заставлена
книгами. Она  обнаружила катушку с  киплинговскими  "Такими вот историями" и
взяла ее с собой.
     Кровать в ее  комнате была последним словом техники: с  автомассажером,
кофеваркой,  пультом микроклимата, читальной  машиной и  так далее,  и  тому
подобное,  однако  будильник  отсутствовал.  Джил  решила,  что она  вряд ли
проспит завтрак, забралась в  постель, вставила катушку в читальную  машину,
легла на спину и стала смотреть, как по потолку бегут строчки. Вскоре  пульт
управления вывалился из ее ослабевших пальцев, огни погасли, она уснула.
     Джубалу Харшоу не удалось заснуть  так легко: он досадовал на себя. Его
интерес  пропал,  наступила  реакция.  Полвека  назад он  поклялся  страшной
клятвой никогда больше  не подбирать  бездомных котят. И  вот теперь - груди
Венеры  Милосской! -  ему привалило  счастье подобрать сразу  двоих...  нет,
троих, если считать еще и Кэкстона.
     То, что он нарушал эту клятву по паре раз в год, мало тревожило его: он
никогда не отличался последовательностью. И не то чтобы два содержанта могли
причинить ему неудобство  - дрожать над медяками было не в его характере. За
свою бурную  жизнь  он много раз  разорялся, бывал  и богаче, чем сейчас; он
относился и к тому, и к другому, как к причудам погоды, и не обращал особого
внимания на перемены. Но тарарам, который подымется, когда за этими ребятами
явятся сыщики, приводил его в дурное расположение духа.  А тарарам будет, да
еще какой, в этом он не сомневался:  наивный  младенец,  которого приволокла
Джил, наследил за собой, словно трехногая корова!
     Значит, в  его дом ворвутся совершенно незнакомые люди, начнут задавать
вопросы,  предъявлять  требования...   и  ему  придется  принимать  какие-то
решения, совершать какие-то действия. Он  же был убежден, что любые действия
суетны сами  по  себе, поэтому-то ближайшие  перспективы  делали его  крайне
раздражительным.
     Он  не  ожидал  от  таких  созданий,  как люди,  осмысленных  действий:
большинство  людей - кандидаты на  превентивный арест. Он желал лишь одного:
чтобы  его оставили в  покое... все,  за исключением  тех  немногих, кого он
выбрал  товарищами  своих развлечений. Он был уверен,  что,  предоставленный
самому  себе,  сумеет  в конце  концов  достигнуть  нирваны... погрузиться в
собственный пупок и  исчезнуть из виду, словно индийский  факир. Ну  неужели
нельзя оставить человека в покое?
     Около полуночи он  загасил двадцать седьмую сигарету  и сел  в кровати.
Зажегся свет.
     - Ко мне! - завопит он в микрофон.
     Появилась Доркас в халате и шлепанцах.
     - Что нужно, босс? - спросила она, позевывая.
     - Доркас,  последние  лет двадцать  или  тридцать я был  отвратительным
зловредным паразитом.
     - Это всем известно. - Она опять зевнула.
     - Никогда никому не льсти. В  жизни  каждого человека  наступает время,
когда  он должен  перестать  быть благоразумным... время расправить  плечи и
заявить о себе... зажечь огонь во имя свободы... поразить зло.
     - У-а-а-у.
     - Прекрати зевать, ибо это время пришло.
     Она оглядела себя.
     - Тогда, может быть, мне стоит переодеться?
     - Да. И зови  сюда остальных.  Дела хватит на всех. Вылей на Дюка ведро
воды  и  скажи,  чтобы  стер  пыль с этого маленького  трепача и  сделал его
работоспособным. Я нуждаюсь в новостях.
     Доркас ошарашено уставилась на него.
     - Ты говоришь о стереобаке?
     - Делай, что тебе  говорят. Скажи Дюку, если эта штука через полчаса не
будет  в порядке, пусть подыскивает себе другое место. А теперь - брысь! Нам
предстоит горячая ночка.
     -  Хорошо, - согласилась  Доркас с сомнением  в голосе. - Но  сперва  я
должна померить тебе температуру.
     - Молчи, женщина!

