ает подбородком. Думаю,  на  маму  это
зрелище впечатления не производит.
     Брайан-младший. Темные волосы, похож  на  папу.  Молодой  капиталист:
разносит газеты, совмещая это  занятие  с  работой  фонарщика  -  зажигает
уличные  газовые  лампы.  Имеет  контракт  на  распространение  объявлений
местного кинотеатра, чем заставляет заниматься младшего  брата  и  четырех
других  мальчишек,  расплачивается  с  ними  билетами  в  театр,   немного
оставляет себе, а остаток продаст с убытком в школе (четыре  цента  вместо
пяти). Держит на углу бар с содовой (сладкий пузырящийся напиток),  однако
планирует передать его младшему брату в ближайшее  же  лето;  у  него  уже
появилось другое  предприятие.  (Насколько  я  помню,  Брайан  разбогател,
будучи еще достаточно молодым.)
     Позвольте мне уточнить кое-какие  подробности,  относящиеся  к  нашей
семье. Она процветает - по местным понятиям, - но это проявляется  лишь  в
том, что живет она в большом доме да имеет хороших соседей. Однако папа  -
удачливый бизнесмен, помимо этого говардианцы получают  приличные  пособия
на детей, а их у мамы уже восемь. Для всех  вас  понятие  "говардианцы"  в
первую очередь означает генетическую наследственность  и  традицию,  но  в
этом "здесь и сейчас" оно подразумевает деньги, которые  выплачиваются  на
содержание детей. Это своего рода племенное животноводство,  и  мы,  люди,
выполняем роль племенного скота.
     Полагаю, что папа удачно вкладывает деньги, которые мама получает  за
рождение детей-говардианцев, и, насколько я помню, не тратит их. Не  знаю,
как было с остальными, но я получил некую сумму,  когда  женился  впервые.
Эти неожиданные деньги не имели ничего общего с платежами, которые  первая
жена моя заслужила впоследствии  своим  чадородием.  Я  женился  во  время
экономического кризиса, и тогда это было существенное подспорье.
     Но возвращаюсь к детям. Мальчики работают;  им  приходится  работать,
иначе у них, кроме еды  и  одежды,  ничего  не  будет.  Девочкам  выдаются
небольшие суммы, однако они обязаны работать по дому  и  помогать  маме  в
воспитании младших. Так происходит потому, что в  этом  обществе  девочкам
очень сложно заработать деньги, но мальчику оно предоставляет  бесконечное
множество возможностей (порядок этот изменится еще до конца столетия, но в
1917 году все так и  было).  Дети  Смитов  работают  дома  (мама  арендует
прачечную на один день в неделю, и это все), однако мальчик (или девочка),
который  подыскивает  себе  заработок  вне  дома,  в   известной   степени
освобождается от домашней работы. Ему не приходится отрабатывать то время,
которое он  проводит  вне  дома;  он  сохраняет  свой  заработок  и  может
потратить его или копить. Последнее поощряется  тем,  что  папа  добавляет
некоторые суммы к подобным накоплениям.
     И если вы скажете, что папа  и  мама  намеренно  растят  своих  детей
хапугами, то окажетесь правы.
     Джордж. Ему десять земных лет, он младший  партнер  Брайана-младшего.
Тень его и вечный прихвостень. Это окончится через  несколько  лет,  когда
Джордж хорошенько даст Брайану по зубам.
     Мэри. Восемь лет, настоящий мальчишка с веснушками.  Мама  с  большим
трудом пытается сделать из нее леди. Все же мягкая  настойчивость  мамы  и
врожденные данные победят: Мэри вырастет украшением Семьи, и за ней  будут
увиваться парни. Я ненавидел их, поскольку одно время был ее любимцем.  Из
всех моих сестер и братьев лишь Мэри была по-настоящему близка мне.  Можно
быть одиноким в большой семье, я и рос таким, компанию мне составляли лишь
дедуся - всегда - и Мэри - короткое время.
     Вудро Уилсон Смит. Ему не хватает до пяти лет нескольких месяцев. Это
самое  пакостное  дитя,  которому  когда-либо  позволяли  расти.  Вынужден
признать, что сей пакостник и негодник представляет собой то  самое  семя,
из которого вырос прекраснейший цветок в истории  человечества,  а  именно
сам старичина-молодчина. Пока ему удалось плюнуть в мою шляпу,  когда  она
предусмотрительно располагалась на вешалке вне пределов его  досягаемости;
я неоднократно слышал от него всякие  дерзости,  из  которых  "опять  этот
дурень в дерби приперся" - самая мягкая. Он пнул меня  в  живот,  когда  я
попытался с ним поиграть (моя ошибка - я не хотел прикасаться к  нему,  но
решил заставить себя избавиться от  этой  рациональной  застенчивости),  и
обвинил меня в жульничестве  за  шахматной  доской,  хотя  сплутовал  сам:
показал мне что-то в окне, а тем временем передвинул моего ферзя  на  одну
клетку. Я засек его... и так далее.
