оттягиваясь к видневшимся неподалеку
деревенским домам; воин проводил их взглядом и повернулся к своим ополченцам:

    - Не растягиваться! Стоять дружно, ряды сбить! Щиты вперед! Лучникам - во
второй ряд! Все делать, только когда я скажу! Кто ослушается - найду и взыщу
аж в посмертии.

    Последние слова он произнес вроде бы без всякого выражения, но отчего-то
никто из мужиков ни на миг не усомнился в том, что это свое обещание он
сдержит - как, впрочем, и любое иное.

    Ополченцы - а тут собрались люди и из Тупика, и из Моста, и жители дальних
хуторов, навроде Косьмы-углежога, - послушно сбились все вместе. Появились
широкие, наспех сколоченные из горбыля деревянные щиты - прикрыться от
лучников.

    Молодой воин остался стоять впереди, перед строем, небрежно отведя в
сторону правую руку со странным двухклинковым мечом - никто из поселян и
понятия не имел, как называется это оружие.

    Ждать ополчению пришлось очень недолго.

    Длинные, оттянувшиеся далеко в стороны шеренги поури как-то все разом,
дружно стали выныривать из-под лесного занавеса. Карлики избрали для боя
рассыпной строй; многие несли небольшие луки или арбалеты. Впрочем, большой
угрозы их стрелки пока не представляли - далеко, ополчение стоит на
возвышенности, к тому же людские луки пошлют длинные стрелы куда дальше, чем
самые хитроумные устройства поури,

    Мужики оцепенело смотрели на приближающегося врага. Невелики ростом поури,
но от их славы мороз проберет по коже даже самого неустрашимого воителя. Сто
воинов Звияра. Сотни три с половиной жителей Моста и Тупика. Против самое
меньшее трех тысяч карликов, каждый из которых в бою более чем превосходит
человека. Конечно, стой ополчение на высоких каменных стенах, тогда да -
лучники проредили бы шеренги атакующих задолго до того, как они успели бы
приставить лестницы, но тут деревянный частокол стал бы просто ловушкой. Поури
он надолго бы не задержал.

    Молодой воин по-прежнему стоял перед строем, небрежно опустив оружие и,
казалось, даже не смотрел в сторону близящегося врага. Не похоже было, что
предстоящее сражение хоть сколько-нибудь волновало его - или он и в самом деле
был так неколебимо уверен в том, что сам, своими руками перебьет всех до
единого карликов?

    Поури перешли с шага на бег - обычный их прием, как можно скорее сшибиться
с врагом врукопашную, пока его луки не нанесли слишком большие потери.

    - Сейчас! - резко выкрикнул воин, взмахивая рукой.

    Стрелы сорвались.

    Подобно тому, как тают морозные кружева на стекле под теплым человеческим
дыханием, стала таять передовая цепь поури, приняв на себя главный удар.
Парящий в вышине коршун увидел бы, заботь его хоть в малой степени дела
двуногих, как редкая и длинная разноцветная цепочка карликов вздрогнула,
замешкалась, оставляя позади себя многочисленные неподвижные пятна. Коршун
увидел бы, как нелепо взмахивали короткими ручонками поури, валясь в траву
чужого поля с торчащей из груди или лица человеческой стрелой, как катались
и корчились они на земле; услыхал бы их стоны и предсмертные хрипы, смешанные
с проклятьями, - лишь немногие оказывались счастливы настолько, чтобы получить
легкую рану, встать - и пойти дальше, в очередной раз играя со смертью так,
словно это и в самом деле всего лишь краткий сон.

    Никто из людей и не ожидал, что стрелы остановят атакующих. Дело
ополчения - втянуть карликов в бой, а там, когда они все выйдут из леса, в
дело вступит сотня Звияра, ударит проклятым в спину - так же, как она ударила
в бок зеленокожим гоблинам зимой.

    Карлики пытались прикрыться небольшими щитами - напрасная попытка. Длинные
стрелы людей пробивали их насквозь, глубоко входя в тело.

    На излете, бессильные, возле ног первого ряда ополченцев упали арбалетные
болты поури. Их стрелки попытались ответить, но слишком рано - и сами,
останавливаясь для выстрела, превращались в отличную мишень.

    И падали, падали, падали...

