имею против других вариантов - они все мне нравятся. Просто тот, который я
назвала, нравится мне больше всех, и уже много лет.
     Попозже Брайан позвонил отцу и сказал, что на улицах гололедица -  не
подежурит ли дедушка одну ночь в зверинце?


     - Почему у тебя такой отсутствующий взгляд? - спросил  Брайан,  глядя
на меня сверху.
     - Думала о твоей любимой девушке.
     - Моя любимая девушка - ты.
     - О любимой блондинке. Об Элеанор.
     - А, само собой.
     - И о твоей любимой старшей дочке.
     - В этой фразе есть какое-то  противоречие.  Любимая  старшая  дочка.
Старшая любимая дочка. Полагаю, что и то и другое относится к Нэнси. Ну  и
что же?
     - То, о чем не напишешь в письме. Нэнси сделала это.
     - Что сделала? Если речь про того прыщавого парня, то  ты,  помнится,
пришла к выводу, что это произошло еще год назад. Сколько же раз она может
прощаться с девственностью?
     - Брайни, Нэнси  решила  мне  открыться,  потому  что  испугалась.  А
прыщавый  мальчишка  больше  не  показывается  к  нам,   потому   что   не
остановился, когда у него порвалась резинка. Вот  девочка  и  сказала  все
маме. Я промыла ее, мы вместе проверили ее календарь, а через  три  дня  у
нее началось,  и  она  перестала  бояться.  Но  мы  наконец-то  поговорили
по-женски. Я прочла ей ускоренный курс дедушки Айры, используя в  качестве
наглядных пособий гравюры Форберга - слушай, у тебя там точно кость.
     -  А  ты  что  думала?  Рассказываешь  мне  о  похождениях  Нэнси,  и
полагаешь, что я сохраню мягкость? Пусть  Нэнси  мне  verboten  [запрещено
(нем.)], но мечтать-то я хотя бы могу? Если тебе  можно  мечтать  о  своем
отце, то мне можно мечтать о своей дочке.  Переходи  к  хорошим  новостям,
голубка.
     - Мерзавец этакий. Развратник. Брайни,  не  искушай  Нэнси,  если  не
имеешь серьезных намерений, иначе она тут же  переключится  на  тебя:  она
сейчас в неустойчивом состоянии. Теперь хорошие новости. Как мы с тобой  и
договорились, я рассказала Нэнси о Фонде Говарда, пообещав, что ты тоже  с
ней поговоришь, как приедешь, и позвонила  судье  Сперлингу.  Он  направил
меня к одному адвокату у нас в городе, к мистеру Артуру Дж.Чепмену. Ты его
знаешь?
     - Слышал о нем. Оказывает услуги корпорациям, в суде не бывает. Очень
дорогой.
     - И один из попечителей Фонда Говарда.
     - Я так и понял. Интересно.
     - Я зашла к нему, представилась, и он дал мне список  для  Нэнси.  По
нашему району: графство Джексон и Клей и графство Джонсон в Канзасе.
     - Хорошая охота?
     - Ничего себе. В списке значится Джонатан Сперлинг Везерел, сын твоей
любимой блондинки.
     - Да будь я краснозадым бабуином!


