и реконтрой - и села
без одной.
     Элеанор показала мне нос:
     - Э-э, сидим на дне окопа! - И вдруг всполошилась: -  Мо!  Подвинься,
дорогая! Я сейчас рожу своего!
     Так что Брайни в ту ночь принимал двоих  ребят,  а  доктору  пришлось
поворачивать обратно, не успел он зайти к себе домой. Он  ворчал  на  нас,
что надо сразу договариваться и что он вычтет с нас за  бензин  и  возьмет
сверхурочные. Потом поцеловал обеих рожениц и ушел - мы давно  уже  знали,
что Рамси - тоже говардовцы, и док-младший был для нас все равно что  член
семьи.
     Я позвонила Этель,  сказала,  что  мы  остаемся  ночевать,  объяснила
почему.
     - У вас все в порядке, дорогая? Как вы с Тедди, справитесь? (У них на
руках было четверо малышей. Или пятеро? Нет, четверо.)
     - Конечно, мама. А у тебя мальчик или девочка? А у тети Элеанор?
     - У меня мальчик, а у Элеанор девочка. Можете придумывать  имя...  по
крайней мере, для нашего.
     Но смешнее всего было то, о чем мы не сказали  ни  доку-младшему,  ни
детям: это Брайни сделал ту девочку моей подружке Элеанор,  а  мне  сделал
мальчика ее муж Джастин... в тот уик-энд, когда мы праздновали  в  Озарске
пятидесятилетие Элеанор. Празднуя,  мы  все  расслабились,  и  наши  мужья
решили, что,  раз  мы  все  говардовцы,  нечего  связываться  с  дурацкими
резинками - авось выбьем по чеку.
     К  слову:  как  я  сказала,  Элеанор  забеременела  в   день   своего
пятидесятилетия. Но в свидетельстве о рождении, заполненном доком-младшим,
было указано, что возраст матери - сорок три года. А  у  меня  -  тридцать
восемь  вместо  пятидесяти.  В  двадцатые  годы  мы  все  получили  устное
предупреждение  от  попечителей  Фонда  Говарда:  скрывать  свой  истинный
возраст и убавлять себе годы при каждом удобном случае. Позднее нам каждые
тридцать лет помогали оформлять новые документы,  и  постепенно  из  этого
развилась система "маскарад", спасшая Семьи Говарда  в  Безумные  Годы.  О
"маскараде" я знаю только  по  архивам  -  меня  извлекли  из  этой  каши,
благодаря Небесам и Хильде, в 1982 году.
     В эпоху декаданса мы с Брайаном выбили пять чеков - пять ребятишек за
декаду с 1900-го по 1910 год. "Выбиванием чеков" это занятие назвала я,  а
муж  подхватил  мою  низкопробную,  вульгарную  шуточку.  Я   только   что
оправилась после  родов  старшей  (нашей  милой  Нэнси),  и  доктор  Рамси
разрешил мне "исполнять супружеские обязанности" - ей-богу, так это  тогда
и называлось, - если мне того хочется.
     Я вернулась от доктора домой, поставила обед, приняла еще раз  ванну,
надушилась возбуждающими духами,  подаренными  мне  Брайни  на  Рождество,
накинула зеленовато-лимонный пеньюар, подаренный тетей Кароль на  свадьбу,
пошла взглянуть  на  свой  обед  и  прикрутила  газ  -  у  меня  все  было
рассчитано. И стала ждать прихода Брайни.
     Он вошел. Я приняла вызывающую позу. Он оглядел меня с ног до головы:
     - Меня прислал Джо. Я туда попал?
     - Это смотря что ты ищешь, дружок, - ответила  я  глубоким  страстным
голосом. - Что тебе предложить? - Тут я вышла из роли.  -  Брайни!  Доктор
Рамси говорит, что все в порядке!
     - Выражайся яснее, девочка. Что именно в порядке?
     - Да все. Я снова признана годной. - И я сбросила пеньюар. -  Иди  ко
мне, Брайни, - выбьем чек.
     В тот раз у нас дело, правда, не  выгорело  -  я  забеременела  вновь
только в начале 1901 года. Но попытки были сплошным  удовольствием,  и  мы
старались снова и снова. Как сказала однажды мама Делла: "Да ведь оно как,
девонька, бывает - сто раз подряд, и хоть бы что".