     Но я продолжаю играть с ним в шахматы, потому что собираюсь  завязать
отношения со всеми членами моей первой семьи на то короткое время, которое
смогу провести среди них; кроме  того,  Вуди  все  равно  будет  играть  в
шахматы при любой возможности, а мы с дедусей -  единственные  шахматисты,
способные играть с этим ядовитым созданием (дедуся при необходимости  даст
ему подзатыльник; я же не удостоен подобной привилегии). Однако если бы  я
не опасался последствий, то попробовал бы придушить его. Интересно, а  что
случилось бы потом? Неужели половина человеческой  истории  вовсе  исчезла
бы, а остаток ее стал бы неузнаваемым? Нет,  парадоксы  бессмысленны;  уже
тот факт, что я нахожусь здесь, свидетельствует о том, что в этом "здесь и
сейчас" мне удалось сдержать свой праведный гнев на маленького негодяя.
     Ричард. Ему три года, он столь же привязчив, насколько  Вуди  труден,
любит сидеть на моем колене и слушать истории. Самая любимая его сказка  -
о двух рыжеволосых близнецах по имени  Лаз  и  Лор,  летающих  по  небу  в
волшебном корабле. Общаюсь с ним с легкой печалью: Дикки  погибнет  весьма
молодым при воздушном налете на местечко, называющееся Иводзима.
     Этель. Небесная улыбка с одного конца и мокрые пеленки с  другого,  в
разговоры не вступает.
     Такова моя  (наша)  семья  в  1917  году.  Я  рассчитываю  пробыть  в
Канзас-Сити до возвращения папы - а  это  уже  скоро,  -  потом  собираюсь
уехать отсюда; все же здесь сложновато, хоть и приятно. Надо бы  заглянуть
к ним, когда война окончится... но, наверное, этого  я  делать  не  стану.
Слишком многих придется приветствовать.
     Чтобы все прояснить, следует рассказать о кое-каких здешних  обычаях.
Пока папа не вернется домой, официально я могу быть принят в доме лишь как
приятель дедуси по шахматам, и только; хотя он сам - а быть может, и  мама
- полагают, что  я  сын  дядюшки  Неда.  Почему?  Потому  что  я  "молодой
холостяк", а по местным правилам  замужняя  женщина  не  может  дружить  с
молодым холостяком, в особенности тогда, когда муж ее отсутствует в  доме.
Табу настолько строгое, что я не смею  даже  пытаться  его  нарушить...  в
отношении мамы. Она тоже не поощряет меня. Дедуся этого также не позволит.
     Поэтому я бываю в собственном доме только для того, чтобы  повидаться
с дедусей. Если я звоню по телефону, то  спрашиваю,  дома  ли  он,  и  так
далее.
     О, конечно, в дождь я имею право  предложить  членам  семейства  Смит
довезти их домой из церкви. Мне разрешено общаться  с  детьми,  только  не
портить их - что, по мнению мамы, определяется тратой на  каждого  из  них
более пяти центов. В прошлую субботу мне позволили  вывезти  в  автомобиле
шестерых детей на пикник. Я обучаю Брайана  водить  авто.  Мой  интерес  к
детям считается вполне понятным; мама и дедуся полагают, что таким образом
я компенсирую прежнее одиночество и сиротство.
     Единственное, чего  я  себе  никогда  не  смогу  позволить,  так  это
остаться наедине с мамой. Я не могу войти в свой  дом  без  дедуси;  иначе
соседи заметят. Я весьма тщательно слежу за этим: нельзя рисковать - зачем
маме неприятности из-за нарушения племенного табу?
