где-то во Франции.
     От  Чикаго  восемьсот  девяносто  третьего  года  захватывало  дух  у
одиннадцатилетней Морин Джонсон; от Чикаго сорокового года у  Морин  Смит,
официально сорока одного года, еще больше захватило дух -  столько  в  нем
появилось новых чудес.
     Только одна перемена мне не понравилась: в  девяносто  третьем  году,
если меня случайно заставала на улице ночь, ни отец, ни я не беспокоились.
В сороковом я спешила  вернуться  домой  засветло,  если  только  меня  не
сопровождал Брайан.


     Как раз перед началом съезда демократов кончилась "странная война"  и
Франция пала. Шестого июня британцы эвакуировали остатки  своей  армии  из
Дюнкерка, после чего была произнесена одна из величайших речей в  истории:
"...мы будем драться на всех берегах, мы будем драться на  улицах,  но  не
сдадимся".
     Отец  позвонил  сказать  Брайану,  что  записывается  в  Американский
Полевой Корпус.
     - На этот раз, Брайан,  меня  даже  в  местную  оборону  не  берут  -
говорят, слишком старый. А эти принимают медиков, которым армия  отказала.
Мы нужны для полевых госпиталей - годится всякий, кто умеет отпилить ногу,
а стало быть, и я. Раз я могу драться с гуннами только  так,  буду  делать
хотя бы это - я в долгу у Теодора Бронсона. Понимаешь меня?
     - Вполне понимаю.
     - Когда вы  сможете  подменить  меня  кем-нибудь,  чтобы  смотрел  за
детворой?
     Я слушала их разговор по отводной трубке и сказала:
     - Отец, Брайан сейчас не может приехать, но я могу. Или  скажу  Бетти
Лу, чтобы сменила тебя - так будет еще  быстрее.  В  любом  случае  можешь
выполнять, что задумал. Только -  отец,  послушай  меня.  Ты  будешь  себя
беречь? Да?
     - Я буду осторожен, дочка.
     - Пожалуйста! Я горжусь тобой. И Теодор тоже. Я знаю.
     - Постараюсь, чтобы вам с Тедом было чем гордиться, Морин.
     Я быстро попрощалась и повесила трубку, пока еще голос меня слушался.
Брайни призадумался.
     - Надо поскорей подправить себе возраст. А  то  скажут,  что  я  тоже
слишком старый.
     - Брайни! Уж не собираешься ли ты надуть армию?  Там  на  тебя  досье
столетней давности.
     - Я не стану называть в  отделе  личного  состава  свой  говардовский
возраст,  хотя,  по-моему,  выгляжу  не  старше  тех  сорока  шести,   что
проставлены в  моих  водительских  правах.  Просто  сознаюсь  в  маленькой
праведной лжи, которую позволил себе в 1898  году.  В  самом-то  деле  мне
тогда было четырнадцать, но я присягнул, что  двадцать  один,  чтобы  меня
взяли в армию.
     - Как же, четырнадцать! Ты учился на последнем курсе в Ролле.
     - А я был вундеркинд, как все  наши  дети.  Да,  милая,  в  девяносто
восьмом я заканчивал колледж. Но в военном ведомстве не  осталось  никого,
кто бы это знал - и сказать им некому. Морин, полковника запаса пятидесяти
шести лет охотнее возьмут на  службу,  чем  полковника  шестидесяти  трех.
Гораздо охотнее.


     Я наговариваю все  это  на  диктофон  агента  Корпуса  Времени  -  он
включается от звука моего голоса и спрятан в моем теле.  Нет,  нет,  не  в
туннеле любви - ведь агентки Корпуса не монашки, и никто не  ждет  от  них
монашеского поведения. Он вживлен на том месте,  где  был  раньше  желчный
пузырь. Диктофон рассчитан на тысячу часов работы - надеюсь, он пишет  как
надо: ведь  если  эти  страхидлы  вздернут  меня  -  скажем  лучше,  когда
вздернут, - Пиксель, надеюсь, приведет кого-нибудь к моему телу, и  Корпус
Времени обнаружит запись. Я хочу, чтобы Круг знал о том,  что  я  пыталась
сделать. Вероятно, я смогла бы диктовать все это дома, открыто, но Лазарус
непременно отнял бы у меня запись. У меня хорошая интуиция - жаль, что она
не всегда срабатывает.