    Все больше и больше цветных пятен оставалось в измятой траве, все реже
становилась передовая цепь поури - но карлики и не думали отступать. Никто не
повернул назад, они бестрепетно шли на летящую прямо в лица оперенную смерть, 
и ясно было, что бой закончится, только когда мертвым упадет последний поури.

    Или человек.

    Крылья войска карликов сходились, полукольцом охватывая малую людскую
дружину. Задние цепи мало-помалу нагоняли передовую, но больше карликов из
леса не появлялось.

    Теперь уже, вблизи, арбалеты били в полную силу; передние шеренги
ополченцев закрывали добрые щиты, однако в задних рядах раздались первые
возгласы боли - стрелы поури находили цель.

    - Стоять крепко! - крикнул воин, поворачиваясь к мужикам. - Стоять крепко -
тогда до завтра доживете! Побежите - всех перебьют!

    Оставив на поле сотни две тел, поури тем временем наконец-то дошли до
холма, где стояло ополчение. Несколько их стрел сломалось о латы молодого
воина; и он, словно проснувшись, вдруг легко, точно и не давило на плечи
железо доспехов, побежал навстречу поневоле сбившимся в кучу поури.

    И все на смертном поле - и люди, и нелюди - внезапно услыхали змеиное
шипение его двойного меча, рубящего не успевающих расступиться и дать дорогу.

    Казалось, воин гребет на узкой лодчонке по стремительной и бурной реке.
Оба лезвия закружились вокруг него в нечеловечески быстрой пляске, и во все
стороны, точно брызги, полетели разрубленные тела поури. Мечи не знали преград,
они рубили доспехи и плоть с равной легкостью; вокруг воина мгновенно возникло
кольцо истекающих кровью тел, но поури это ничуть не смутило. Не меньше сотни
их окружило человека, остальные, стремительно сбиваясь все плотнее и плотнее,
дружно ударили на, в свою очередь, сжавшееся в кулак ополчение.

    И вновь, в который уже раз, земля раскрыла черные губы, втягивая еще
только миг назад струившуюся по жилам красную влагу. Острия ударили в щиты,
рты разорвало криком; дремучая и древняя ярость бросила врагов друг на друга,
заставляя давить и ломать, словно мертвое дерево для растопки, ненавистную
чужую плоть.

    И взлетал повыше испуганный коршун, потому что предсмертных проклятий
умиравших на поле битвы страшится даже он.

    Ополчение не попятилось и не показало спины. Не имея выучки и спайки
княжьих дружинников (не говоря уж о Вольных ротах), они тем не менее сделали
то единственное, что могло помочь им прожить чуть-чуть дольше - еще плотнее
сбили строй и принялись отпихиваться длинными копьями. Лучники хоть и в
тесноте, но ухитрялись пустить стрелу-другую в упор; карлики падали, падали,
падали, шли по телам своих, безжалостно наступая на своих же раненых, норовили
поднырнуть под щитами, прорваться в малейшую щель:даже проткнутые насквозь,
они все равно не останавливались.

    Ополченцы медленно пятились назад. Они не имели никаких навыков, они не
владели тонким искусством смены первых рядов, когда из глубины строя на место
уставших или раненых выдвигаются новые воины; оружие карликов собирало свою
дань, и, наверное, только чудо помогало ополчению выдерживать этот бешеный
натиск, когда разница в росте ровным счетом ничего не значила.

    А впереди, перед строем, все крутился и крутился вихрь шелестящей стали.
Молодой воин, чьего имени никто из ополченцев так и не узнал, набрасывал
вокруг себя окровавленные валы из мертвых тел поури. Стрелы отскакивали от его
брони, даже выпущенные в упор; шипастые кистени проносились мимо, наконечники
коротких копий скользили по начищенным доспехам, на которых - невесть почему! -
до сих пор не появилось ни одного пятнышка. Казалось, воин в одиночку может
перебить все войско поури, сам не заработав ни царапины. Других, не столь
крепких духом врагов, это давно заставило бы отступиться от неуязвимого бойца;
других, но только не поури. Они нападали яростно и молча, никто не поколебался
и никто не повернул назад; они шли вперед и умирали.

