Или будете ждать три дня?
     Мистер Смейтрайн перестал улыбаться.
     - Уимпл! Выпишите чек по счету миссис Смит.
     Мы подождали, пока кассир  выполнял  распоряжение.  Мистер  Смейтрайн
подписал чек и подал мне.
     - Проверьте, пожалуйста, по своей книжке, правильно ли.
     Я подтвердила, что сумма верна.
     - Очень хорошо. Возьмите этот чек  и  положите  в  свой  новый  банк.
Деньги получите там, как только  сумма  очистится  -  скажем,  дней  через
десять. - Он снова улыбнулся, но без всякого тепла.
     - Вы сказали, что я могу получить деньги сейчас.
     - Вы их получили. Вот ваш чек.
     Я повертела чек, расписалась на нем и вернула мистеру Смейтрайну.
     - Я беру их сейчас.
     Он перестал улыбаться.
     - Уимпл! - И они начали отсчитывать банкноты.
     - Нет, - сказала я. - Наличными. А не  бумажками,  которые  напечатал
какой-то другой банк.
     - На вас не угодишь, мадам. Это законное платежное средство.
     - Но я-то каждый раз вносила вам настоящие деньги. Не банкноты.  (Да,
настоящие - пятаки, десятицентовики и четвертаки, иногда пенни.  Временами
серебряный доллар.) И хочу, чтобы вы мне тоже выплатили настоящие  деньги.
Можете вы это сделать или нет?
     - Разумеется, - надменно произнес мистер Смейтрайн.  -  Но...  э-э...
двадцать пять фунтов  серебром  покажутся  вам  несколько  обременительной
ношей. Потому-то при большинстве сделок используются банковские билеты.
     - А золотом вы не можете заплатить? Разве в таком большом банке,  как
у вас, нет золота в  сейфах?  Пятнадцать  двадцатидолларовых  монет  нести
будет намного легче,  чем  три  сотни  серебряных.  -  Я  заговорила  чуть
погромче. - Так можете вы заплатить мне золотом? Если нет,  то  где  можно
обменять эти бумажки на золото?
     И они выдали мне мой вклад золотом, а мелочь серебром.


     Когда мы ехали домой, Нельсон спросил:
     - А в какой  банк  ты  их  хочешь  положить?  На  Труст-авеню  или  в
Юго-Восточный?
     - Нелли, я хочу отвезти их домой и отдать Брайану.
     - Чего? Я хотел сказать - да, мэм.
     - Дорогой, мне почему-то вспомнился 1893 год. Что ты о нем помнишь?
     - Сейчас. Мне было девять лет, и я только  что  начал  замечать,  что
девчонки - не такие, как мы. Ага, еще вы с дядей Айрой ездили на Чикагскую
выставку. Когда вы вернулись, я заметил, что от  тебя  хорошо  пахнет.  Но
потребовалось еще пять лет,  чтобы  ты  заметила  меня,  и  то  для  этого
пришлось подложить под тебя пирожное.
     - Ты всегда  был  гадким  мальчишкой.  Не  будем  вспоминать  о  моих
дурачествах девяносто восьмого года: ты мне скажи, что  было  в  девяносто
третьем?
     - Так... Мистера Кливленда избрали на  второй  срок,  потом  один  за
другим начали  лопаться  банки,  и  все  говорили,  что  это  из-за  него.
Нечестно, по-моему, - он ведь только что приступил. Это называлось паникой
девяносто третьего года.
     - Верно - но мой отец от нее не пострадал по причине чистого везения,
как он говорил.
     - И моя мать тоже, поскольку держала свои  сбережения  в  чайнике  на
верхней полке.
     - Отец случайно последовал ее примеру. Матери он  оставил  деньги  на
четыре месяца, звонкой монетой, в четырех запечатанных конвертах, с  собой
взял золото в поясе для денег, а кое-что, опять-таки золотом,  оставил  на
всякий случай в железной шкатулке. Позже  он  говорил  мне,  что  даже  не
догадывался о будущем банковском кризисе, а сделал это только затем, чтобы
позлить дьякона Хулихена-"Хулигана", как называл его отец. Помнишь такого?
Президента Батлерского банка.
     - Нет, он, как видно, помер, не дождавшись меня.
     - Отец сказал, что дьякон упрекнул его за то, что он забирает золото.
