ось растревоженному воображению?

    - Моя кровь? - эхом откликнулся он, стараясь выиграть время.

    - Твоя кровь, - подтвердили за спиной. - Не так много. Разрежь себе руку.

    "Как же, - подумал он. - А если придется драться?"

    Дуотт возник на мгновение рядом, протягивая темный обсидиановый поднос с
коротким кривым ножом - для боя такой бесполезен, годится как раз (и только)
вскрывать себе вены.

    - Обойдусь, - грубо отрезал человек. - Обойдусь своим.

    Из простых кожаных ножен появился его собственный клинок - широкий и
длинный, в полный локоть. Таким, если надо, можно биться и против настоящего
меча.

    - Так все-таки, сколько вам нужно? - он старался говорить буднично и даже
равнодушно, но дуоттов не так-то просто обмануть. Если они почувствуют его
страх...

    Собственно говоря, он не знал, чего же именно страшится, что же такого
ужасного произойдет, если дуотты поймут-таки, что он боится. Но закон боя
всегда один: враг не должен увидеть твоей слабости. А дуотты были сейчас его
врагами, в этом он почему-то не сомневался. Несмотря на все проведенное в
Последнем Прибежище время, когда они кормили его и заботились о нем, учили и
оберегали. Но не так ли и обычный крестьянин заботится о своей скотине,
заботится целый год, чтобы зимой забить на мясо?..

    Он аккуратно уколол острием безымянный палец на левой руке. Если что - в
драке не помешает.

    - Пусть твоя кровь коснется пола, - прошелестело за спиной.

    Он повиновался.

    Темная капля нехотя оторвалась от кожи, пугающе медленно полетела вниз,
светясь все ярче и ярче, разгораясь, полыхая, подобно живущей последние
мгновения падающей звезде. Она летела, не замечая земной плоти, гранита,
базальта и всего остального, той несокрушимой брони, перед которой бессильны
даже кирки подземных гномов. Набирала силу и мощь, превращаясь из слабой
крошечной капельки в могучий таран. Так небольшой камешек превращается во
всесокрушающий камнепад, увлекая за собой со склона горы своих собратьев.
Только в отличие от лавины капля крови ничего за собой не увлекала - просто
сама становилась все больше и больше.

    Человек зачарованно следил за ней - никогда еще его взорам не открывалось
ничего подобного.

    За его спиной зашевелились дуотты, он ощутил мгновенное плетение заклятий,
сложных, непонятных, - его никогда не учили ничему подобному. Они словно к
кому-то обращались, кому-то грозили, к кому-то взывали. Это было чародейство
высшей пробы. Последнее Прибежище щедро вбрасывало Силу куда-то в нутряные
земные слои, не грубую позаимствованную у Стихий, что, возможно, проделали бы 
маги Ордоса, не выклянченную у своего Спасителя, к коей прибегали
отцы-инквизиторы, а сотворенную здесь, прямо на месте, возникшую почти что из
ничего, из противоположностей, из естественного течения вещей, подобно тому,
как любой человек изгоняет холод из своего жилища, разводя огонь в печи.

    Вот только понять, какие же именно "дрова" горят на сей раз в топке, было
невозможно.

    Дуотты начали медленный ритуальный танец, отделившись в конце концов от
стен. То разбиваясь на пары, то соединяясь в длинные цепочки, они пересекали
зал из конца в конец, двигаясь какой-то странной, подпрыгивающей 
походкой, их руки то моляще прижимались к груди, то, напротив, словно бы
грозили кому-то невидимым оружием - и каждый жест, каждое движение
непостижимым для человека образом оборачивалось Силой, той самой Силой, что
гнала ярко пылающую каплю его крови все глубже и глубже под землю - или же,
возможно, куда-то через саму Межреальность.

    Казалось, от него больше ничего не требуется. Всего-то одна капля крови
для какого-то непонятного волшебства его учителей. Никто не обращает на него
внимания, никто даже не подходит к нему, все словно бы забыли о нем, так стоит
ли беспокоиться, похоже, дуотты и в самом деле сказали правду - им ничего от
него не надо.