     Что за мама Делла и откуда она взялась? Ее  привел  Брайан,  когда  я
слишком растолстела, чтобы самой управляться со стиркой. Наш первый дом  -
крохотный  домишко  на  Двадцать  шестой  улице  -  стоял  неподалеку   от
негритянского квартала. Делла ходила к нам пешком и работала за  доллар  и
трамвайный билет в день. То, что на трамвае она  не  ездила,  значения  не
имело - десять центов входили в уговор. Делла родилась рабыней и не  умела
ни читать, ни писать, но была самой настоящей леди - я не встречала  более
настоящей: ее сердце было исполнено любви ко всем, кто соглашался  принять
ее любовь.
     Ее муж работал грузчиком на пристани братьев Ринглинг, я его  никогда
не видела. А Делла продолжала  ходить  ко  мне  -  или  к  Нэнси,  "своему
ребеночку", и тогда, когда мне уже не требовалась  помощь,  прихватывая  с
собой своего младшего внучонка. Внучонка она оставляла  с  Нэнси,  а  сама
принималась делать за меня мою работу.  Иногда  ее  удавалось  усадить  на
место с помощью чашки чая, но нечасто. Потом она работала у меня, когда  я
ждала Кэрол, - и так с каждым ребенком вплоть до 1911 года, когда  Господь
взял ее к себе. Если рай есть - Делла там.
     Неужели  рай  для  тех,  кто  верит  в  него,  так  же  реален,   как
Канзас-Сити? Это должно вписаться в космологию "Мир как миф".  Надо  будет
спросить об этом Джубала, когда я выберусь из  этой  тюрьмы  и  вернусь  в
Бундок.
     В лучших ресторанах Бундока очень популярен "картофель a'la Делла"  и
прочие блюда по ее рецептам. Делла многому меня научила. Не знаю,  научила
ли ее чему-нибудь я - она была гораздо опытнее и мудрее меня во всем,  что
у нас было общего.
     Вот мои первые пять "чековых деток":
     Нэнси Айрин, 1 декабря 1899 г. или 5 января 1900 г.
     Кэрол (Санта-Каролита), названная в честь моей тети Кароль, 1  января
1902 г.
     Брайан младший, 12 марта 1905 г.
     Джордж Эдвард, 14 февраля 1907 г.
     Мэри Агнес, 5 апреля 1909 г.
     После Мэри я забеременела вновь только весной 1912 года -  и  родился
мой любимчик, мой баловень Вудро Вильсон...  он  же  мой  любовник  Теодор
Бронсон, а много позже - мой муж  Лазарус  Лонг.  Не  знаю,  почему  я  не
беременела все это время - но уж точно не от  недостатка  старания:  мы  с
Брайни старались выбить чек при каждой возможности.
     Нам было все равно, удастся нам это  или  нет:  мы  это  делали  ради
удовольствия. Если не получалось, тем лучше:  не  придется  воздерживаться
несколько  недель  до  и  после  родов.  Наше  воздержание,  правда,  было
неполным: я хорошо научилась действовать руками и ртом, и Брайни тоже.  Но
в обычные дни мы все же предпочитали старый добрый  вид  спорта,  будь  то
миссионерский способ или восемнадцать других.
     Можно было бы подсчитать, сколько раз мне  не  удалось  забеременеть,
сохранись  у  меня  календарь  Шальной  Декады,  где   я   отмечала   свои
менструации. Сам календарь - не проблема, но график  менструаций,  хотя  я
аккуратно вела его,  давно  и  безвозвратно  утерян,  почти  безвозвратно:
потребовалась бы специальная акция Корпуса Времени, чтобы его отыскать. Но
у меня на этот счет своя  теория.  Брайни  часто  уезжал  по  делам  -  он
"выбивал  чеки"  на  свой   манер,   как   эксперт-экономист   по   горной
промышленности. Брайан считался талантом в своей области, и спрос на  него
был постоянный.
     Мы  оба  даже  не  слыхивали  о  том,  что  овуляция   наступает   на
четырнадцатый день цикла, что это можно определить, измерив температуру, -
и, уж конечно,  не  имели  понятия  о  более  тонких  и  надежных  методах
проверки, разработанных во второй половине века. Доктор Рамси  был  лучшим
семейным врачом, которого можно было найти в то время, и его  не  стесняли
тогдашние  табу  -  ведь  нам  рекомендовал  его  Фонд  Говарда,  -  но  о
календарном цикле он знал не больше нашего.
     Если  бы  достать  мой  менструационный  календарь  1900-1912  годов,
отметить на нем периоды возможных овуляций, а  потом  те  дни,  в  которые
Брайни не было дома, то почти наверняка выяснится, что  у  живчиков  и  не
было шанса попасть куда следует в те числа, когда я не  беременела.  Почти
наверняка  -  ведь  Брайни  был  призовой  жеребец,  а  я   -   плодовитая
Мать-Крольчиха.
