остававшиеся "на поверхности" чародеи и чародейки. Никаких сведений о судьбе, к примеру, Сежес или других высоко стоявших магов. Красный Арк погиб совсем, немногочисленные уцелевшие его адепты разбрелись кто куда, и след их потерялся. Во всяком случае, простые дружинники ничего об этом не знали.
     Серая Лига тоже затаилась. Ни гу-гу.
     Император невольно вспомнил погибшего в дни Мельинского сражения патриарха Хеона и его тагаты. Вот кто сейчас бы пригодился; а если ещё вспомнить их тайную рецептуру, ту хитрую смесь сухих трав, дым которых напрочь отбивал у магов Радуги все чародейские способности... Сейчас Император горько корил себя за то, что в своё время не вызнал у патриарха состав; а теперь Хеона давно уже нет, нет и его окружения - никто не вырвался из мельинских катакомб в ту ночь.
     Так или иначе, в имперской политике остался только один игрок из трёх. А именно баронство. Никогда не отличавшееся особенным умом, на сей раз сословие, похоже, решило, что настал его час. Час урвать всего побольше - ленов, вольностей и тому подобного. Смертный Ливень кончился, народ вновь потянулся на освобождённый Север, где не торчали так часто над лесами островерхие башни замков и где дышалось вольнее. Благородное сословие наверняка будет пытаться выторговать у Тарвуса право расширить "закон земли" на пока ещё свободные пространства.
     Но эти заботы могут подождать. Сейчас - сокрушить врага внешнего. Врагом внутренним займёмся позже.
     Пеший отряд продвигался медленно, но теперь Император готов был мириться с задержкой. Без вооружённой силы ему теперь, как он чувствовал, не стоит появляться перед замками милордов баронов.
     Мало-помалу земля окрест становилась богаче и ухоженнее. Исчезли заброшенные деревни, пролегли тракты также на север и юг, встретились два крупных санных обоза - купцы и охранники, в отличие от покойного барона Струга, сразу признали своего повелителя. Признали с нескрываемым облегчением и радостью.
     - Несите весть! - распорядился Император, прощаясь с торговцами. - Несите весть, что Император вернулся и что теперь всё пойдёт как прежде.
     - Ты же знаешь, "всё" не пойдёт как прежде, - шёпотом упрекнула его Тайде, когда купеческий караван скрылся за изгибом дороги, скрылись мохнатые невысокие лошадки и укутанные в овчиные тулупы возницы.
     - Это они внушат себе сами, - буркнул Император. Тайде, конечно же, права. Так, как раньше, до появления Разлома, до войны с Радугой, конечно, не станет уже никогда.
     Обгоняя отряд, к Мельину скакали вершники, неся весть о возвращении повелителя. Отправлены гонцы на восток, к Селиновому Валу, где армии Тарвуса с трудом сдерживали прорвавшихся за линии укреплений врагов. Пешим ходом Император с бывшими баронскими дружинниками медленно пробивались по заснеженным дорогам. Тракты явно сделались уже - ездили теперь по ним гораздо меньше. И хотя земли здесь не выглядели такими разорёнными, как возле самого Разлома, торговля тоже переживала не лучшие времена. Раньше немало товаров, особенно для железоделательных мастерских, ввозилось гномами; война с Каменным Престолом пресекла это. На юге свирепствовали пираты, фрукты, вина, дешёвый скот, кожи, масла, зерно качеством выше, чем выращивались в коренных имперских землях, тоже перестали поступать. Это не было смертельно, конечно же; людские земли могли обеспечить себя всем необходимым. Но по купцам и торговым гильдиям нынешнее нестроение нанесло едва ли не смертельный удар.
     По пути дважды пришлось становиться кругом, отражая яростные наскоки волчьих стай. Твари всякий раз отступали, оставляя на истоптанном снегу десятки мёртвых тел; однако не раз и не два попадались брошенные, занесённые снегом сани тех смельчаков, что решились - по нужде или от жадности - путешествовать в одиночку. И закончили дорогу в волчьих зубах.
     Вдоль тракта (не на нём самом, а чуть в стороне, на удобных для обороны холмах) высились баронские замки. Три из них встретились Императору за неполных четыре дня пути после стычки со Стругом - и все три оказались покинуты. Хозяева бросали жильё в спешке, прихватив с собой лишь самое необходимое, оставив роскошные ковры, мебель, украшения - но тщательно вывезя весь хлеб.
     И это яснее ясного говорило Императору, что бароны всерьёз задумали мятеж. Очевидно, что оставшиеся верными барону Висемерру Стругу люди сумели передать весть. В том числе и о том, что от огненного чародейства Императора не спасают ворота и стены.