    Вот только какое-то звериное чутье, которым в той или иной степени одарен
каждый человек, то наследство, что досталось нам от четвероногих предков,
зубами и когтями отвоевывавших свое право на жизнь, - именно это чутье не
давало ему успокоиться окончательно.

    Волк чувствовал-настороженный капкан. И в то же время - вышедшую на охоту
свору псов.

    - Теперь твоя очередь, - услыхал он вдруг. - Твоя очередь, человече! Ты
проникал разумом в суть смерти - пусть эта суть соединится с твоей кровью!

    - Зачем? - он едва сумел разлепить губы. Задавать подобные вопросы во
время чародейской церемонии означало нарушить все до единого каноны - но
сейчас ему было не до канонов.

    Свора уверенно взяла его след и сейчас гнала в незримую ловушку.

    - Затем, что мертвое можно одолеть только мертвым! - грянуло в ответ со
всех сторон. - Затем, что только нашими силами не преодолеть глубинных
преград!

    "Разве некромантия способна справиться с мертвыми же камнями? - чуть было
не сорвалось у него с языка. - Разве так пробивают дорогу, хотя кто знает, где 
именно они ее пробивают?.."

    Суть смерти не гибель, не распад, не уничтожение, как часто и ошибочно
полагают страшащиеся ее люди, а переход, великий переход, новое рождение,
обновление через гибель, освобождение из уз, побег из темницы.

    Горе и отчаяние склепов, скорбь потерь, безумие надежд на встречу "там, за
гранью" - все это он послал вдогонку остановившейся и плавающей в своем Ничто
капле собственной крови. И ту Силу, что вызывает плоть умерших ко второй
жизни, отвратительной и ужасной, он послал вслед тоже. Быть может, она пробьет
барьеры?

    "Остановись, что ты делаешь?!" - крикнул он сам себе, но было уже поздно.

    Со всех сторон хлынул ликующий гимн. Никогда еще человек не слышал, как
дуотты поют на собственном языке, - сегодня они, похоже, пренебрегли обычной 
осторожностью.

    Он остался стоять, потерянно озираясь по сторонам - теперь ошибки не было,
все и впрямь о нем забыли, поглощенные небывалым и непонятным ликованием. 
Змееголовым удалось нечто очень важное - знать бы при этом еще, что именно.

                        * * *

    На следующий день он, как обычно, отправился в вивлиофику. Однако на
пороге зала манускриптов его остановили трое дуоттов. те самые, некогда
встретившие его перед Последним Прибежищем.

    - Тебе не туда, - проскрипели они хором. Он замер, уже догадавшись обо
всем, но еще боясь себе признаться в неизбежном.

    - Твое учение кончилось, - сказали ему.

    Порыв схватиться за кинжал он, к счастью, пресек вовремя. Не приходилось
сомневаться, что дуотты хорошо подготовились к этой встрече.

    - Уходи, - сказали ему.

    - Почему? - спросил он - хотелось услышать, что они ему скажут и какую
придумают причину - или не станут придумывать никакой?

    Они не стали. Наверное, для этого они слишком его презирали.

    - Ты исполнил то, что нам было от тебя нужно. Теперь уходи.

    Почему они отпускают его? Ведь он наверняка опасен?..

    Старый дуотт словно бы угадал его мысли.

    - Если ты умрешь от нашей магии, все усилия окажутся напрасными. Поэтому
иди. Больше ты здесь не нужен.

    Все трое дуоттов разом повернулись к нему спиной и двинулись прочь, в
глубь коридора, подозрительно быстро исчезнув во мраке, сомкнувшемся за ними,
точно вода.

    Больше он никого из этого народа не видел.

    В одиночестве он собрал то немногое, что имел. В одиночестве пересек
пустой двор. И в одиночестве, не оглядываясь, двинулся прочь от Последнего
Прибежища.

    Он шагал, криво усмехаясь, у него разом появилось сразу две цели: выжить и
понять, что же за колдовство позволила совершить дуоттам его кровь.