    И вот настал миг, когда все до единого поури оказались втянуты в бой.
Большая их часть по-прежнему теснила уменьшившееся в числе, но все еще стойко
сопротивляющееся ополчение; другая тщетно пыталась прорваться сквозь невидимую
завесу бешено крутящейся стали вокруг молодого воина.

    Наставал черед сотника Звияра.

    И сам сотник уже приподнялся в седле, уже взмахнул рукой, его десятки уже
послали коней вперед - когда окружавшие неуязвимого бойца ряды поури внезапно 
расступились и перед молодым воином появился человек среднего роста, с короткой
бородкой, окаймлявшей лицо, и мрачными черными глазами. Доспехов он не носил -
только в руках держал тяжелый вычурный посох, с когтистой громадной лапой
наверху и заостренным, точно у копья, низом.

    А рядом с ним скользил высокий и гонкий субъект с серой кожей и
выразительно торчащими из-под верхней губы игольчато-острыми клыками.

    Поури дружно, словно повинуясь неслышимой команде, отхлынули в стороны.

    Чародей повернулся к воину и поднял посох, держа его наперевес двумя
руками, словно мужик, собравшийся пустить в ход только что выдернутый из
плетня кол.

    - Ты!.. - вырвалось у воина.

    - Я, - кивнул чародей. - Я знал, что рано или поздно отыщу вас. Не было
нужды прятаться, Я совершил бы требуемые обряды и...

    - И Зло воплотилось бы в Эвиале! - яростно выкрикнул воин.

    Волшебник дернул щекой.

    - Велиом! - внезапно произнес он, глядя в пространство куда-то над головой
воина. - Я знаю, ты слышишь меня. Ты совершил ошибку, Велиом, и притом очень
большую. Я нашел вас и второй раз не упущу. Ты знаешь, что мне надо. Точнее - 
кто мне нужен. Отдай его мне, и разойдемся с миром. Ваши жизни мне не нужны.
Ни твоя, ни твоей дочери, ни вашего наймита. Ты понял меня? Я иду к тебе!

    - Ты отправишься во Тьму! - прорычал в ответ воин. Коротко свистнул
двойной меч; поури вновь попятились, но не от страха, а скорее освобождая
место сражающимся. На появившуюся невдалеке конницу Звияра карлики внимания 
пока не обращали.

    Волшебник криво усмехнулся и тоже шагнул навстречу противнику, выставив
перед собой посох. Дерево вздрогнуло и загудело, отражая удар обрушившегося
клинка; воин крутнулся вокруг себя, нанося удар вторым клинком, - но посох
опустился всего лишь самую малость, и сталь вновь налетела на преграду.

    - Некогда мне с тобой возиться, - неожиданно будничным голосом сказал
волшебник, отбивая стремительный прямой выпад - прямо в сердце, - Твой сотник 
вот-вот будет здесь, а поури мне еще пригодятся.

    Он сделал одно движение, одно молниеносное неразличимое движение, острие
посоха рванулось вперед, натолкнулось на подставленный клинок, играючи
разломило его пополам, пробило казавшиеся несокрушимыми доспехи и глубоко
вошло в тело.

    Воин пошатнулся, оцепенело уставившись на торчащее из груди черное древко.

    - Ты... ты-ы-ы, - в голосе не было боли, только - безмерное удивление.

    - Мне жаль, но ты встал на моем пути, - холодно уронил волшебник, резко
выдергивая посох из груди раненого.

    Кровь хлынула потоком, закованное в доспехи тело с громом и лязгом рухнуло
наземь. Волшебник несколько мгновений смотрел на поверженного, и лицо его не
покидала странная кривая усмешка, словно ничуть и не нужна была ему эта победа.

    Поури, все так же молча, развернулись и ринулись туда, где продолжало
упрямо и упорно отбиваться мужичье ополчение. Оно было уже обречено, но кто
среди сражавшихся ведал об этом?..

    - Пойдем, - маг повернулся к своему спутнику-вампиру. - Нам здесь больше
делать нечего. Надо спешить, а то Велиом опять ускользнет.


                                  * * *


    Скит прятался в густой чаще, не сразу и найдешь - тем более после того,
как волшебство заплело и спутало все ведшие к нему тропинки. Девочка сидела
на покрытой лоскутным ковриком лавке, поджав к подбородку исцарапанные
коленки. На вид ей можно было бы дать лет семь-восемь: самая обыкновенная
девчонка, каких тысячи в землях Княж-города: курносая, слегка конопатая,
волосы выгорели на солнце почти что до белизны. Скуластое лицо не отличалось
красотой, скорее даже наоборот - малоподвижное, какое-то оцепенелое; и жили на
нем только глаза, чудные карие глаза, большие и мягкие.