     Я пишу вам в своей квартире с помощью пишущей  машинки;  вы  даже  не
поверите, что подобное устройство может существовать. Пора  заканчивать  -
мне нужно еще сходить в город и в  два  раза  уменьшить  листок,  а  потом
выгравировать его, подтравить и расплющить; потом  я  запечатаю  его,  как
положено, и отправлю отложенной почтой. Обычно на это уходит  целый  день,
поскольку  мне  приходится  арендовать  лабораторию   и   уничтожать   все
промежуточные результаты; их нельзя оставить в квартире, чтобы не попались
на глаза хозяину, у которого есть свой ключ.  Когда  я  вернусь  из  Южной
Америки,  обзаведусь  собственной  лабораторией  и  буду   возить   ее   в
автомобиле. В следующем десятилетии мощеные дороги появятся повсюду,  и  я
рассчитываю путешествовать таким  образом.  Я  буду  по-прежнему  посылать
письма при первой же возможности; надеюсь, что по крайней мере одно из них
через столетия доберется до  вас.  Как  говорит  Джастин:  главное,  чтобы
письмо одолело ближайшие три века. Я буду стараться.
                                                         Я люблю вас всех,
                                                         Лазарус



                                 DA CAPO: V

     3 МАРТА 1917 ГОДА: КАЙЗЕР  ДОГОВАРИВАЕТСЯ  С  МЕКСИКОЙ  И  ЯПОНИЕЙ  О
НАПАДЕНИИ НА США (ПОДЛИННАЯ ТЕЛЕГРАММА ЦИММЕРМАНА).
     2 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: ПРЕЗИДЕНТ ВЫСТУПАЕТ  В  КОНГРЕССЕ  С  ОБЪЯВЛЕНИЕМ
ВОЙНЫ.
     6 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: АМЕРИКА ВСТУПАЕТ В  ВОЙНУ  -  КОНГРЕСС  ОБЪЯВЛЯЕТ
ГОСУДАРСТВО НАХОДЯЩИМСЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ.

     Дата объявления войны с Германией взволновала  Лазаруса  Лонга,  хотя
сам факт начала  военных  действий  ничем  не  мог  удивить  его.  Он  так
растерялся, что даже не мог сразу сообразить, почему его "обратное зрение"
оказалось более близоруким, чем предвиденье.
     Объявление  неограниченной  подводной  войны  в  начале   1917   года
неожиданностью не было: он помнил об этом по  урокам  истории.  Телеграмма
Циммермана не встревожила его, хотя он о ней не помнил. Она как  будто  бы
укладывалась  в  схему,  заученную  на  тех  же  уроках.  Собственных   же
воспоминаний о трехлетии, последовавшем за 1914 годом,  когда  Соединенные
Штаты медленно от нейтральности  склонялись  к  войне,  Лазарус  не  имел,
поскольку был тогда слишком мал.  Вуди  Смиту  не  было  двух,  когда  она
началась, но его страна вступила в  боевые  действия,  когда  ему  вот-вот
должно было стукнуть пять.
     И Лазарус продолжал придерживаться той временной  последовательности,
которую наметил, обнаружив, что попал сюда на три года раньше срока. Схема
эта работала так хорошо, что ошибку свою  он  осознал  лишь  тогда,  когда
война буквально обрушилась  ему  на  голову.  Он  проанализировал  причины
ошибки и убедился в том, что грубо нарушил правила выживания: он  поддался
собственным  страстям,  не  желая  даже  усомниться  в   своей   временной
последовательности.
     Все было просто: ему не хотелось так быстро расстаться со своей вновь
обретенной первой семьей - и в особенности с Морин.
     Морин... Решив остаться до первого июля, как и было намечено сначала,
после ночи борьбы со своей смятенной душой, ночи тревог и решимости, когда
Лазарус писал письма, рвал их и  снова  писал,  он  вдруг  обнаружил,  что
вполне может  встречаться  с  миссис  Брайан  Смит  и  общаться  с  ней  с
дружелюбной, но формальной вежливостью; способен не  выказывать  излишнего
интереса к  ее  личности,  выходящего  за  пределы,  допускаемые  местными
нравами. Он продолжал вести целомудренный образ жизни, радуясь  тому,  что
имеет возможность находиться возле нее, хотя бы  изредка,  так,  чтобы  не
обеспокоить подозрительного деда.
     Лазарус действительно был счастлив. Как с Тамарой, или с  близнецами,
или с любой из своих  дорогуш.  Совокупление  не  имеет  ничего  общего  с
любовью. Он всегда умел, когда надо, пригасить огонь и позабыть о нем.  Ни
на миг не забывая об огромном физическом очаровании женщины, которая  была
его матерью более двух тысяч лет назад - экий странный временной вектор, -
он тем не менее взял себя в руки, и это никак не повлияло на его поведение
и не уменьшало радости, когда ему  позволялось  бывать  рядом  с  ней.  Он
полагал, что Морин догадывалась обо реем, что он чувствует, а точнее -  от
чего удерживает себя и почему, но явно одобряла подобное самоограничение.