     - Значит, Айра думает, что этот хлыщ - побочный отпрыск его брата?  -
спросил Брайан немного позже.
     - Да, и ты тоже так подумаешь, когда увидишь его. Дорогой, мы  с  ним
так похожи друг на друга, что можно поклясться, будто мы брат и сестра.
     - И у тебя по его поводу печет в одном месте.
     - Мягко говоря. Прости меня, дорогой.
     - За что прощать? Если бы ты так спокойно относилась к сексу, что  не
смотрела  бы  ни  на  кого,  кроме  своего  бедного,  старого,   усталого,
потрепанного мужа... Ой! - (Я его ущипнула)" - С  тобой  и  наполовину  не
было бы так здорово в постели.  А  так  вы  очень  живая  женщина,  миссис
Финкельштейн. Я предпочитаю вас такой, какая вы есть, и  в  хорошем,  и  в
плохом.
     - Может, свидетельство мне выпишешь?
     - С удовольствием. Будешь показывать его своим клиентам? Дорогуша,  я
давно уже спустил тебя с поводка, потому что знал тогда и знаю сейчас, что
ты никогда не сделаешь  ничего  во  вред  нашим  детям.  Не  делала  и  не
сделаешь.
     - Мое досье не так уж  безупречно,  милый.  В  случае  с  преподобным
доктором Эзекиелем я действовала глупо  и  бесшабашно.  Я  краснею,  когда
вспоминаю о нем.
     - Зек был твоим боевым крещением, любимая. Он до того  тебя  напугал,
что ты больше не рисковала связываться с ему подобными.  Кислотной  пробой
на зрелость адюльтера, любовь моя, служит  как  раз  выбор  партнера.  Все
остальное -  естественное  следствие  твоего  выбора.  Вот  этот  Бронсон,
который тебе то ли кузен, то ли нет:  гордилась  бы  ты  им,  если  бы  он
оказался с нами сейчас в  постели?  Или  стыдилась  бы  его?  Была  бы  ты
счастлива? Подходящий он мужик или нет?
     Я мысленно подвергла мистера Бронсона кислотной пробе Брайана.
     - Брайан, я не могу здраво судить о нем.  Голова  идет  кругом,  и  я
ничего не соображаю.
     - Хочешь, я поговорю о нем с дедушкой Айрой? Уж  его-то  с  толку  не
собьешь.
     - Да, поговори. Только не намекай, что я хочу лечь с ним  в  постель:
отец смутится, скажет "гмм" и уйдет из комнаты. Кроме того, он и  сам  это
знает - я чувствую.
     - Понимаю. Конечно же, Айра ревнует тебя к этому франту, так что  эту
сторону вопроса я не стану затрагивать.
     - Отец? Ревнует меня? Да что ты!
     - Любимая, ты такая прелесть, что не беда, если ты  немного  дурочка.
Айра может ревновать тебя - и ревнует - по той же причине, что и я  ревную
шалунью Нэнси: потому что не могу ее иметь. Айра хочет тебя  сам,  но  ему
нельзя. А мне ревновать тебя нечего, потому что ты моя, и я знаю, что твои
сокровища - неисчерпаемое эльдорадо.  Тот  цветочек  между  твоих  славных
ляжек - все равно что рог изобилия: я могу делить его с кем угодно,  и  он
не иссякнет. Но для Айры это сокровище недоступно.
     - Да он мог бы иметь меня, когда только захочет!
     - Ух ты! Ты что, захватила его наконец врасплох?
     - Черта с два. Так он и поддался.
     - Значит, ситуация не изменилась: Айра  не  тронет  тебя  по  той  же
причине, по  которой  я  не  трону  Нэнси  -  хотя  у  меня  нет  железной
уверенности, что я столь же благороден, как Айра. Ты  лучше  скажи  Нэнси,
чтобы получше прикрывалась и вела себя смирно  со  своим  бедным,  старым,
хилым папой.
     - Будь я проклята, если  скажу,  Брайни.  Ты  единственный  мужик  на
свете, про которого я точно знаю, что он не причинит нашей Нэнси зла. Если
она пробьет твою оборону, я ее только похвалю - и авось  научусь  от  нее,
как управиться с собственным вредным, твердокаменным родителем.
     - Ладно, рыжая, понюхаю Нэнси, а потом кинусь на тебя. Узнаешь тогда!
     -  Ох,  испугал.  А  хочешь  посмеяться?   Брайан   младший   захотел
посмотреть, и Нэнси ему показала.
     - А чтоб им!
     - Да. Я  сохранила  хорошую  мину:  не  смеялась  и  не  притворялась
шокированной. Брайан младший сказал, что никогда не видел, чем же  девочки
отличаются от мальчиков.
     - Чепуха! Все наши ребятишки бегали нагишом друг перед другом - мы их
так воспитывали.
     - Но ведь он прав, дорогой. У мальчишек все на виду, а у девочек  все
внутри и ничего не видно, если только она не ляжет и не  даст  посмотреть.
Вот это Нэнси и сделала. Легла, задрала рубашку - она только что вышла  из
ванной, - раздвинула ноги, развела руками губы и  показала  брату,  откуда
дети выходят. Ей, наверно, и самой было приятно  -  мне  было  бы,  только
никто из братьев меня об этом не просил.
     - Женщина, в этой жизни нет такого, что не было бы тебе приятно.
     Я подумала.
     - Пожалуй, что и так, Брайан. Иногда бывает грустно, но вообще-то мне
прекрасно живется. Даже мистер Бронсон доставляет мне больше радости,  чем
грусти... потому что я могу рассказать о нем своему любимому мужу, который
за это не перестанет меня любить.
     - Хочешь, я скажу Айре, чтобы снизил бдительность? Чтобы  смотрел  на
тебя сквозь пальцы, как смотрел бы я?
     - Давай подождем, пока ты не дашь оценку мистеру  Бронсону.  Если  ты
его  одобришь,  я  мигом  скину  штанишки.  А  если  нет,  буду  и  дальше
разыгрывать весталку. Я тебе уже говорила - у меня голова идет кругом, и я
не способна рассуждать. Тут нужно твое трезвое суждение.