     Правда, куда больше было иных встреч. Крестьянские и городские депутации с изъявлениями преданности и верности присяге. Городок Спаде приветствовал Императора колокольным звоном и наспех собранным торжественным шествием городского совета, головы и всех прочих набольших гильдемейстеров. К копейщикам Стуруга, многие из которых даже не спороли с плащей и шапок герб покойного барона, присоединились пять десятков молодых мастеровых Спаде, за счёт города получившие кое-какое оружие и снаряжение.
     Не задержаться в Спаде Император не мог. Не мог не ответить тем, кто готов был чуть ли не молиться на него. "Император вернулся, Император вернулся!" - неслось по кривым улочкам Спаде, и мрачные, ожесточённые лица людей смягчались - к ним возвращалась надежда. Во всяком случае, они очень хотели в это верить.
     Магистрат и голова устроили торжественный ужин. На ратушную площадь, по заведённой традиции, для простых горожан выкатили пиво - положенного обычаем вина, увы, давно уже не осталось.
     Император слушал. Слушал бесконечные жалобы на лютость небывало холодной зимы, на прерывающийся подвоз, на бегство землепашцев со своих угодий, на лихоимство баронских управляющих и бесчинства волков. Правда, от волков оказалась и нежданная польза - они начисто повывели всех до единого разбойников, попытавшихся было воспользоваться лихолетьем. Немногие уцелевшие сами примчались в Спаде, воя от ужаса и умоляя немедленно посадить их в самую глубокую темницу. Город не имел лишнего хлеба кормить сдавшихся грабителей, и после недолгого совета все они были проданы в рабство...
     Император только скрипнул зубами. Злые времена пробуждали самое худшее. Торговля людьми переживала новый расцвет. И он, правитель Мельина, знал, что это неизбежно и что можно лишь не давать живому товару уходить из пределов его государства, потому что больше всего в рабах заинтересованы были небольшие государства и пиратские анклавы по ту сторону внутренних морей, куда ещё не успели дотянуться цепкие руки Империи.
     - Если кто станет невольников пиратам продавать, - медленно, негромко и внушительно произнёс Император, - тому обещаю колесование. С предварительным отрубанием рук. Сперва кистей, потом по локоть, и только потом - по плечо. До моря, конечно, далековато, да лихость этих молодцов всем известна - переоденутся, личину скроют, так и до ваших мест доберутся. Так что все поняли насчёт работорговли?
     - Мой Император, - в ужасе забормотал голова. - Мой Император, так ведь оно того... как распознать-то? Пиратов-то, разбойников этих, лиходеев - как распознать? А совсем запретить никак не возможно, никогда такого у нас не было, чтоб совсем рабами б не торговать, да и времена-то сейчас какие? Хлеб вздорожал, мешок муки за восемнадцать с четвертью полновесных золотников, а зерно немолотое - так до десяти доходит!
     - С тремя четвертями! - пробасил с места бородатый толстый гильдемейстер с гербом хлебопёков на праздничном дублете. По нему никак нельзя было сказать, что он страдает от недоедания.
     - С тремя четвертями и ещё от борта! - выкрикнул другой купец, высокий и тощий, со свежим шрамом на лице - рубец оставили явно волчьи зубы.
     - И ещё от борта, - согласился голова. - Какая ж тут торговля? Людишки и так последнее выкопали. Вот и...
     - И сами закупаются! - вновь выкрикнул торговец со шрамом.
     - А что делать? Иначе никто до весны не дотянет.
     - И кто ж покупает? Не пираты, надеюсь? - холодно поинтересовался Император, ожидая услышать что-нибудь вроде "бароны", "богатей", даже "Радуга", на самый крайний случай (побоятся соврать!) - "морские разбойники", однако ответом стало лишь дружное качание головами.
     - Мы это... вопросов не задаём, - выдавил из себя голова. - Дела торговые...
     Император с трудом приглушил готовый вот-вот вспыхнуть гнев.
     - Дела торговые... - медленно проговорил. - Забыл, что я сейчас о торговле с пиратами говорил? А что, если ваших же горожан нелюдь какая-нибудь покупала? На муки и смерть? Куда их потом девали? Из города уводили? Или закупы здесь же и оставались?
     - Уводили их... - голова сидел красный, как помидор, поминутно утирая пот краем расшитой праздничной скатерти. - Покупали люди... по виду... совсем обычные... города называли... мол, мы из Ежелина.... с Хвалина. Острага там... многое что говорилось. Платили золотом. Настоящее доброе золото, без обмана... Мы на сборы рыночные три телеги муки беднякам раздали... которые совсем уж с голоду помирали... так что их никто даже на рынке бы не купил.