     В течение всего марта он подбирал к ней ключи,  Брайан-младший  хотел
научиться водить автомобиль; дедуся считал, что он  для  этого  достаточно
подрос, и Лазарус принялся учить брата. Он уезжал с ним из дому и привозил
его обратно - и частенько бывал удостоен взгляда Морин. Лазарус сумел даже
подобраться к Вуди. Он  сводил  ребенка  в  цирк  на  волшебника  Торстона
Великого, а летом обещал съездить с ним в Электрический  парк.  Это  место
увеселения  было  для  Вуди  пределом  мечтаний.  Сие  обещание   скрепило
предполагаемый союз. Из цирка Лазарус привез ребенка спящим, в  целости  и
сохранности, за что и был вознагражден  чашкой  кофе  в  компании  деда  и
Морин.
     Лазарус вызвался помогать группе бойскаутов, состоявшей  при  церкви.
Джордж был в отряде новичком,  а  Брайан  скоро  доложен  был  удостоиться
звания  "орла".  Лазарус  обнаружил,  что  это  занятие   доставляет   ему
удовольствие, - и дедуся приглашал его зайти всякий раз, когда он привозил
ребят домой.
     Лазарус мало интересовался внешней политикой. Он по-прежнему  покупал
канзасскую "Пост", и мальчишка-газетчик на углу 31-й и  Труст  считал  его
своим постоянным клиентом, Лазарус платил никель за газетенку стоимостью в
пенни и никогда не спрашивал сдачи. Но завершив  ликвидацию  дел,  Лазарус
стал редко читать газеты, даже "Биржевые новости".


     В то воскресенье, 1 апреля, Лазарус не собирался навещать свою  семью
по двум причинам: дедуси не было дома и вернулся отец.  Лазарус  не  хотел
встречаться с отцом до тех пор,  пока  дед  не  порасскажет  ему  о  новом
знакомце. Он сидел дома, готовил, занимался домашними  делами,  возился  с
ландо, чистил и полировал кузов и писал послание семейству, оставшемуся на
Тертиусе.
     Утром во  вторник  Лазарус  прихватил  письмо  с  собой,  намереваясь
подготовить его для отправки. Он, как обычно, купил газету на углу 31-й  и
Труст и, усевшись в автобус, принялся  рассматривать  первую  страницу.  И
немедленно нарушил привычку праздно глазеть в окно  -  пришлось  прочитать
газету целиком. После чего он направился не в фотолабораторию Канзас-Сити,
а прямиком в читальню главной публичной библиотеки,  где  и  потратил  два
часа,  пытаясь  догнать  мир.  Он  прочитал  все  местные  газеты,  свежую
"Нью-Йорк  таймс"  -  там  был  напечатан  текст  послания  президента   к
конгрессу: "Боже, помоги Америке, она  не  может  поступить  иначе!"  -  и
вчерашнюю "Чикаго трибьюн". Лазарус отметил, что "Трибьюн", самый  отпетый
враг Англии за пределами германоязычной прессы,  торопливо  отрекалась  от
прежних обетов.
     Потом сходил в туалет, где порвал письмо на мелкие клочки и спустил в
унитаз.
     Оттуда он пошел  в  сберегательный  банк  "Миссури",  снял  со  счета
деньги, явился в кассу железной дороги Санта-Фе и приобрел  там  билет  до
Лос-Анджелеса с тридцатидневным транзитом  до  Флагстаффа,  штат  Аризона,
побывал на вокзале, а потом отправился в банк "Содружество",  где  получил
свой сейф и извлек  из  него  небольшой,  но  тяжелый  ящичек  с  золотом.
Попросил разрешения воспользоваться умывальной комнатой  банка  (положение
постоянного клиента позволило ему добиться этой чести).  Разложив  золотые
монеты по карманам пиджака жилета и брюк, Лазарус уже не выглядел изящным.
Одежда на нем топорщилась тут и там, он старался идти осторожно, чтобы  не
звякнуть, и заранее приготовил никель для автобуса, - и всю дорогу ехал на
задней площадке, боясь сесть. Ему было не по себе до тех пор, пока  он  не
вошел в свою квартиру, закрыл за собой дверь и запер ее на ключ.