     Но я рада, что не знала тогда о календарном цикле  -  ведь  ничто  не
сравнится с той сладкой щекоткой внутри,  когда  лежишь  раскинув  ноги  и
закрыв глаза - и ждешь зачатия. Нет, это  не  относится  к  многочисленным
чудачествам Морин - я  неоднократно  проверяла  это  на  других  женщинах:
готовность забеременеть придает любви особую пикантность.
     Я совсем не против контрацепции - это величайшее благо, дарованное за
всю историю женщинам: ведь эффективные средства  предохранения  освободили
женщину  от  векового  автоматического  порабощения  мужчиной.   Но   наша
правековая нервная система не настроена на предохранение -  она  настроена
на беременность.
     К счастью для Морин - когда я перестала быть распущенной  школьницей,
мне почти никогда не нужно было предохраняться.
     В один необычайно теплый февральский денек 1912 года  Брайни  повалил
меня на берегу Блю Ривер, почти в точности повторив 4 марта 1899  года  на
берегу Лебединого Пруда. Оба мы обожали заниматься любовью на  природе,  с
легкой примесью риска. По  случаю  той  вылазки  1912  года  на  мне  были
длиннющие шелковые чулки и круглые зеленые подвязки -  в  этом  туалете  и
заснял меня мой муж: я стою голышом на солнышке и улыбаюсь в объектив. Эта
карточка сыграла решающую роль в моей жизни шесть лет спустя, и  семьдесят
лет спустя, и две тысячи лет спустя.
     Мне сказали, что эта карточка изменила всю  историю  человечества  по
нескольким параллелям времени.
     Может, и так. Я не совсем еще уверовала в теорию "мир как миф",  хотя
и числюсь в агентах Корпуса Времени, и умнейшие из  моих  близких  уверяют
меня, что тут все  без  обмана.  Отец  всегда  требовал,  чтобы  я  думала
самостоятельно, и мистер Клеменс побуждал меня к тому же. Меня учили,  что
единственный смертный грех, единственное преступление против самого себя -
это принимать что-либо на веру.


     У  Нэнси  два  дня  рождения:  настоящий,  в  который  я  ее  родила,
зарегистрированный в Фонде,  и  официальный,  более  соответствующий  дате
моего бракосочетания с Брайаном Смитом. В конце  девятнадцатого  века  это
делалось легко -  институт  регистрации  актов  гражданского  состояния  в
Миссури только  зарождался.  Большинство  дат  по-прежнему  исходили,  так
сказать,  из  семейных  Библий.  Регистратор  графства  Джексон  вел  учет
рождений, смертей и браков, о которых ему сообщали - а если  не  сообщали,
то и не надо.
     Истинную дату рождения Нэнси мы сообщили в Фонд, за подписью  моей  и
Брайана и с подтверждением доктора Рамси, а месяц спустя  доктор  заполнил
свидетельство о рождении в канцелярии графства, проставив в нем  фальшивую
дату.
     Это было просто - Нэнси ведь родилась дома; я всех своих детей рожала
дома вплоть до  середины  тридцатых  годов.  Так  что  больничной  записи,
способной нас разоблачить, не существовало. Восьмого января я оповестила о
фальшивой дате радостного события нескольких знакомых в  Фивах  и  послала
извещение в "Лайл Каунти Лидер".
     Зачем было так суетиться, чтобы скрыть дату рождения ребенка?  Затем,
что нравы того времени  были  жестокими  -  беспощадно  жестокими.  Миссис
Гранди сосчитала бы по пальцам и разнесла повсюду, что мы поженились  ради
того, чтобы дать своей незаконной дочке имя, которое она  не  имеет  права
носить. Да-да. Это относится к ужасам мрачной эпохи Баудлера  [шотландский
редактор, в первой половине XIX века издавший пьесы Шекспира, изъяв из них
"непристойные  места"],  Комстока  [американский  сенатор,  по  инициативе
которого был принят закон о "борьбе с безнравственностью" в  литературе  и
искусстве] и Гранди -  бестий,  исказивших  то,  что  могло  бы  считаться
цивилизацией.
     К концу века некоторые  женщины  стали  открыто  рожать  детей,  отцы
которых не всегда были в наличии.  Но  это  было  не  проявление  истинной
свободы, а просто другая крайность, и последствия  такого  поступка  тяжко
сказывались и на матери, и на ребенке. Старые  обычаи  ломались,  а  новых
законов, которые могли бы их заменить, еще не появилось.