     Дюк подключил  приемник как  раз к тому времени, когда повторяли второе
интервью с подставным Человеком с Марса. Комментарий включал в  себя слухи о
перелете Смита  в Анды. Джубал сложил два и два и после этого до утра звонил
разным людям. На рассвете Доркас принесла  ему  завтрак  - шесть  сырых яиц,
вылитых в  бренди.  Он  глотал эту  смесь  и  размышлял  о том, что  одно из
преимуществ  долгой  жизни  то, что человек  знаком  со  всеми  мало-мальски
известными персонами... и может в случае надобности позвонить кому угодно.
     Харшоу смастерил хорошенькую бомбу,  но  не  собирался отпускать  чеку,
пока  сильные мира  сего  сами не  вынудят  его  к  этому. Он  понимал,  что
правительство  может снова запрятать Смита под замок  на основании того, что
тот  неправомочен.  Его  собственное  мнение  заключалось в  том,  что  Смит
слабоумен  по  обычным  стандартам  и  является  психопатом с  точки  зрения
медицины,  что  он жертва уникального, феноменального  психоза, порожденного
двойственностью ситуации: с одной стороны, воспитанием негуманоидной  расой,
а с другой - помещением в чуждое для него общество.
     Но  и слабоумие  Смита,  и  его  психоз  мало  заботили  Джубала.  Это.
человеческое животное сумело основательно и  довольно успешно приспособиться
к негуманоидному обществу... правда, будучи неразумным младенцем. Сможет  ли
оно  взрослым,   со  сложившимися  привычками   и   устоявшимся   мышлением,
приспособиться еще  раз так же  успешно? Ведь для взрослого это во много раз
труднее. Доктор Харшоу намеревался узнать это: впервые за несколько десятков
лет у него проснулся настоящий интерес к медицинской проблеме.
     К тому  же его  приятно  щекотала  мысль о возможности  сделать  что-то
наперекор  сильным  мира  сего.  Анархичность  -  это прирожденное  качество
каждого американца  -  была доминирующей  чертой  его характера. Предстоящая
схватка  с  правительством  планеты придала  его  жизни неизведанную  доселе
остроту.

Глава 11.

     Вокруг невзрачной звезды типа G-2, на краю средних  размеров галактики,
вращались, как  и миллиарды  лет  назад, планеты, подчиняясь закону небесной
механики,  упорядочивающему  пространство.  Четыре  из  них были  достаточно
велики,  чтобы  их  можно  было  заметить со  стороны,  остальные были  так,
огрызками,  то одевающимися  в феерические одежды больших, то пропадающими в
черноте  пространства. Все  они, как это  обычно бывает, были  заражены  той
странно  извращенной энтропией, что  зовется жизнью; на  третьей и четвертой
температура колебалась  около точки замерзания  окиси  водорода;  вследствие
этого,  на  обеих  развилась  жизнь,  достаточно  сложная,  чтобы  допустить
контакт.
     Древнюю расу марсиан,  обитающую на  четвертом огрызке,  не  слишком-то
занимал  контакт  с  Землей.  Нимфы  радостно носились по  его  поверхности,
учились  жить,  и  восемь  из десяти погибали  во  время учебного  процесса.
Взрослые марсиане, разительно отличающиеся формами тела от нимф, толпились в
сказочно прекрасных городах и были так же спокойны, как нимфы непоседливы...
хотя их мозг жил богатой и насыщенной жизнью.
     Взрослые  не были  освобождены от работы  в  человеческом  смысле этого
слова - они  присматривали за планетой... рощам надо было  говорить, когда и
где вырастить  нимф, прошедших "ученичество", надо было собирать их в рощах,
лелеять, оплодотворять; появившиеся в результате этого  яйца  надо было тоже
лелеять, внимательно  за ними  присматривать,  обеспечивать  все условия для
нормального их  развития,  а выполнивших свое  предназначение нимф надо было
уговаривать бросить  свои ребячьи  выходки и  превратиться во взрослых.  Все
делалось в  свое время,  но  это  было для марсиан не  большим "трудом", чем
дважды в день прогуливать свою собаку для человека, управляющего в перерывах
между  этими  прогулками  корпорацией общепланетного  масштаба...  хотя  для
существ с Арктура-3  эти прогулки могли  бы показаться,  единственной формой
работы магната (раба этого пса).