     Он быстренько соорудил сэндвич  и  съел  его,  а  затем  приступил  к
портняжной работе, зашивая  золотые  монетки  в  предназначенные  для  них
карманы жилета. Лазарус заставлял себя работать медленно и  старался  шить
как можно аккуратнее, чтобы никто не заподозрил, что скрыто под тканью.
     Около полуночи он сделал еще один сандвич, а потом вернулся к работе.
Удовлетворившись тем, как сидит и смотрится  на  нем  костюм,  он  отложил
жилет с деньгами в сторону, расстелил на письменном столе одеяло, водрузил
на него  тяжелую  пишущую  машинку  "Оливер"  и  двумя  пальцами  принялся
выстукивать:

                                       Канзас-Сити, 5 апреля 1917 г. григ.
     Драгоценнейшие Лор и Лаз!
     СРОЧНО. Меня следует немедленно  забрать.  Рассчитываю  добраться  до
кратера 9 апреля 1917 года в понедельник. Повторяю: девятого апреля тысяча
девятьсот семнадцатого года. Я могу опоздать на один или два  дня  и  буду
ждать вас десять дней, если это окажется возможным. Если  вы  не  заберете
меня отсюда, постараюсь явиться в то же место  в  1926  (тысяча  девятьсот
двадцать шестом) году.
                                                                Благодарю!
                                                                Лазарус

     Лазарус  отпечатал  два  оригинала  послания,  подписал  два   набора
конвертов, воспользовавшись обычными адресами:  на  одном  был  адрес  его
местного агента, другой был адресован в Чикаго. А  потом  составил  акт  о
продаже:

     За 1 доллар наличными я передаю все свои  права  на  один  автомобиль
"форд" модель "Т", кузов в стиле  "ландолет",  двигатель  N_1294108,  Айре
Джонсону  и  гарантирую  ему,  как  и  его  наследникам,   что   настоящая
собственность не обременена долгами и я  являюсь  единственным  владельцем
ее, обладающим полным правом передачи данной собственности кому бы  то  ни
было.
                                                  Подписал Теодор Бронсон
                                                  6 апреля 1917 г. от Р.X.


     Этот документ он положил в конверт, выпил стакан молока и  отправился
спать.
     Лазарус  проспал  десять  часов.  Его  не  разбудили  даже  крики  на
бульваре: "Экстренное сообщение! Экстренное сообщение!" Он давно их  ждал,
а потому его подсознание, вероятно, просто не обращало па них  внимания  и
стерегло его сон - в ближайшие несколько дней ему придется похлопотать.
     Когда внутренние часы разбудили его,  Лазарус  встал,  быстро  принял
ванну, побрился, приготовил и съел сытный завтрак, убрал в кухне, вынул из
холодильника скоропортящиеся  продукты,  отправил  их  в  мусорный  бак  у
черного хода, перевел указатель на "сегодня льда не требуется", оставил на
холодильнике пятнадцать центов и вылил натекшую воду.
     У двери стояла бутылка свежего молока. Лазарус не  заказывал  молока,
но возмущаться не стал, а положил шесть центов в пустую бутылку и  написал
молочнику записку с просьбой молока больше не приносить до тех  пор,  пока
он вновь не оставит деньги. Потом упаковал мелочи, предметы туалета, носки
и  исподние  рубашки,  воротнички  (эти  высокие   накрахмаленные   удавки
символизировали  для  Лазаруса  все  тугоумные  табу  этого  в   остальном
неплохого века), затем поспешно осмотрел квартиру, проверяя, не позабыл ли
чего. Жилье он оплатил до конца апреля и при удаче рассчитывал оказаться в
"Доре" задолго до этого срока. Если ему не повезет, придется  перебираться
в Южную  Америку,  но  если  уж  его  ждет  полная  неудача,  трудно  даже
предположить, куда его может забросить. Но где бы он ни оказался, придется
сменить имя - Тед Бронсон должен испариться без следа.
     Наконец Лазарус собрался. Он взял с  собой  саквояж,  пальто,  зимний
костюм, шахматы из слоновой кости и  черного  дерева  и  пишущую  машинку.
Одевшись, он уложил все три конверта и билет во внутренний карман пиджака.
Жилет с деньгами оказался слишком теплым, но достаточно удобным.
     Он погрузил вещи в багажник своего ландо и поехал к южному  почтамту.
Там он  отослал  два  письма,  после  чего  направился  к  ломбарду  возле
бильярдной "Отдохни часок". Проезжая  мимо  "Швейцарс