     Наша уловка имела целью помешать кому-либо из Фив узнать, что малютка
Нэнси - "незаконная". Моя мать, конечно, знала, что дата фальшивая, но  ее
уже не было в Фивах: она жила в Сент-Луисе у дедушки и бабушки  Пфейферов,
а отец снова поступил на военную службу.
     До сих пор не знаю, как к этому  отнестись.  Дочь  не  должна  судить
родителей - и я не сужу.
     После Испано-американской войны я  стала  ближе  к  матери.  Видя  ее
тревогу и горе, я решила, что она по-настоящему любит отца - просто она не
показывает своей любви при детях.
     Потом, одевая меня в день свадьбы, мать дала мне напутствие,  которое
по традиции все матери давали невестам перед свадьбой.
     Знаете, что она мне сказала? Лучше сядьте, чтобы не упасть.
     Она сказала, что я должна выполнять свои супружеские обязанности,  не
выказывая отвращения. Такова  воля  Господа,  изложенная  в  книге  Бытия,
такова цена, которую женщина платит за право иметь детей... и если я  буду
так смотреть на это, то легко  выдержу  любые  испытания.  Кроме  того,  я
должна была запомнить, что потребности мужчины отличаются от наших, и быть
готовой удовлетворять прихоти своего мужа. Не думай об этом, как о  чем-то
животном и безобразном - думай только о детях.
     - Да, мама, я запомню, - ответила я.
     Что же случилось у них с отцом? Сама ли мать вынудила его  уйти,  или
он сказал ей, что хочет наконец выбраться из этого городишки,  тонущего  в
грязи, и начать в армии новую жизнь?
     Не знаю. Да мне и не надо знать - не мое это дело.  Остается  факт  -
отец вернулся в армию так скоро после моей свадьбы, что наверняка  задумал
это заранее. Письма приходили сначала из Тампы,  потом  из  Гуантанамо  на
Кубе, потом с Минданао на Филиппинах, где мавры-мусульмане перебили больше
наших солдат, чем когда-нибудь удавалось испанцам. А потом из Китая.
     После Боксерского восстания  я  считала  отца  погибшим,  потому  что
письма перестали приходить. Наконец он  написал  нам  из  Сан-Франциско  -
оказывается, прежние письма просто не дошли.
     Он уволился  из  армии  в  1912  году.  В  тот  год  ему  исполнилось
шестьдесят - стало быть, по возрасту? Не знаю. Отец всегда говорил  только
то, что считал нужным -  если  к  нему  приставали  с  вопросами,  он  мог
отделаться выдумкой, а мог и к черту послать.
     Он приехал в Канзас-Сити. Брайан пригласил его жить к  нам,  но  отец
нашел себе квартиру и поселился в ней еще до  того,  как  известил  нас  о
своем приезде и даже о выходе в отставку.
     Пять лет спустя он все-таки переехал к нам, потому что был нам нужен.
     Канзас-Сити девяностых годов был потрясающим городом. Мне, хотя  я  и
провела три месяца в Чикаго несколько лет назад, жизнь  в  большом  городе
была в новинку. Когда я сразу после замужества приехала в  Канзас-Сити,  в
нем насчитывалось сто пятьдесят тысяч населения. В городе  был  трамвай  и
почти столько же автомобилей, сколько конных  экипажей.  Повсюду  тянулись
трамвайные, телефонные и электрические провода.
     Все главные улицы были  мощеные,  постепенно  одевались  в  камень  и
боковые. Городские парки уже славились на весь мир, хотя их  разбивка  еще
не завершилась. В  публичной  библиотеке  (невероятно,  но  факт)  имелось
полмиллиона книг.
     А зал собраний был таким огромным, что  демократы  наметили  провести
там в 1900 году свой предвыборный  съезд.  Потом  случился  пожар,  и  зал
сгорел дотла за одну ночь - но не  успел  еще  остыть  пепел,  как  здание
начали  восстанавливать,  и  всего  через  девяносто  дней  после   пожара
демократы  выдвинули  там  кандидатом  в  президенты  Уильяма   Дженнингса
Брайана.
     Республиканцы вновь выдвинули в президенты Мак-Кинли, а кандидатом  в
вице-президенты - полковника Тедди Рузвельта, героя  Сан-Хуанского  холма.
Не знаю, за кого голосовал мой муж, но  потом  ему  всегда  было  приятно,
когда между ним и Теодором Рузвельтом находили сходство.