                        * * *

    О том, что приключилось с ним в дороге, можно было бы написать длинную
сагу. Ему пришлось драться с красными монахами, орденом Охотников за
Свободными, он побывал в знаменитом Храме Мечей, где его, единственного
чародея за многие века, принимали с почетом; он тонул в болотах крайнего юга,
в черной, кишащей гадами воде и спасся только чудом; он бродил по дикой
пустыне, о которую разбивается натиск Полуденного Океана, в занесенных песком
городах отыскивая древние рукописи, забытые свитки, частенько сжатые белыми
пальцами скелета, пролежавшего в развалинах хранилища незнамо сколько лет; он
искал, искал с муравьиным упорством и таким же упрямством, не веря, что
тайное знание минувших веков сгинуло навеки.

    Он прошел там, где спасовали даже маги Ордоса и Волшебного Двора. Знание
некромантии помогло слиться со смертью, стать ее частью -- и он поднял сам
себя из-за великой грани, когда наконец добрался до оазиса.

    Он был рядом с проливом, отделявшим Салладор от Кинта Ближнего. По правую
руку вздымались вершины Восточной Стены, по левую - шумел океан, впереди, в
дымке, на самом горизонте смутно виднелась земля. Глаз простого морехода не 
смог бы различить ее, но глаза некроманта давно уже не были глазами обычного
смертного. Он забирался все выше и выше по лестнице истинного колдовства,
зная, что в один прекрасный день за все это придется заплатить поистине 
небывалую цену. Однако он должен был понять, что же совершилось тогда, в
Последнем Прибежище - без этого он просто не мог жить.

    Его заплечный мешок - прочный, из грубой толстой кожи, какую пробьет
далеко не всякая стрела, - хранил немало свитков и летописей, найденных им в
руинах некогда процветавшей страны сразу за Восточной Стеной Салладора. 
Не приходилось удивляться, что ни купцы, ни иные прознатчики так и не нашли
сюда дороги, и древние могилы стояли нетронутыми - обитатели этого края как
раз знали толк в некромантии и сумели поставить у своего последнего порога
надежных и вечных стражей - разумеется, бестелесных.

    Но что значила эта стража для того, кому случалось ходить куда более
мрачными дорогами? Он прорвался сквозь их призрачные ряды, он вырвал бесценные
летописи из мертвых рук - и он знал теперь, куда идти и что искать.

    Вернее, ему предстояло не идти, а плыть. Плыть довольно далеко на запад,
вдоль южных берегов благодатного Арраса - до островов Огненного архипелага.
Отлично известные купцам и мореходам, населенные редкими и слабыми племенами, - 
какие тайны они могли скрывать?

    Однако ж, утверждали свитки, скрывали.

    Он вздохнул и двинулся к полуобвалившемуся колодцу - наполнить фляги. 
Предстоял последний, самый трудный переход - через мертвые, прокаленные
солнцем горы. Пустыня все же таила в себе оазисы, и странник даже в одиночку
мог преодолеть ее; горы были совершенно безжизненны, но иного пути к порту он 
не знал.

                        * * *

    - Здесь, господин хороший, - сказал ему шкипер, немолодой уже краснолицый
моряк с коротко стриженной седой бородой. - Не знаю, зачем вам потребовалось
на этот остров, но скажу в последний раз - оттуда никто не возвращается, и
вам туда соваться нечего. Добра ведь вам только желаю, - торопливо прибавил
он, видя сдвинутые брови волшебника.

    - Спасибо, капитан, - чародей несколько раз кивнул. - Спасибо, что
беспокоитесь обо мне. Но, увы, есть вещи поважнее наших жизней. Прикажите
дать мне лодку, я доберусь сам. Начинается прилив, надо торопиться.

    - Ну, как знаете, - буркнул шкипер и отошел давать распоряжения.

    Некромант вздохнул. Путь до заветного острова оказался долог и труден,
немало судов плавало из Салладора к Огненному архипелагу, но ни одно почему-то
не останавливалось возле нужного ему места. Среди мореходов бытовало немало
легенд об ужасе, живущем здесь, - и волшебник очень сильно подозревал, что
расторопные маги Ордоса, у которых эта диковина находилась, считай, под боком,
уже побывали тут. А тогда - прощай, надежда что-то узнать!

    Ему оставалось только надеяться на удачу.

    Остров возвышался из морских вод громадным усеченным конусом, над
срезанной верхушкой курился темный дым. Пальмы теснились вдоль полосы прибоя,
выше начинался голый черный камень.