     Брайан умудрился "подправить" свой возраст, главным  образом  потому,
что был нужен своему генералу, но в боевую часть ему попасть не удалось  -
война сама его нашла. Он служил при штабе в Президио, и мы жили  в  старом
доме на Ноб-Хилл, когда японцы  предательски  напали  на  Сан-Франциско  7
декабря 1941 года.
     Странное это чувство, когда  смотришь  в  небо,  видишь  над  головой
самолеты, ощущаешь нутром  рокот  моторов,  видишь,  как  разверзаются  их
чрева, порождая бомбы, и знаешь, что поздно бежать, поздно прятаться, и не
от твоей воли зависит, куда  упадут  бомбы  -  на  тебя  или  на  соседний
квартал. Это чувство не ужас, скорее оно напоминает deja vu [уже  виденное
(фр.), психиатрический термин], как будто с тобой такое бывало уже  тысячу
раз. Мне бы не хотелось вновь испытать  подобное,  но  я  понимаю,  почему
военные (настоящие солдаты, а не хлюпики в мундирах)  предпочитают  боевые
действия тыловой службе. В присутствии смерти живется ярче. Лучше один час
полной жизни...
     Я читала, что в третьей параллели Япония напала на Гавайи,  а  не  на
Сан-Франциско, и калифорнийских японцев  выселили  с  побережья.  В  таком
случае им очень повезло,  что  они  избежали  кровавой  бани,  которую  им
устроили во  второй  параллели  -  более  шестидесяти  тысяч  американских
японцев было повешено, расстреляно, а то и сожжено живьем с воскресенья по
вторник, с седьмого по девятое декабря сорок первого года. Не повлияло  ли
это на то, как мы поступили с Токио и Кобе?
     Войны,  которые  начинаются  с   предательского   нападения,   всегда
беспощадны - так говорит история.
     Кровавые бесчинства вынудили президента Баркли [имеется в  виду,  что
во "второй параллели" президентом после "смерти"  Рузвельта  стал  сенатор
О.Баркли,  в  действительности  бывший  вице-президентом  при  Трумэне   в
1949-1953 гг.] ввести в  Калифорнии  военное  положение.  В  апреле  сорок
второго его сняли - оно действовало только на полосе  в  двадцать  миль  в
глубь материка от черты прибоя, зато эту зону продлили  до  самой  Канады.
Особых неудобств мы не испытывали - известному своими преступными  нравами
Сан-Франциско военное положение пошло только на  пользу,  но  на  берег  с
наступлением   темноты    лучше    было    не    выходить:    какой-нибудь
шестнадцатилетний   мальчишка   из   Национальной   Гвардии,   вооруженный
спрингфилдовской винтовкой времен первой мировой, мог повести себя  нервно
и нажать на курок.
     Так, по крайней мере, я слышала - сама же я туда никогда не совалась.
Берег от Канады до Мексики был зоной боевых действий; все, кто оказывались
там ночью, рисковали жизнью, и многие погибали.
     Со мной находились двое младших - четырехлетний Дональд и  двухлетняя
Присцилла. Школьники - Элис, Дорис, Патрик и Сьюзен - жили в Канзас-Сити с
Бетти Лу. Артур Рой, фактически тоже был школьником (он родился в двадцать
четвертом году), но кузен Нельсон записал его в морскую пехоту  на  другой
день после бомбежки Сан-Франциско. Туда  же  вступил  и  другой  мой  сын,
Ричард, четырнадцатого  года  рождения,  и  братья  вместе  отправились  в
Пендлтон.  Нельсон  был  нестроевым  -  он  потерял  ступню  при  Белло  в
восемнадцатом году. Джастин служил в  Комитете  военной  промышленности  в
Вашингтоне, но много ездил и часто останавливался у нас на Ноб-Хилл.