Так, мол, дела не делаются. Оставьте, мол,  инструкции,  сколько  выдавать
миссис Джонсон каждый месяц. Деньги пусть себе  лежат,  где  лежат,  а  вы
возьмите чеки - теперь так принято.  Отец  уперся  -  у  него  это  хорошо
получалось - и потому банковский кризис его не  коснулся.  Не  думаю,  что
после этого отец когда-либо еще имел дело с банками. Просто хранил  деньги
в шкатулке у себя в амбулатории. По-моему, так.  С  отцом  никогда  ничего
точно не известно.
     Дома мы посовещались  -  Брайан,  я,  Нельсон  и  Бетти  Лу.  Нельсон
рассказал о том, что произошло в банке.
     - Вынуть деньги из этого банка было все равно, что вырвать  зуб.  Тот
чинуша определенно не хотел расставаться с деньгами Мо. И не думаю, что он
расстался бы с ними, не  разыграй  я  из  себя  громогласного  занудливого
придиру. Но дело не только в нем. Мо, расскажи им про дядю Айру и про  то,
что случилось тогда.
     Я рассказала:
     - Дорогие мои, я не  стану  утверждать,  будто  что-нибудь  смыслю  в
финансах. Я настолько глупа, что никогда не могла  понять,  как  это  банк
печатает бумажные деньги и выдает их за настоящие. Но  сегодня  мне  вдруг
вспомнился 1893 год - ведь  то  же  самое  было  с  отцом  как  раз  перед
банковским крахом. Его кризис не затронул, потому  что  он  заупрямился  и
перестал пользоваться услугами банка. Не  знаю,  не  знаю,  но  мне  стало
как-то не по себе, и я решила не класть больше свои яичные деньги в  банк.
Брайни, ты сохранишь их для меня?
     - Из дома их могут укрась.
     - А банк может лопнуть, - сказал Нельсон.
     - Ты тоже нервничаешь, Нел?
     - Пожалуй. А ты как думаешь, Бетти Лу?
     - Думаю, что положу свои тридцать пять центов в жестянку и  зарою  на
заднем дворе. А потом напишу об этом отцу и объясню, почему я так сделала.
Он меня не поймет - он ведь окончил Гарвард. Но я буду лучше  спать,  если
напишу ему.
     - Надо сказать еще кое-кому, - заметил Брайан.
     - Кому?
     - Судье Сперлингу. И моим старикам.
     - Не стоит кричать об этом на улицах. Может начаться паника.
     - Нел, это наши деньги. Если банковская система не в силах отдать нам
их обратно, то, стало быть, она неправильно устроена.
     - Ай-ай-ай. Ты  анархист,  что  ли?  Ну,  за  работу.  Первым  всегда
достается самый большой кусок.


     Брайан отнесся к делу так серьезно, что отправился в  Огайо  за  свой
счет, и это обошлось ему недешево. Там он поговорил с судьей Сперлингом  и
со своими родителями. Не знаю подробностей  -  но  ни  Фонд,  ни  родители
Брайана не пострадали от паники 1907 года.  Позже  выяснилось,  что  казну
Соединенных Штатов спас Дж.П.Морган - и его же за это поносили.
     Капиталы своей фирмы мы, правда, не  зарывали  на  заднем  дворе,  но
держали в доме под замком и завели себе ружья.
     Кажется, мы завели их именно тогда - но я могу и ошибаться.
     Пока Брайан ездил в Огайо,  мы  с  Нельсоном  осуществили  один  свой
проект и написали несколько статей для отраслевых  журналов  -  таких  как
"Горный журнал", "Современное горное дело", "Золото  и  серебро".  "Брайан
Смит и компания" из номера в номер помещала в этих изданиях свое небольшое
объявление. Нельсон заметил, что реклама  обойдется  нам  бесплатно,  если
Брайан будет писать для них статьи - очеркам и заметкам  в  каждом  номере
отводилось  столько  же  места,  сколько  и  рекламе.   Так   что   вместо
трехдюймовой рекламки в один столбец - нет, не вместо, а вдобавок к ней  -
Брайану предлагалось заняться творчеством. "Видит Бог - то,  что  они  там
печатают, жуткая скучища.  Думаю,  у  тебя  вполне  получится",  -  сказал
Нельсон.
     Брайан попробовал - и получилась жуткая скучища.
     - Брайан, старина, - сказал Нельсон, - мой  глубокоуважаемый  старший
компаньон, ты не возражаешь, если за это возьмусь я?
     - Сделай одолжение. Мне и не хотелось этим заниматься.
     - Мое преимущество в том, что я ничего не смыслю в  горном  деле.  Ты
даешь мне факты, а я добавляю к ним немного горчицы.