     Во  вторник  и  "Пост"  и  "Стар"  сообщили,  что  президент  Вильсон
обратился  к  конгрессу  с  посланием,  предлагая  объявить,  что  США   и
Германская империя находятся в состоянии войны. В среду мы ожидали, что на
улице вот-вот закричат "экстренный выпуск" или что зазвонит телефон, но ни
того ни другого не случилось. Детей мы  отправили  в  школу,  хотя  им  не
хотелось идти, особенно Брайану младшему. Вудро был совершенно невыносим -
я еле сдерживалась, чтобы не лупить его беспрерывно.
     В  четверг  вернулся  отец,  очень  взволнованный,  они  с   Брайаном
шептались, а я старалась побольше быть с  ними,  поручив  детям  все,  что
возможно. Вудро требовал, чтобы дед - или еще кто-нибудь - поиграл с ним в
шахматы, пока дед не перекинул его через колено и не всыпал ему,  поставив
потом в угол.
     В пятницу объявили войну. Экстренные выпуски появились на нашей улице
как раз  перед  полуднем,  и  муж  тотчас  же  позвонил  своему  товарищу,
лейтенанту Бозеллу. Тот заехал за  ним,  и  они  оба  отправились  в  форт
Ливенворт,  по  месту  своего  назначения.  Брайан  не   стал   дожидаться
телеграммы.
     Брайан младший и Джордж пришли домой  обедать,  проводили  отца  и  в
первый раз в жизни опоздали в школу. Нэнси  и  Кэрол  прибежали  из  своей
школы, всего в  нескольких  кварталах  от  нас,  как  раз  вовремя,  чтобы
поцеловать Брайана. Я не стала спрашивать, сбежали они с занятий или школу
распустили - это не имело значения.
     Отец отдал честь лейтенанту Бозеллу и Брайану и направился  прямо  на
остановку трамвая, не заходя в дом.
     - Ты знаешь, куда и зачем я иду, - сказал он мне.  -  Вернусь,  когда
вернусь.
     Да, я знала. Отец не находил себе места с тех пор, как  его  признали
негодным к военной службе.
     Я сдала все дела Нэнси и легла в постель, второй раз  на  дню:  после
завтрака я попросила отца последить за малышами, чтобы мы с Брайаном могли
полежать еще - мы оба догадались, что сегодня будет  Der  Tag  [тот  самый
день (нем.)]. На  этот  раз  я  легла  в  постель  лишь  для  того,  чтобы
поплакать.
     Около трех я встала. Нэнси подала мне чай  с  гренкой,  и  я  немного
поела. В это время вернулся отец - такой  взбешенный,  каким  мне  еще  не
доводилось его видеть. Объяснять он ничего не стал. Нэнси сказала, что ему
звонил мистер Бронсон, и тут отца прорвало.
     Кажется, "трус" было самым мягким словом, которым он обозвал  мистера
Бронсона, а самым сильным - "немецкий прихвостень". Отец не сквернословил,
а просто изливал свою ярость и разочарование.
     Мне просто не верилось. Мистер Бронсон - трус? И сторонник немцев? Но
отец высказал в его адрес все до мелочей - видно, тот поразил его в  самое
сердце.  В  своем  горе  -  родина  в  опасности,  любимый   муж,   тайный
возлюбленный, и все в один день - мне пришлось напомнить себе, что отцу не
менее тяжело. Сын его брата, а может, и его собственный  -  отец  намекал,
что и такое возможно - и вдруг...
     Я снова легла поплакать, а потом лежала просто так - с сухими глазами
и с тройной болью в сердце. Ко мне постучал отец:
     - Дочка!
     - Да, отец.
     - Мистер Бронсон спрашивает тебя по телефону.
     - Я не хочу с ним говорить! Или нужно?
     - Конечно, нет. Передать ему что-нибудь?
     - Скажи ему, чтобы не звонил. И не приходил сюда. И  не  разговаривал
ни с кем из детей - ни сейчас, ни когда-либо потом.
     - Скажу. И от себя кое-что добавлю. Морин, его наглость  меня  просто
изумляет.