     Вудро я не видела ни разу, пока не кончилась война. В  декабре  сорок
первого мы получили от него рождественскую открытку со штампом  Пенсаколы,
штат Флорида: "Дорогие мама и папа, я прячусь от япошек и  учу  бойскаутов
летать вверх тормашками. Хизер с ребятишками я поселил в Авалон  Бич,  п/я
6320, так что большей частью ночую дома. Счастливого Рождества  и  веселой
войны. Вудро".
     Следующая открытка пришла с базы в  бухте  Вайкики:  "Служба  тут  не
очень мирная, но лучше чем в Лагайне. Вопреки слухам, акулы там отнюдь  не
вегетарианцы. Надеюсь, что и вы тоже. В.В."
     Так мы впервые узнали, что Вудро участвовал в Лагайнской  битве.  Был
ли он на "Саратоге", когда она затонула, или его самолет сбили - но в воде
он, судя по открытке, побывал. После войны я спросила его, как было  дело,
но он удивленно сказал: "Мама, откуда  ты  все  это  взяла?  Я  всю  войну
просидел в Вашингтоне, попивая шотландское с  моим  соседом  по  столу  из
Британских воздушных сил. Шотландское было  его  -  парню  его  нелегально
доставляли с Бермуд".
     Вудро не всегда говорил одну только правду.
     Дайте вспомнить. Теодор Айра, рожденный в первую  мировую,  служил  в
Сто десятом саперном полку Канзас-Сити и почти всю войну провел  в  Нумеа,
строя аэродромы, причалы и  тому  подобное.  Джонатан,  муж  Нэнси  и  сын
Элеанор, оставался в резерве,  но  не  служил  в  местной  обороне  -  ему
довелось командовать танковой колонной, когда Паттон  выбивал  русских  из
Чехословакии. Нэнси стала одним из организаторов  Женской  вспомогательной
службы и закончила войну в более высоком звании, чем ее муж, чему  мы  все
очень смеялись, даже и Джонатан. Джордж  начал  службу  в  Тридцать  пятой
дивизии Главного штаба, но потом перешел в разведку, так что  я  не  знаю,
чем он занимался. Брайан младший в  марте  сорок  четвертого  высадился  в
Марселе, был ранен осколком шрапнели в бедро  и  довоевывал  в  английском
городке Солсбери офицером-инструктором.
     Письма, которые я писала отцу, вернулись ко мне в сорок  втором  году
вместе с официальным соболезнованием от штаба АПК.
     Пока Ричард находился в Пендлтонском лагере,  его  жена  Мериэн  жила
поблизости, в Сан  Хуан  Калистрано.  После  того  как  Ричард  отплыл,  я
пригласила ее поселиться у нас вместе с ее четырьмя детьми - пятый родился
вскоре после ее переезда. Места у  нас  хватало,  а  двум  женщинам  легче
заботиться о семерых детях, чем каждой поодиночке о своих. Мы устраивались
так, чтобы каждый день дежурить по очереди в Леттермановском  госпитале  -
туда мы  ездили  на  автобусе,  экономя  нормированный  бензин,  а  оттуда
возвращались с Брайаном. Я любила  Мериэн  не  меньше,  чем  своих  родных
дочек.
     И мы вместе с ней прочли  телеграмму  о  том,  что  Ричард  награжден
Морским Крестом за Иво Йиму - посмертно.


     Месяцев через пять мы сровняли с землей  Токио  и  Кобе.  После  чего
император Акихито  и  его  министры  шокировали  нас,  строго  по  ритуалу
выпустив себе кишки - сначала министры, потом император.  Император  перед
этим заявил, что душа его  спокойна,  поскольку  президент  Баркли  обещал
пощадить Киото. Особенно потрясало то, что император Акихито  был  мальчик
двенадцати лет - моложе моего Патрика Генри.
     Нам никогда не понять японцев. Но этим кончилась долгая война.
     Не могу не  задаваться  вопросом  -  что  было  бы,  если  бы  старый
император Хирохито не  погиб  седьмого  июля  при  массированной  бомбежке
"Звездн