    Чародей выбрался на песок. Да, ошибки быть не могло. Он чувствовал Силу
великую и равнодушную. И не удивительно, что он, похоже, первым из волшебников
отыскал сюда путь - другие просто не почувствовали бы это, настолько странна и 
чужда обычному колдовству Эвиала была эта магия.

    Он поднял голову, окидывая взглядом мертвый склон, покрытый застывшими
потоками огненной земной крови. Трудновато будет туда забраться, но ничего не
поделаешь, другой дороги нет и не будет.

    А о том, что ждет его за острым краем кратера, оставалось только гадать.
Конечно, если рукописи, найденные им в пустыне, не лгут.

                        * * *

    Рукописи не лгали.

    Человек стоял над округлой каменной чашей, заполненной кипящей
человеческой кровью. Вокруг вздымались полуобрушенные стены зала дворца,
возведенного в забытые времена чародеями забытого ныне народа. Он долго,
очень долго искал это место - скрытое в кратере не погасшего, но давно уже не
извергавшегося в полную силу вулкана на крошечном островке Огненного
архипелага, спинном хребте ушедшего на дно морское большого древнего острова,
где некогда процветали науки и искусства, и прежде всего, конечно же, искусства
магические. Еще и в помине не было знаменитой ныне ордосской Академии Высокого
Волшебства, еще не заложили ни одного камня в фундамент того, что позже стало 
именоваться Волшебным Двором, дикие племена еще только-только постигали огонь,
бродя по пределам того, что ныне стало Семиградьем, Эгестом, Мекампом, Аркином,
Салладором или Империей Эбин, а здесь уже высились города и храмы ныне забытых
и ушедших во Тьму богов, здесь творились великие заклятья; конечно, большую их
часть маги нынешние смогли бы и повторить и отразить, если потребуется; но
кое-какие шедевры, например вроде той чаши, над которой он склонялся ныне, не
смог бы воссоздать даже Белый Совет в полном составе.

    Предсказания, пророчества. Люди верят им куда больше, чем эти слова того
заслуживают. В отличие от всех предсказателей и прорицателей эта чаша не
оставляла места ни для сомнений, ни для колебаний.

    Зверь родился. Звезды сошлись-таки на небосводе в злой для Эвиала час. И
он, именно он, нес за это ответственность.

    Плечи человека поникли, он сгорбился, словно под неподъемной тяжестью.
Теперь он знал все.

    Титаны были истинными титанами. Они уничтожили свой собственный дом, но их
сила обернулась против них же - часть их наследства уцелела. В том числе и это.

    Едва увидев одинокую каменную чашу посреди полуобрушенного зала, он понял,
что его странствие закончено. Он нашел то, что искал. И очень скоро он узнал и 
ответ. Он проследил путь собственного заклинания, проложенный его пролившейся
кровью, увидел, куда ушли громадные силы, вложенные дуоттами в их странное 
колдовство. Чаша, по сути, была зеркалом, позволявшим отследить чуть ли не
любое сотворенное в пределах Эвиала заклинание - причем сотворенное неважно
когда.

    Но, разумеется, чтобы добраться до заклятий первичных, исходных,
требовалась куда большая сила, чем у него.

    Теперь он видел - видел каплю своей крови, погружающуюся в земную плоть, и
видел то существо, которое эта кровь частично пробудила, частично сотворила,
вложив в него человеческие ярость и ненасытность. Магия смерти сделала
существо гибельным оружием, а то, что кровь была человеческой - породило у
него неутолимый вечный голод, утолить который на время могла только она же,
чистая и алая человеческая кровь.

    Он схватился за голову, закричал, не слыша собственного крика.

    Как разумно! Как ловко! И даже бросься он сейчас в огненное жерло - Зверя
это не остановит. И никакие маги с чародеями ничего с ним не сделают - дуотты
старались не зря. Много лет провели они в изгнании, постигая тайны враждебного
им колдовства, - и в конце концов достигли успеха.

    Кровь медленно переставала кипеть, отдав все силы, ей предстояло теперь
превратиться в прозрачный темно-алый камень. Чародей заметил еще несколько
таких же вокруг - иные целы, иные расколоты на части.