     Наверное, Брайни сказал бы мне, если бы я спросила, но  в  1900  году
женщины не совались в политику, а я старалась выглядеть в глазах  общества
образцовой скромной домохозяйкой, которую интересует -  прямо  по  формуле
кайзера - только Kirche, Kuche und Kinder [церковь, кухня и дети (нем.)].
     В сентябре наш президент, только полгода назад  избранный  на  второй
срок, был злодейски убит, и его пост занял молодой герой войны.
     В некоторых параллелях мистера  Мак-Кинли  не  убивали,  и  полковник
Рузвельт  так  и  не  стал  президентом,  а  его  дальний  родственник  не
выдвигался в президенты в 1932 году.  Это  полностью  изменило  ход  обеих
мировых войн в переломные моменты - в  1917-м,  и  в  1941-м  годах.  Этим
занимаются математики нашего Корпуса Времени, но структурное моделирование
в данном случае слишком сложно даже для сопряженных  компьютеров  Майкрофт
Холмс IV - Афина Паллада, а мне уж и подавно не под силу.  Я  -  родильная
фабрика, хорошая кухарка и сплошная  жуть  в  постели.  Мне  кажется,  что
секрет счастья в том, чтобы понять, кто ты есть, и довольствоваться этим -
с гордо поднятой головой -  не  стремясь  стать  кем-то  еще.  Амбиция  не
сделает воробья коршуном, а ворону - райской птицей. Меня, как ворону, это
вполне устраивает.


     Пиксель - превосходный образец искусства быть  собой.  Хвост  у  него
постоянно трубой, и он всегда в себе уверен. Сегодня он опять  принес  мне
мышь. Я похвалила его, погладила и хранила мышь, пока он не ушел, а  потом
смыла ее в унитаз.
     Затаенная мысль наконец пробилась наружу. Эти мыши -  первое  и  пока
единственное (насколько я знаю) доказательство  того,  что  Пиксель  может
проносить с собой какие-то предметы, проходя сквозь стены. Если выражением
"проходить сквозь стены" можно описать то, что  он  делает.  За  неимением
лучшего удовольствуемся им.
     Какую весточку мне передать и кому и как прицепить ее к Пикселю?


     На переходе от  школьницы  к  домохозяйке  мне  пришлось  добавить  к
личному кодексу Морин еще кое-что. Одна  заповедь  гласила:  "Не  расходуй
свыше того, что муж дает тебе на хозяйство". Другую я вывела  еще  раньше:
"Не плачь никогда при  детях  твоих",  а  когда  выяснилось,  что  Брайану
придется много ездить, я включила в заповедь и его. Никогда не  плачь  при
нем и всегда встречай его улыбкой... никогда, никогда, НИКОГДА не  омрачай
его приезда жалобами на то, что труба  замерзла,  мальчик  от  бакалейщика
нагрубил, а мерзкая собака изрыла всю клумбу. Пусть он всегда возвращается
домой с радостью, а уезжает с сожалением.
     Пусть дети весело встречают его, но не слишком  на  нем  виснут.  Ему
нужна мать его детей - но нужна также и любящая доступная женщина. Если ты
не хочешь быть ею, он найдет таковую в другом месте.
     Еще одна заповедь: "Обещания нужно выполнять". Особенно данные детям.
Поэтому подумай трижды, прежде чем обещать, и, если у тебя есть хоть  тень
сомнения, не делай этого.
     А главное, не откладывай наказаний, говоря: "Вот приедет отец".
     Пока что в этих правилах не было нужды - ведь у меня был только  один
ребенок, да и тот в пеленках. Но я все свои жизненные  правила  обдумывала
загодя и заносила их в дневник. Отец предупредил меня о том, что я  лишена
чувства морали и мне  нужно  предугадывать  заранее  те  решения,  которые
придется принимать. Я не могла рассчитывать на то, что голосок, называемый
совестью, предостережет меня, как ему и полагается - во мне  этот  голосок
молчал. Поэтому свое  поведение  приходилось  обдумывать  заблаговременно,
создавая свой собственный свод законов - вроде  десяти  заповедей,  только
шире и без вопиющих противоречий, которыми изобилует древний свод  законов
племени, годный только для темных варваров.
     Мои же правила  не  отличались  излишней  суровостью,  и  я  от  души
наслаждалась жизнью.
     Я никогда не выясняла, сколько Брайни платят за каждого ребенка -  не
хотела этого знать. Гораздо приятнее  было  воображать,  что  это  миллион
долларов в з