     Остальные купцы дружным гудением подтвердили слова головы.
     Император бросил взгляд на Сеамни. Дану, как обычно, склонила голову над изящной чашей, полной ключевой воды. Видящая Тайде с некоторых пор не брала в рот вина. Император знал эту позу, эти едва заметно набухшие жилки на висках, знал, что его Тайде сейчас прислушивается к чему-то совершенно неразличимому для остальных. После волчьей магии Император внезапно задумался, какие ещё таланты могли проснуться в тихой Дану, уже успевшей потолковать с самим Хозяином Ливня, побывать в плену у Красного Арка, оказаться в лапах похитивших её призраков, но самое главное - подержав в руках Деревянный Меч и сроднившись с ним. Как она ещё терпит боль его отсутствия, вдруг мелькнула мысль. Такое оружие не может не вплавлять себя в душу. Да так, что потом не вырвешь никакими силами...
     - Значит, - проговорил Император, окидывая пристальным взглядом склонившиеся головы гильдейских, - у вас в городе неведомо кто покупал людей, моих подданных, моих исправных плательщиков податей, а вы и пальцем не шелохнули? Не донесли его сиятельству графу Тарвусу, не донесли консулу Клавдию, не...
     - Ваше величество... мой Император... - побелев от страха, залепетал голова. - Так ведь куда ж деваться-то было! А так и золота прибавлялось, и лишние рты из города... того...
     - Довольно, - Император резко поднялся. - Довольно я слышал вздора. Сударь городской голова, выражаю вам своё крайнее неудовольствие, - медленно и чётко произнёс Император фразу отрешения от должности.
     Городской голова Спаде издал нечленораздельное бульканье, закатил глаза и тяжело хлопнулся об пол. И было отчего.
     При деде нынешнего Императора чиновника, удостоенного императорским крайним неудовольствием выводили на городскую площадь, неторопливо раздевали, после чего опытные, высокооплачиваемые специалисты заплечных дел начинали отделять у него плоть от костей. Приступали к делу они, как правило, с пальцев ног. Древний закон гласил, что выдержавший "до колен" подлежал милости. Но за все века применения изуверского закона ни один не продержался, что называется, "выше щиколотки".
     При отце нынешнего Императора нравы немного смягчились, да и толпа стала требовать уже несколько иные развлечения. Незадачливого писаря или распорядителя голым выталкивали в загон с летучими нетопырями из-за Внутренних Морей, с Горячего Берега, каковые нетопыри отличались интересной особенностью, делавшей их буквально незаменимыми в деле публичных казней. Как у многих тварей, в частности, морских гадов, желудки у этих нетопырей имели свойство выворачиваться наружу, обволакивая жертву, и поглощать её, не заглатывая. Эти самые нетопыри облепляли жертву сплошным ковром, медленно и неспешно наслаждаясь небывалым пиршеством. Надо ещё добавить, что перед казнью летучих бестий выдерживали без еды самое меньшее неделю, что делало зрелище поистине незабываемым. Нетопырапии, как называли этот способ казни столичные острословы, привлекали огромные массы простонародья.
     Император нынешний, однако, к сложным забавам своих венценосных отца и деда оказался не склонен. В недолгое время своего полновластного правления (между окончанием войны с Радугой и прыжком в Разлом) он успел подтвердить лишь несколько смертных приговоров. И все они приведены были в исполнение длинным палаческим мечом, обрывавшим жизнь приговорённого в единый миг, не давая толпе столь излюбленного ею долгого кровавого зрелища.
     Впрочем, новые веяния достигали провинции далеко не сразу...
     Несчастного голову кое-как подняли. А Император, глядя в алчно ждущие глаза остальных, вдруг подумал, что, помиловав этого бедолагу, он, Император, совершит очень большую ошибку. Власть способна внушать подданным повиновение, только когда строго выполняет свои собственные законы. Выразить крайнее неудовольствие - означало смертный приговор. Ничего иного за нарушение чёткого и явного коронного приказа - торговли людьми неведомо с кем не бывать! - последовать и не могло.
     - Цепь с него снимите, - холодно приказал Император. - Посадить в холодную. Приговор услышит завтра.
     ...Он произнёс приговор, сидя на высоком жёстком кресле в ратушном зале. Несчастного голову ввели уже в цепях. За ночь он похудел самое меньшее вдвое. Глаза ввалились, руки суматошно дергались, словно у куклы, за ниточки которой дёргает вдрызг пьяный паппептьер <Здесь - кукловод>.