     И  марсиане,   и  люди  относились   к   жизненным  формам,  обладающим
самосознанием, однако развивались они в совершенно разных  направлениях. Все
человеческие поступки, все  человеческие мотивы,  все человеческие надежды и
страхи   управлялись    неудобным,    но    странно   прекрасным    способом
репродуцирования и постоянно носили на себе его отпечаток.  На Марсе было то
же самое, но наизнанку. В основе марсианского способа лежала, как и  во всей
этой Галактике, двуполость, но у марсиан она имела такое отличие от  земной,
что  понятие  "пол"  существовало  лишь  для   земного  биолога  и   начисто
отсутствовало  для психиатра. Марсианские нимфы были женщинами, а взрослые -
мужчинами.
     Но  и  те  и другие  были  полами лишь функционально,  и это  никак  не
затрагивало  психологию. Разделения на мужчин и женщин, управляющего  жизнью
людей,  на Марсе попросту не существовало. На Марсе не  было и не могло быть
ни  малейшей  возможности  "вступить  в  брак".  Взрослые  были  громадны  и
напоминали  первым  людям, которые их увидели, буера  под парусами; они были
пассивны физически  и  активны  умственно.  Нимфы  были  толстыми  пушистыми
шарами,   переполненными   юношеской    энергией.   Между   психологическими
основаниями  Земли   и  Марса  не  было  никаких   параллелей.  Человеческая
двуполость  была  и  связывающей  силой,  и  движущей  энергией  для  любого
проявления человеческой  деятельности  - от  сонетов  до  уравнений  ядерной
физики. Если  кто-нибудь  подумает, что  это преувеличение,  пусть поищет  в
патентных бюро, библиотеках и картинных галереях то, что создали евнухи.
     Марс, катящийся по своей дорожке, обратил мало внимания на "Посланца" и
"Победителя". События произошли слишком недавно, чтобы их  заметить. Если бы
марсиане издавали газеты, каждый их выпуск приходил бы через год, не раньше.
Контакт с иной расой ничего нового для марсиан не представлял; это случалось
раньше, вот случилось  и сейчас. Когда  новая раса будет  полностью грокнута
(спустя   земное  тысячелетие   или   около  того),   тогда  наступит  время
действовать, если будет такая необходимость.
     Текущие события,  важные  для  Марса,  были совершенно  другого  сорта.
Рассоединившиеся  Старшие решили  (почти между делом)  послать человеческого
птенца грокнуть, что в его силах, о  третьей планете,  и вернулись  к  более
насущным  делам.  Незадолго до этого, примерно во  времена  земного  Цезаря,
марсианский писатель создал - великое произведение искусства. Его можно было
назвать и поэмой,  и музыкальным  опусом, и философским трактатом.  Это была
последовательность эмоций, выраженная трагическими и логическими средствами.
Поскольку  это произведение могло быть воспринято человеком примерно так же,
как слепой от рождения воспринимает описание восхода солнца, не имеет смысла
приписывать  ее  к  какой-либо категории.  Главное было в том,  что писатель
случайно рассоединился до того, как закончил работу.
     Вообще,   неожиданные   рассоединения  на   Марсе  чрезвычайно   редки;
марсианский вкус  в этом деле требует,  чтобы  жизнь  была неким завершенным
целым с  физической смертью, наступающей в  подходящий,  тщательно выбранный
момент.  Этот  писатель, однако,  настолько  погрузился  в работу, что забыл
перейти  с холода  в теплое место. Когда  его отсутствие было замечено,  его
мясо  уже не годилось для еды.  Он же, не заметил рассоединения и  продолжал
создавать свое творение.
     Марсианское  искусство делится на две  категории: то, которое создается
живым  взрослым  -  энергичное,  подчас  даже  радикальное,  и  то,  которое
создается   Старшими  -  консервативное,  чрезвычайно  сложное  и  обязанное
демонстрировать  технику,  отвечающую  более  высоким  стандартам.  Эти  две
категории всегда рассматриваются порознь.
     Но  по каким меркам судить об этом произведении? Оно легло мостом между
соединенностью  и  рассоединенностью.  Его   финальная   часть  принадлежала
Старшему...  хотя  творец, как  истинные  творцы  всех  времен,  не  заметил
изменения  состояния  и  продолжал  работать, словно соединенный. Может, это
новая  категория искусства? Могут ли  быть созданы и другие  подобные вещи в
результате  неожиданного  рассоединения  автора  во  время  работы?  Старшие
обсуждали  существующее, неслышно совещались  уже не  первое столетие, а все
соединенные марсиане с нетерпением ожидали их вердикта.