    Девочка вроде бы играла - вертела в руках и так и эдак тряпичную куклу,
но - странное дело - у куклы не было нарисовано ни рта, ни носа, ни глаз.
Пожалуй, другие деревенские девчонки удивились бы даже - как же с такой можно
играть? Пугало какое-то, а не кукла.

    Девочка вздохнула. Ни у одной из ее кукол - как и у других игрушек - не
было лица. Мама и дедушка запретили ей это раз и навсегда. Девочка хорошо
рисовала, ей не составило бы труда сделать это самой - но этот запрет был 
одним из тех немногих, нарушать которые она не могла ни при каких
обстоятельствах. Потому что иначе она погубит всех - и маму, и дедушку, и 
дядю. И себя саму она тоже погубит, и никто, никто-никто-никто не сможет ей
тогда помочь.

    Ей нельзя было делать ничего волшебного. Нельзя было созывать в гости
крошечных цветочных фей, поить их разведенным медком, чтобы они потом сплясали
ей свои чарующие танцы под льющуюся музыку сотен крошечных невидимых арф;
нельзя было разговаривать с наядами и дриадами, хозяйками ручьев и деревьев;
нельзя было ни в кого превращаться - когда она была совсем маленькой, ей
очень хотелось стать мышкой, посмотреть, как устроены их норки: мама успела
остановить ее только в самый последний момент, очень испугалась, плакала,
хотела отшлепать дочь; выручил дедушка, он просто показал девочке посредством
совсем несложного волшебства, что ничего интересного в мышином жилище нет и
быть не может.

    Собственно говоря, этим список запретов исчерпывался. Кроме, пожалуй, еще
одного, зато стоившего, пожалуй, всего остального - никогда не играть с
другими ребятами.

    О нет, взрослые старались все ей объяснить. Говорили, что они могут
умереть - да, да, по их следам идет кошмарное, страшное чудовище, которое
умеет чувствовать колдовство, и стоит девочке хоть на йоту отступить от 
правил...

    Однако она знала, что беда все равно придет. Рано или поздно. Она не
сомневалась, она просто знала, наверное, с самого рождения. Враг настигнет ее,
придет день, и ей придется сражаться.

    Ей никто не давал читать ни одной книги по волшебству. Ни одного
посвященного магии трактата. И никто не ведал, что ей вовсе не обязательно
листать страницы, для того чтобы узнать, что написано в них. Она умела видеть
сквозь обложки и переплеты, разумеется, когда хотела. Но, конечно, объяснить,
как она это делает, девочка никогда бы не смогла. "Смотрю по-другому", вот и
все.

    Сейчас она вертела в руках тряпичную куклу, прислушиваясь к тому, как
мать возится на кухне. Кастрюли и котелки гремели, гремели, гремели, маме
совершенно нечего было делать на кухне, однако она все равно перекладывала там
что-то с места на место, поправляла, переставляла и вновь перекладывала...

    Девочка знала, отчего. Дядя взял свое оружие и ушел из дома, а дедушка
сидит в своем кресле с закрытыми глазами и не шевелится, словно мертвый.
Девочка знала - он жив, но он колдует. Очень-очень осторожно, чтобы враг не
смог бы увидеть их, - так же, как она видит буквы сквозь толстую кожу обложек.

    Она не знала, зачем ушел дядя. Но почти не сомневалась - стряслась
какая-то беда. Наверное, опять напали враги. Не враг, именно враги, каких
много в этом мире и которых можно победить простым волшебством или даже
обычной сталью; не тот ужасный враг, при одной мысли о котором она просыпалась
почти каждую ночь - с криком и в холодном поту.

    И потому девочка не боялась. Дядю победить нельзя. Он справится и с
десятью, и с сотней, и с тысячью. Он мастер боя, таких, как он, всего двое в
мире - кроме него. Он победит, как победил зимой, и вернется домой, и они
устроят настоящий праздник, все будут петь, мама станет играть на маленьком
клавесине, а они с дядей - танцевать.