     Серьезные   практические   статьи   Брайана   Нельсон   превратил   в
юмористические  рассказы  о   том,   как   горный   консультант   проводит
обследование, а я рисовала к ним картинки вроде  комиксов  в  стиле  Билла
Ная. Выходит, я еще и художница?  Нет.  Просто  я  приняла  всерьез  совет
профессора Гексли ("Гуманитарное образование") и научилась рисовать. Я  не
художница, но неплохая рисовальщица, а детали  и  приемы  я  без  зазрения
совести заимствовала у мистера Ная и других мастеров,  даже  не  сознавая,
что это воровство.
     Свое первое произведение Нельсон озаглавил: "Как сэкономить деньги на
горном промысле". Там описывались различные несчастные случаи на шахтах, а
я их иллюстрировала.
     "Горный журнал" не только принял очерк, но и заплатил  за  него  пять
долларов, чего никто из нас не ожидал.
     Потом Нельсон поставил дело  так,  что  в  каждом  номере  появлялась
брайановская статья, негласным соавтором которой был сам Нельсон, а взамен
на видном месте печаталась реклама "Брайана Смита и компании",  занимающая
четверть листа.
     Брат-близнец  нашего  первого  очерка  вскоре  появился  в  "Сельском
джентльмене"  (деревенском  кузене  "Сатердей   ивнинг   пост").   В   нем
описывалось, как сломать на ферме шею,  лишиться  ноги  или  убить  своего
никчемного зятя. Однако компания Кертиса не соглашалась меняться  "баш  на
баш": они платили нам за статьи, а "Брайан Смит  и  компания"  платила  за
объявления.


     В январе 1910 года на западном небосклоне вспыхнула  большая  комета.
Многие принимали ее за комету Галлея, которая тоже ожидалась в этом году -
но нет, комета Галлея появилась позже.
     В марте того же года Бетти Лу и Нельсон зажили  своим  домом  -  двое
взрослых и двое детей, - а Случайному Числу выпала нелегкая задача решать,
где же он живет: в Своем Доме или у своей рабыни Бетти Лу. Пока что он жил
то здесь, то там, курсируя между двумя домами на автомобиле.
     В апреле на вечернем небе начала  мерцать  настоящая  комета  Галлея.
Вскоре она засияла так  же  ярко,  как  Венера,  а  хвост  ее  был  только
наполовину короче Большой Медведицы. Потом комета ушла к Солнцу, и  ее  не
стало видно. Когда же она вновь возникла на утреннем  небе,  зрелище  было
еще величественнее. Пятнадцатого мая перед рассветом Нельсон привез нас на
бульвар Мейера понаблюдать горизонт на востоке. Хвост кометы тянулся через
все небо с востока на юг, указывая на Солнце, еще скрытое  за  горизонтом.
Это было незабываемое зрелище.
     Но меня этот вид не радовал. Мистер Клеменс когда-то говорил мне, что
пришел вместе с кометой Галлея и уйдет вместе с ней... и двадцать  первого
апреля он ушел от нас.
     Узнав об этом из некролога в "Стар", я закрылась у себя в  комнате  и
долго плакала.



                      11. АХ, КАВАЛЕР МОЙ ЭЛЕГАНТНЫЙ...

     Сегодня меня вывели из камеры,  в  оковах,  с  мешком  на  голове,  и
препроводили в какое-то помещение вроде судебного зала. С меня сняли мешок
и наручники, и я обнаружила, что осталась в одиночестве: и мои  стражи,  и
те трое, которых я сочла судьями, все были в капюшонах,  скрывающих  лица.
Может быть, те трое были Епископы - их  одеяния  определенно  походили  на
церковные.
     Прочие статисты тоже скрывались под капюшонами - прямо-таки  собрание
Ку-Клукс-Клана, и я стала смотреть им на ноги -  отец  при  возрождении  в
двадцатые годы говорил мне,  что  у  этих  замаскированных  "рыцарей"  под
балахонами видна облезлая, дешевая, изношенная  обувь  подонков  общества,
которые самоутверждаются, вступая в это тайное расистское общество.
     Здесь у меня с проверкой ничего не вышло: "судьи" сидели  за  высоким
столом, "судебный  секретарь"  прятал  ноги  под  пюпитром  с  письменными
принадлежностями, а стража стояла у меня за спиной.
     Они продержали меня там часа два, но  я  назвала  им  только  "имя  и
звание": Морин Джонсон Лонг, из Бундока на  Теллус  Терциусе.  Я  путница,
попавшая в беду, и здесь по недоразумению. На все  ваши  глупые  обвинения
отвечаю "невиновна" и требую адвоката.
     Время от времени я повторяла "невиновна", но больше молчала.