     Вопрос  представлял большой  интерес  еще  и  потому,  что речь  шла об
искусстве религиозном  (с земной  точки зрения)  и крайне  эмоциональном:  в
произведении описывался  контакт  между марсианской  расой и  народом  пятой
планеты  - событие, происшедшее давно, но до сих пор живое  в памяти марсиан
ввиду его огромной важности, так же, как одна-единственная  смерть на кресте
все  еще оставалась в памяти людей и имела для них огромную важность, хотя с
тех времен прошло  уже два тысячелетия. Марсиане встретились с народом пятой
планеты, полностью  грокнули его  и начали действовать: от  планеты остались
осколки-астероиды,  а  марсиане восхвалили народ,  который  они  уничтожили.
Новая работа была одной из многочисленных попыток грокнуть прекрасное знание
в целом во всей  его сложности - в одном произведении. Но прежде, чем судить
о нем, надо было решить, как о нем судить.
     Это был очень серьезный вопрос.
     Валентайн Майкл Смит на третьей планете не интересовался этим пламенным
творением, он даже  никогда не слыхал о  нем.  Его марсианский воспитатель и
его водные братья не забивали ему голову  вещами, которые он все равно бы не
понял.  Смит знал  о разрушении пятой  планеты так же, как  любому,  земному
школьнику известна Троя или Плимут-Рок -  место, где в  1620 году высадились
переселенцы  с  "Мэйфлауэр" -  но  его  не знакомили  с  теми произведениями
искусства, которые  он  был  не  в  состоянии  грокнуть.  Его  познания были
неизмеримо,  неимоверно  шире  познаний  остальных  птенцов его  гнезда,  но
гораздо  уже, чем  у взрослых; его  воспитатель  и его  советчики из Старших
мимоходом заинтересовались, что и как  много может понять этот чужой птенец.
В результате этого он знал о человеческой расе больше, чем человеческая раса
знала о себе, ибо Смиту приходилось грокать готовыми вещи, о которых ни одно
земное создание просто не имело представления.
     А сейчас  Смит радовался своим  успехам. Он нашел в лице Джубала нового
водного   брата;   он   обрел  множество   новых  друзей,   он   наслаждался
восхитительными новыми познаниями, сыпавшимися такой лавиной, что он даже не
имел времени грокнуть их;  ему оставалось  только  откладывать их  в памяти,
чтобы потом поразмыслить на досуге.
     Его водный брат  Джубал сказал, что он сумел бы грокнуть это странное и
прекрасное  место  гораздо  быстрее, если  бы  научился читать,  поэтому  он
потратил  на  это  весь  день или  около  того. Джил показывала  ему слова и
говорила,  как они произносятся. Это означало целый день вне бассейна и было
большой  жертвой,  поскольку  купание  (а  он  твердо усвоил,  что  купаться
разрешается)  приводило его даже не в восторг,  а в невыразимый  религиозный
экстаз. Если бы не Джил с Джубалом, он вообще бы не вылезал из бассейна.
     Поскольку  ночью  купаться  не  разрешалось,  он  всю  ночь  читал.  Он
пролистывал  Британскую  Энциклопедию,  а  на  десерт  читал  медицинские  и
юридические  справочники Джубала.  Его  брат  Джубал заметил, как он листает
книгу,  остановил его  и стал спрашивать о прочитанном.  Смит отвечал  очень
старательно.  Это  напоминало проверки, которые устраивали ему Старшие.  Его
брат,  казалось,  был  расстроен  ответами,  и  Смит  ощутил  потребность  в
медитации... Он был уверен, что отвечал теми же словами, что и в книге, хотя
и не все из них грокал.
     Однако  он предпочитал бассейн книгами  особенно когда  там плескались,
брызгая друг в друга, Джил,  Мириам, Ларри и остальные. Он не сразу научился
плавать,  но  обнаружил,  что может  делать  то,  чего другие  не могут.  Он
опустился  на дно и  лежал там,  погрузившись в  блаженство...  пока  его не
вытащили, подняв  такую суматоху,  что  он ушел  бы в  свое  оцепенение,  не
выяснись, что все беспокоятся исключительно из-за его самочувствия...