    Мама внезапно перестала греметь посудой.

    - Отец?.. - услыхала девочка. - Папа, что случилось?.. Ты что делаешь?!

    Дедушка колдовал. Для этого девочке не требовалось даже произносить тех
тайком выученных заклинаний, которыми она так гордилась. Пытался кому-то
помочь, наверное, дяде, наверное, враги оказались чуть сильнее или чуть
многочисленнее. Ничего страшного, если не слишком долго.

    - Что ты делаешь! - закричала мама, бросаясь в комнату дедушки. -
Остановись! Слышишь?!

    "Иначе погибнут люди", - услыхала девочка ответ деда - конечно, он-то и
помыслить не мог, что сообразительная внучка давно и легко может читать их с
мамой молчаливые беседы. "На сей раз сюда притащились поури. Погибли бы все, 
и они добрались бы до нас".

    Конечно, дедушка был прав. Бросать людей нельзя - это девочка знала
твердо. Книги, заменившие ей друзей, повествовали о величайшем долге
волшебника - защищать простых смертных, не владеющих даром чародейства,
защищать даже ценой собственной жизни.

    "Нет! - закричала мама. - Надо уходить! Нечего ждать, собирайся! Поури
перебьют всех! Уходим, за перевал, скорее!.."

    "К ограм и гоблинам?! Никогда. Да ты, главное, не бойся, ничего не
случится, справимся, как и в прошлый раз справились".

    "В этот - не справимся", - с глухим отчаянием сказала мама. Повернулась и
пошла обратно на кухню - невесть зачем переставлять с места на место горшки и
плошки.

    "Все равно - нельзя же людей бросать", - уже вдогонку закончил дедушка.
Наверное, хотел, чтобы за ним осталось последнее слово. Хотя какое это сейчас
имело значение? Девочка чувствовала подступающую угрозу - но такое случалось с
ней нередко, беда все время ходила рядом, искала дороги, незаговоренной,
незащищенной колдовством тропинки, и девочка привыкла жить с этим чувством. И 
сегодня пока что не произошло ничего особенного.


                             * * *

    На смертном поле еще гремело железо, еще рвались из пересохших глоток
хриплые яростные вопли. Поури уверенно теснили ополченцев к Мосту, и даже
отчаянная атака Звияра делу не помогла - не обращая внимания на потери, поури 
сражались на два фронта, но отнюдь не собирались обращаться в бегство. Конники
Звияра вертелись волчками, опустошая колчаны, но в поури словно бы вселился
бес: они топтали собственных раненых и молчаливо, упрямо лезли и лезли вперед,
норовя дорваться до рукопашной.

    Волшебник в последний раз окинул взглядом поле битвы, неведомо чему едва
заметно покивал головой - глаза сощурены, словно отыскивают цель.

    Сколько жизней осталось тут сегодня? Тысяча, полторы, две? Сколько еще
останется?..

    Некогда думать об этом. Воин Велиома погиб, и вполне возможно, маг сейчас
уже во все лопатки улепетывает к перевалу, захватив с собой внука. Надо
спешить; придется воспользоваться умением Ночного Народа к перекидыванию,
процедура малоприятная, но сейчас без нее не обойтись. Кровь, пролившаяся
сегодня, навсегда отрезала дорогу назад. Осталось только исполнить свой долг
и принять то, что последует за этим.

    Черный посох в руке потяжелел, налился жаром.

    Миг спустя в небо взмыли две громадные летучие мыши, которым нипочем был
дневной свет.


                               * * *


    Страшно закричал дедушка. А миг спустя - мама. Все произошло в какие-то
несколько мгновений. Девочка внезапно увидела падающего дядю, с пробившим
грудь черным посохом, а потом - суматошное мелькание пары серых перепончатых
крыльев.

    Опрокидывая стулья, из кухни метнулась мама, сгребла девочку в охапку.
Дедушка вдруг захрипел, задергался в своем кресле, точно его душила невидимая
рука.

    - Беги! - закричала мама, с силой толкая девочку к задней двери. К
задней - потому что передняя внезапно затрещала под сыпавшимися градом
тяжелыми ударами, словно кто-то очень часто бил в створки настоящим тараном.

    Девочка испуганным олененком метнулась к выходу - однако в