     Часа через два, судя по чувству голода и состоянию  мочевого  пузыря,
нас прервал Пиксель.
     Я не видела, как он вошел. Должно быть, он, как всегда, явился ко мне
в камеру, увидел, что меня нет, и пошел искать.
     Позади меня вдруг послышалось "здрра", которым он обычно  заявляет  о
своем прибытии. Я повернулась, он прыгнул ко мне на руки и начал  тереться
головой и мурлыкать, спрашивая, почему меня не оказалось на месте.
     Я приласкала его  и  заверила,  что  он  замечательный  кот,  хороший
мальчик, лучше всех!
     Средний призрак за судейским столом распорядился:
     - Убрать животное! - И один из стражников, повинуясь приказу, схватил
Пикселя.
     Пиксель  не  выносит  людей,  не  соблюдающих  протокола.  Он  укусил
охранника за мясистую часть большого пальца и прошелся  по  нему  когтями.
Тот попытался отшвырнуть Пикселя, но не тут-то было.
     На помощь стражнику бросился другой, и раненых стало двое - Пиксель в
их число не входил.
     Средний судья цветисто выругался и спустился с возвышения.
     - Вы что, кота изловить не можете? - И тут же доказал, что и ему  это
не под силу. Раненых стало  трое.  Пиксель  соскочил  на  пол  и  пустился
наутек.
     Тут я увидела то, о чем раньше только подозревала и чего ни  разу  не
видел никто из моих друзей и родных. (Впрочем, Афина видела - но  у  Афины
глаза повсюду. Я имею в виду людей из плоти и крови.)
     Пиксель несся на аварийной скорости прямо в  глухую  стену,  и  когда
казалось, что он вот-вот врежется в нее, в стене открылся круглый  кошачий
лаз. Пиксель проскочил в него, и отверстие тут же закрылось снова.
     Вскоре меня отвели обратно в камеру.


     В  1912  году  Брайан  купил  автомобиль.  Где-то  в   течение   того
десятилетия  "автомобиль"  превратился   сначала   в   "авто",   потом   в
"автомашину", потом в "машину", что и стало  окончательным  названием  для
безлошадного экипажа.
     Брайан купил "рео". Нельсоновский маленький "рео" показал себя  очень
выносливым и надежным: после пяти лет тяжелых нагрузок он  бегал  не  хуже
прежнего. Фирма использовала его и в хвост и в гриву - он  часто  совершал
пыльные рейсы в Галену, Джоплин и прочие  центры  добычи  белого  металла.
Нельсону платили за пробег и за износ.
     Поэтому Брайан, решив купить семейную машину, купил  тоже  "рео",  но
большой - лимузин на  пять  пассажиров,  красивый,  и,  как  заключила  я,
безопасный для детей: у него имелись и дверцы, и верх -  у  Нельсоновского
"жучка" не было ни того ни другого. Мистер Р.Э.Олдс назвал  "рео"  выпуска
1912 года своей прощальной моделью, заявив,  что  это  лучший  автомобиль,
который он способен создать на основе своего двадцатипятилетнего опыта,  и
лучший из тех, которые вообще способно создать автомобилестроение.
     Я верила ему, и Брайан (что гораздо важнее) тоже верил.  Может  быть,
тот "рео" действительно был прощальный, но когда я покидала Землю  в  1982
году, имя мистера Олдса было по-прежнему знаменито и  "олдсмобили"  бегали
повсюду.
     Наша шикарная машина стоила очень дорого -  больше  двенадцати  сотен
долларов.  Брайан  не  сказал,  сколько  заплатил   за   нее,   но   "рео"
рекламировались повсюду, а  читать  я  умею.  Однако  за  свои  деньги  мы
получили вещь: машина была не только красивой и  просторной,  но  обладала
мощным мотором (тридцать пять лошадиных сил) и могла развивать скорость до
сорока пяти миль в час. Кажется, мы так  быстро  никогда  и  не  ездили  -
скорость в пределах города была ограничена до семнадцати миль,  а  изрытые
грязные проселки за городом отнюдь не годились для скоростной езды. Может,
Брайан  с  Нельсоном  и  пробовали  дать  полный   газ   на   какой-нибудь
свежемощеной, ровной дороге во время своих дальних поездок, но пугать  дам
без нужды ни один бы не стал. (Мы с Бетти Лу тоже старались  не  волновать
зря своих мужей, так что все были квиты.)
     Брайан оборудовал свою машину всем доступным в  то  время  комфортом,
чтобы его семейству было в ней хорошо - ветровым стеклом, верхом, боковыми
шторками, спидометром, запасным колесом и аварийным бензобаком. Шины  были
съемные, и Брайану редко приходилось латать колесо посреди дороги.