     Позднее он продемонстрировал это Джубалу, пробыв довольно долго на дне,
и  попробовал  обучить  этому своего брата Джил. Но  она  почувствовала себя
нехорошо,  и обучение пришлось прекратить.  Это был первый случай, когда  он
понял, что существуют вещи, которые он делать способен, а его новые друзья -
нет.  Он очень долго  обдумывал случившееся, стараясь грокнуть этот  факт во
всей его полноте.

     Смит был счастлив. Джубал - нет. Его привычное безделье разнообразилось
теперь наблюдением за этаким лабораторным кроликом. У него  не было никакого
режима для Смита, никакой программы обучения, никаких физических тренировок.
Вместо этого он позволял  Смиту носиться вокруг дома, словно щенку на ранчо.
За Смитом присматривала Джил, и  этого,  с точки зрения Джубала, было  более
чем  достаточно. Он  довольно  скептически относился  к  мужчинам,  которыми
руководят женщины.
     Джил делала чуть больше, чем просто обучала его  поведению  в обществе.
Смит  теперь ел за столом и  одевался самостоятельно (по  крайней мере,  так
думал Джубал; он отметил про  себя, что надо спросить  Джил, помогает ли она
ему сейчас), он усвоил неписанные правила поведения в  доме и  воспроизводил
их с  тщательностью  обезьяны,  копирующей  хозяина.  Когда  он  первый  раз
принялся  за  мясо,  он  воспользовался одной вилкой, и Джил  пришлось самой
разрезать его  кусок.  К концу обеда он ел так  же, как и все остальные.  Во
время следующего обеда его  манеры были абсолютно точной  копией манер Джил,
соответствуя им в каждой мелочи.
     Даже  открытие, что  Смит  научился  читать  со скоростью  электронного
сканера и безошибочно повторял все, что прочел, не соблазнило Джубала Харшоу
составить  план  исследований Смита:  натащить  кучу  аппаратуры,  проводить
измерения и чертить кривые  прогресса.  Харшоу было свойственно высокомерное
смирение человека, познавшего так много, что ему  стало известно собственное
невежество. Он не видел смысла в измерениях, когда не знаешь толком, что же,
собственно, измерять.
     Однако,  хотя  Харшоу  доставляло удовольствие видеть,  как  уникальное
животное становится точной копией человеческого  существа, это  удовольствие
не доставляло ему особой радости.
     Подобно  Генеральному  Секретарю  Дугласу,  он  только  и  ждал,  когда
взорвется бомба.
     Обнаружив, что ему ничего  не остается, как действовать, чтобы отразить
действия  против  себя,  Харшоу  был  раздражен  теперь тем,  что  ничего не
происходит. Черт бы побрал этих копов! Неужели они  так  глупы, что не могут
выследить бесхитростную девчонку, протащившую через всю страну полутруп? Или
они все-таки сели ей на  хвост, а теперь  готовятся разнести его  дом?  Одна
мысль  об этом  приводила его в бешенство. Ощущать, что правительство  может
шпионить  за  его  домом, его крепостью,  было  так  же  отвратительно,  как
оказаться с голыми руками против ножа.
     Они вполне  способны на  это! Правительство! Три  четверти паразитов, а
остальные  -  глупые  пустобрехи.  О,  Харшоу хорошо понимал,  что  человек,
общественное животное, не может избежать правительства, точно так же, как не
может избавиться от своих внутренностей. Но не называть же зло добром только
потому, что от него  невозможно  избавиться.  Он хотел только одного:  чтобы
правительство не вмешивалось в его дела!
     Возможно,  даже  скорее  всего,  администрация  знала,  где  скрывается
Человек с Марса, но предпочитала оставить пока все как есть.
     Если так, то сколько времени это может продолжаться? Сколько времени он
сможет держать свою бомбу наготове? И, дьявольщина, куда подевался этот юный
идиот Бен Кэкстон?!

     - Джубал! - Голос Джил Бодмен вывел его из задумчивости.
     - А, это ты, ясноглазка. Извини, я задумался. Садись. Выпьешь?
     - Нет, спасибо. Джубал, я так расстроена.
     -  Не стоит. Ты  великолепно ны