     Около шести Кэрол принесла мне поднос с едой, и я поела. Потом пришли
Джастин и Элеанор, я поплакала на плече у своей сестрички, и  они  утешили
меня. Потом (Не знаю, во  сколько,  но  уже  стемнело.  В  полдевятого?  В
девять?) внизу поднялся какой-то шум. Отец поднялся ко мне и постучался  в
дверь.
     - Морин? Мистер Бронсон пришел.
     - Что-о?
     - Можно войти? Я хочу тебе кое-что показать.
     Мне не хотелось его впускать - я еще не подмывалась  и  боялась,  что
отец это заметит. Но... мистер Бронсон? Здесь? После всего, что  отец  ему
наговорил?
     - Хорошо, входи.
     Отец протянул  мне  какой-то  листок  -  это  была  копия  приписного
свидетельства, и в ней значилось, что "Бронсон, Теодор" вступил рядовым  в
Национальную армию Соединенных Штатов.
     - Отец, это что - какая-то глупая шутка?
     - Нет. Все подлинно. Он записался.
     Я вылезла из кровати.
     - Отец, ты не нальешь мне ванну? Я быстро.
     - Ну конечно. - Он прошел в ванную.
     Я, скинув рубашку, последовала за ним и даже не сознавала, что голая,
пока отец не отвел глаз.
     - Попроси Нэнси подать ему что-нибудь. Она еще не легла?
     - Никто еще не лег. Залезай в ванну, дорогая, мы тебя подождем.
     Через пятнадцать минут я спустилась.  Глаза  у  меня,  наверно,  были
красные, но я улыбалась, от меня хорошо пахло, и на мне  было  мое  лучшее
платье. Я подошла к гостю и протянула ему руку.
     - Мистер Бронсон! Мы все так гордимся вами!


     Не помню толком, что происходило в следующую пару часов. Меня окружал
золотой ореол смешанного с горем счастья. Моя родина воюет,  муж  ушел  на
войну, но теперь я знаю, что означают слова "лучше смерть, чем  позор",  и
знаю, почему римские матроны говорили: "Со щитом или на щите". Те часы,  в
которые я верила, что мой дорогой Теодор - не тот, кем я  его  считала,  а
трус, отказавшийся защищать свою  родину,  были  самыми  длинными,  самыми
горькими часами в моей жизни.
     Я не могла поверить,  что  существуют  такие  низкие  люди.  Я  таких
никогда не встречала. Теперь оказалось,  что  все  это  было  дурной  сон,
какое-то недоразумение. Где-то я читала, что счастье - это когда отпускает
боль. Психологи вообще-то дураки, но в ту ночь я наслаждалась именно таким
счастьем. Даже мое телесное желание  поутихло,  и  я  перестала  на  время
тревожиться за Брайни - так радовалась, что Теодор оказался таким, каким и
должен быть любимый: героем и воином.
     Мои большие девочки старательно пичкали его, а  Кэрол  завернула  ему
бутерброд. Отец надавал ему кучу советов - как мужчина мужчине, как старый
солдат новобранцу. Старшие мальчики наперебой старались  ему  услужить,  и
даже Вудро вел  себя  почти  хорошо.  Наконец  все  поочередно  поцеловали
мистера Бронсона, даже Брайан младший, который  не  признавал  поцелуев  -
разве что иногда клюнет мать в щеку.
     И все, кроме отца, отправились спать... и настал мой черед.
     Я всегда отличалась таким крепким здоровьем, что неизменно получала в
награду Евангелия за аккуратное посещение воскресной школы.  И  не  славно
ли, как раз в нужный  момент  у  меня  оказалось  два  Евангелия?  Мне  не
пришлось даже придумывать надпись: то, что я написала мужу,  годилось  для
любой Лукасты, провожающей мужа на войну:

                        Рядовому Теодору Бронсону,
                        Будь верен себе и родине.
                        Морин Джонсон Смит,
                        6 апреля 1917 года.

     Я протянула Теодору книгу и сказала:
     - Отец?
     (Он знал, чего я хочу - чтобы он оставил нас ненадолго.)
     - Нет.
     (Черт бы его побрал! Неужели он вправду думает, что я  сейчас  повалю
Теодора на коврик? Когда дети еще не спят и находятся на расстоянии одного
лестничного пролета от нас? Что ж, может он и прав.)
     - Тогда отвернись.
     Я обняла Теодора за шею и поцеловала - крепко, но целомудренно. Потом
поняла, что целомудренным поцелуем воина не провожают, прижалась к нему  и
раскрыла губы. Мой язык коснулся его языка, пообещав ему без слов все, чем
я владею.
     - Теодор, берегите себя. И возвращайтесь ко мне.