     У нашей машины была одна странность: она умела предсказывать  погоду.
Опустишь верх - пойдет дождь. Поднимешь - покажется солнышко.
     Реклама утверждала, что верх может  легко  поднять  и  опустить  один
человек. Этим человеком был Брайни, которому помогала жена, двое  довольно
больших девочек и двое мальчишек, причем все напрягались, обливаясь потом,
а Брайни рыцарски проглатывал  подобающие  случаю  выражения.  Наконец  он
придумал, как перехитрить машину, и мы вообще перестали опускать верх, чем
обеспечили себе хорошую погоду для прогулок.
     Мы очень полюбили свою машину. Нэнси и Кэрол  прозвали  ее  "Эль  Рео
Гранде". (Мы с Брайаном недавно взялись за испанский - и с нашими  детками
приходилось держать ухо востро. Кухонная латынь быстро провалилась  -  они
мигом раскусили ее. Школьный шифр продержался немногим дольше.)  У  нас  с
самого начала было заведено так, что  иногда  мы  ездим  куда-нибудь  всей
семьей, иногда же мама с папой отправляются вдвоем, а дети остаются дома и
не  хнычут  -  иначе  сработает  низшая  судебная  инстанция.  (Моя   мать
пользовалась  персиковым  прутиком  -  я  обнаружила,  что  и  абрикосовый
действует не хуже.)
     В 1912 году Нэнси  уже  была  большой  двенадцатилетней  девочкой,  и
малышей можно было оставлять с ней часа на два, на три. (Вудро  тогда  еще
не родился. Как только он начал ходить, его дрессировщикам стал  необходим
хлыст и пистолет.) Так что  мы  с  Брайни  могли  позволить  себе  роскошь
прогуляться вдвоем - одна такая прогулка, как я уже рассказывала, подарила
мне Вудро. Брайни обожал заниматься любовью на природе,  я  тоже  -  такие
оказии придавали остроту всегда приятному, но слишком законному занятию.
     Когда же мы выезжали всей семьей, то Нэнси, Кэрол, Брайан  младший  и
Джордж запихивались в просторный кузов, и  Нэнси  давался  наказ  следить,
чтобы никто не вставал ногами на сиденье - не потому, что могла  порваться
обивка, а потому, что мог пострадать ребенок: я садилась впереди с Мэри, а
Брайан вел машину.
     Корзинка для пикника и кувшин с лимонадом тоже ехали сзади,  и  Кэрол
поручалось не допускать  к  ней  братьев.  Мы  отправлялись  в  Суоп-парк,
устраивали там пикник и смотрели зверей в зоосаде, потом ехали кататься  -
до самого Рейтауна или даже до Хикмановских Мельниц, а когда  поворачивали
домой, дети уже клевали носами. На ужин доедали остатки пикника  с  чашкой
горячего бульона.
     Двенадцатый год был всем хорош, несмотря на  снежную  бурю,  подобной
которой, как утверждали, не было с 1886 года. Возможно, что и так -  я  не
слишком ясно помню, что происходило  в  1886  году.  Президентские  выборы
проходили бурно: за победу боролись целых три кандидата. Мистер Тафт вновь
выдвинул свою кандидатуру, Тедди  Рузвельт,  соперничая  со  своим  бывшим
протеже  мистером  Тафтом,  стал  кандидатом  от  собственной   партии   -
республиканцев-прогрессистов,  или  "Сохатых",  а  профессор  Вильсон   из
Пристона,  тогда  губернатор  собственного  штата,  стал   кандидатом   от
демократов.
     Его выдвижением неожиданно  для  всех  завершился  невиданно  долгий,
длившийся  целый  месяц  демократический  съезд.  Все  уже  считали,   что
кандидатом будет любимый сын Миссури, мистер Чемп Кларк, спикер палаты.  У
мистера  Кларка  было  преимущество  в  двадцать  семь  голосов,  то  есть
большинство голосовало за него, но требуемых двух  третей  голосов  он  не
набрал. Потом мистер Уильям Дженкинс Брайан заключил с доктором  Вильсоном
сделку в обмен на пост государственного секретаря, и губернатора  Вильсона
избрали кандидатом  с  перевесом  в  сорок  шесть  голосов,  когда  многие
делегаты уже разъехались по домам.
     Я с интересом следила за  всем  этим  по  "Стар",  потому  что  знала
доктора Вильсона как автора монументальной (восемнадцать томов!)  "Истор