    Не медля больше ни минуты, он двинулся прочь - сквозь густые заросли
внутри кратера вскарабкался по отвесному гладкому склону, и вниз, вниз, вниз,
туда, где его ждала лодка.

    Теперь он знал, в чем состоит его долг. Не дело, а именно долг, какой
редко выпадает в жизни человеку.

                        ЧАСТЬ II
                  КЛИНОК ВЫКОВЫВАЕТСЯ

 
    По ярмарке он ходил долго, не пропустив ни одного ряда. Примеривался,
присматривался, приценивался, иногда покупал для вида какую-нибудь мелочь.
По-настоящему он ни в чем не нуждался, вещи его не интересовали. То, что ему 
действительно было нужно, не продавалось ни на одном из всех рынков Эвиала, не
исключая и запретного для прочих рас Торжища эльфов в самом сердце
Зачарованного леса.

    Людской мир тек сквозь него, словно быстрая вода в потоке. Мириады мыслей,
страстей, желаний, стремлений сталкивались над ним и вокруг него, высокие и
низкие, благородные и не очень (вторых, конечно же, оказывалось неизменно
больше), зависть, любовь, страх, ненависть, голод, алчность, вожделение и все
прочее, чем богаты любые скопления двуногих разумных (или почитающих себя 
таковыми) существ. Он пропускал все это мимо себя, не замечая или, по крайней
мере, стараясь не замечать.

    Единожды вошедшему в истинную, великую и вечную Тьму нет больше дела до
этого кипучего людского муравейника. Его дела и заботы - за гранью понимания 
толпы, и с этим ничего не поделаешь. Нет, он не испытывает презрения к своим
собратьям, так же, как и он, вышедшим из материнских утроб, вовсе нет, ему
просто открывается совершенно иной мир, по сравнению с которым сам Эвиал -
лишь бледная декорация в нищем странствующем театре.

    Но сейчас ему волей-неволей приходилось заниматься как раз людскими
делами, хотя цели он при этом преследовал свои, и только свои. Иначе нельзя.
Начинающий помогать всем и каждому волшебник неминуемо истирается, истаивает, 
растрачивая свою силу по пустякам. А когда он исчерпает себя, если он Светлый,
то его ждет преждевременное расставание с посохом и тихая смерть в ордосском
доме для престарелых чародеев; ну а если он Темный - то он просто долго не
протянет. Хотя Темных и так уже почти не осталось. Может, бродят еще где-то
по миру с десяток-полтора его собратьев по Силе.

    А не протянет он долго потому, что Инквизиция не дремлет, что после ухода
великого Салладорца церковники никак не могут успокоиться, хватают всех хоть
сколько-нибудь подозрительных - и порой среди сотен невинных попадется-таки
или настоящая ведьма, или начинающий малефик. Но притом, если ты попался в
руки Инквизиции, считай, что тебе еще повезло. В конце концов, произнесешь 
формальные, ничего не значащие слова отречения, примешь причастие, покаешься -
и умрешь безболезненно и быстро. А вот если угодишь в лапы пресловутого
Белого Совета...

    Он заметил притаившегося под ярмарочным помостом вампира, из малых, совсем
еще молодых, не успевших даже отрастить настоящие клыки. Такой вампир может
справиться разве что с ребенком, которого он наверняка тут и подстерегал.
Правда, вампир был один, что странно - обычно такие молодые охотятся в паре со
старшими упырями, опытными и бывалыми, кто может не допустить трансформации
жертвы в еще одного вампира. Потому что случись такое - Инквизиция перевернет
вверх дном весь город, и горе тогда всем, кто привык лакомиться алой влагой из
человеческих вен!

    Но как бы ни был он слаб и ничтожен, он уже испытал ту неодолимую жажду,
которая раз и навсегда отделяет упыря от человека и после которой уже нет
возврата. Она врезается в сознание, навеки калеча несчастное существо. Любой 
нормальный волшебник, конечно же, остановился бы, самое меньшее - отвесил бы
упырьку знатную оплеуху, потому что не дело это - устраивать засады на
торжищах, и уж последнее дело - охотиться на детей. Настоящий же Белый чародей
не просто бы остановил