                               13. "ТУДА"

     Отца не взяли в армейский Медицинский корпус  и  отказали,  когда  он
попытался записаться в пехоту рядовым (он допустил  ошибку,  показав  свое
свидетельство об отставке, где  стояла  дата  рождения  -  1852  год).  Он
предпринял еще одну попытку в Сент-Луисе, заявив,  что  родился  в  1872-м
году, но его и там разоблачили. Наконец ему  удалось  вступить  в  Седьмой
Миссурийский  полк  -  пехотный  полк  ополчения,  сформированный   взамен
Третьего Миссурийского полка Канзас-Сити. Третий теперь стал  Сто  десятым
саперным, проходил подготовку в лагере  Фанстон  и  готовился  отправиться
"Туда".
     Новый полк  местной  охраны,  созданный  для  слишком  юных,  слишком
старых, обремененных большой семьей, колченогих и хромых, посмотрел сквозь
пальцы на возраст отца (шестьдесят пять лет), поскольку тот соглашался  на
нудную должность сержанта по снабжению и не нуждался в военной подготовке.
     Я горячо приветствовала решение отца жить  во  время  службы  у  нас.
Впервые в жизни я осталась главой семьи, что совсем не в  стиле  Морин.  Я
согласна трудиться и стараться изо  всех  сил,  лишь  бы  главные  решения
принимал кто-нибудь выше, сильнее и старше  меня  и  от  кого  так  вкусно
пахнет мужчиной. Нет, если надо, я могу быть  и  матерью  пионеров  -  моя
прабабушка Китчин убила троих неприятелей из мушкета  своего  мужа,  когда
того ранили, а меня отец тоже научил стрелять.
     Но мне больше нравится быть настоящей женщиной при настоящем мужчине.
     Брайан предупреждал, чтобы я не позволяла отцу командовать  собой,  и
говорил, что все решения должна принимать я, как глава семьи.
     - Пусть Айра тебе помогает - на здоровье! Но босс в доме - ты.  Пусть
он об этом помнит, пусть помнят дети. И ты тоже помни.
     - Да, сэр, - сказала я, мысленно вздохнув.
     Брайан младший вел  себя  очень  благородно,  оставшись  за  старшего
мужчину в доме, но в двенадцать такая роль еще не под силу -  хорошо,  что
его дед тоже остался с нами.  Брайан  младший  и  Джордж  подрабатывали  -
разносили "Джорнэл" и зажигали фонари на  улицах,  но  все-таки  приносили
домой только отличные отметки. Когда лето кончилось и наступили холода,  я
стала вставать вместе с ними в полпятого утра, чтобы сварить им какао. Они
с удовольствием пили, а у меня было легче на душе, когда я их провожала  в
такую темень. Зима семнадцатого-восемнадцатого годов была  холодной  -  им
приходилось кутаться, как эскимосам.
     Каждую неделю я писала Бетти Лу и Нельсону. Мой бедный негодный кузен
явился домой в понедельник после объявления войны и сказал Бетти Лу.
     - Золотко, я придумал верный способ улизнуть от армии!
     - Какой же? Кастрация? Не слишком ли жестоко?
     - Что-то вроде, как мне сдается. Угадывай еще.
     - Знаю! Ты сядешь в тюрьму.
     - Лучше. Я вступил во флот.
     И нашими рудниками стала управлять Бетти Лу. Я  не  сомневалась,  что
она справится - она была посвящена во все детали с тех пор, как  мы  стали
главными компаньонами. А если у нее не было горного образования, то его не
было и у Нельсона. Производственной стороной дела занимался наш компаньон:
диплома он тоже не имел, но уже двадцать пять лет занимался добычей белого
металла.
     Мне казалось, у них получится. Должно было получиться. Тут уж "хочешь
жить - умей копать".
     В эти военные годы все люди в нашей стране стали делать то,  чего  не
делали раньше, - хорошо ли, плохо ли, но они старались.  Женщины,  которые
раньше и лошадьми-то не умели править,  водили  трактора,  потому  что  их
мужья ушли приканчивать кайзера.  Недоучившиеся  медсестры  ведали  целыми
палатами, потому что дипломированные  сестры  надели  форму.  Десятилетние
мальчишки, вроде моего Джорджа, вязали  квадратики  на  одеяла  британским
"томми" и покупали облигации  Детского  займа  на  заработки  от  разноски
газет.  На  улицах  подписывали  на  заем  ("доллар  в  год"!),  выступали
"четырехминутные  ораторы"  и  собирали  пожертвования  девушки  из  Армии
Спасения, которых обожали все военные.  Все  старались  делать  что-нибудь
полезное - от скручивания бинтов до сбора ореховых скорлупок и  персиковых
косточек для противогазов.
     А что же делала Морин?  Да  ничего  особенного.  Я  стряпала  и  вела
хозяйство на семью из десяти человек, с большой помощью четырех старших  и
даже восьмилетне