     Император взглянул в глаза человеку. Нет ничего, даже страха - потому что бояться может только способный мыслить, а голова за проведённую в камере ночь совершенно, похоже, лишился рассудка.
     - ...Карается отрешением от должности, лишением чинов и смертной казнью через повешение, - дочитал Император. По толпе слушателей прокатился вздох, две какие-то женщины истерически зарыдали. - Но, по причине военного времени считаю неразумным предавать сего преступника смерти. Взамен пусть послужит Империи там, где сейчас труднее всего - на Селиновом Валу в особой команде, где кровью своей сможет искупить он вину свою...
     Женщины по-прежнему рыдали. Но на сей раз уже от счастья.
     Голова стоял, сам, похоже, не веря своей удаче.
     К некогда величественной и грозной столице могущественной Мельинской Империи, что простиралась "от моря до моря и от гор до гор", отряд Императора вышел спустя только десять дней. Как сказали б странствующие певцы - велики пределы мельинские.
     Когда Император и Сеамни только выступили в поход к Разлому, город являл собой унылое и угрюмое зрелище. Выжженный мало что ни дотла во время истребления магов, прикрытый потом снежным саваном, он больше всего напоминал истлевший скелет в могиле.
     Потом пришли гномы. Те самые, пленённые после битвы Алмазного и Деревянного Мечей. От которых отказался и которых объявил предателями Каменный Престол. Воителям Подземного Народа не оставалось выбора - день за днём они мостили дороги, вбивали сваи, рыли котлованы, клали тяжёлый камень в основание фундаментов, с поистине муравьиным упорством забивали гравием глубокие подземные катакомбы (те самые вместилища Нечисти); город стремительно обрастал строительными лесами, грохотали подводы с белым камнем, с южным мрамором - Император тогда приказал денег не жалеть. Благородные сословия тоже тряхнули мошной, но главные расходы нёс именно Император.
     Гномам было некуда бежать; отпущенный под честное слово один из них, известный людям под прозвищем Баламут, вернулся обратно, подтвердив сородичам страшную весть - на родине Каменный Престол объявил их трусами и предателями. Suura Y'pud, suuraz у pud, Сила Гномов, отреклась от своих сыновей.
     И они работали. Молча, ожесточённо, свирепо, словно вновь оказавшись на смертном поле. После возвращения Баламута гномам уже не требовались надсмотрщики. Они не пытались ни бежать, ни бунтовать. Всё, что у них было, они вкладывали теперь в работу.
     Император остановился примерно в полёте стрелы от кольца внешних стен, до сих пор покрытых толстым слоем копоти. Чёрному Городу, кварталам бедноты, досталось особенно сильно.
     Однако теперь над почерневшими зубцами поднимались многочисленные купола и башенки, сверкавшие снежной белизной. От самой Замковой Скалы, на вершине которой высился императорский дворец владык Мельина, до почти что самого кольца внешних стен тянулись новёхонькие, только что законченные строения. Причём не только в богатых кварталах Белого Города, но и там, где вроде б не могло стоять ничего, кроме нищих лачуг.
     Император с восхищением покачал головой. Изящные арки и купола - царским дворцам впору! - перемежались высокими, острыми, точно пики, минаретами. Большинство по сею пору пребывало в лесах, однако немало было уже закончено.
     - Гномы не теряли времени зря, - тихонько заметила Сеамни, останавливаясь стремя в стремя с Императором.
     - Они заслужили свободу, - также негромко, в тон любимой, отозвался правитель Мельина. - Свободу и все права граждан Империи.
     - Вопрос только в том, примут ли они их: и эту свободу, и эти права... - вздохнула Тайде.
     - Даже если не примут - я предложу, - Император тронул каблуками бока лошади. - Ага, а вот это, если мне не изменяет зрение, и есть положенная церемониалом торжественная встреча въезжающего в столицу правителя.
     Тишина окрест и в самом деле внезапно огласилась мелодичным колокольным звоном. Десятки, если не сотни, и басовитых, и мальчишески-звонких бронзовых голосов грянули в унисон; никогда ещё столица не приветствовала таким хором своего вернувшегося повелителя.
     - Гномы постарались, - Император не мог сдержать улыбку. - Это ж сколько колоколов им пришлось отлить! И откуда столько бронзы нашлось?
     - Старые арсеналы, - отозвалась Сеамни. Дану по своему обычаю закрыла глаза, как всегда, прислушиваясь к чему-то потаённому. Император никогда не спрашивал, к чему. Она бы не ответила. Другое дело, случись что-то важное... - Расплавили залежи старого негодного оружия. Ещё, наверное, твоего прадеда...
     - Хорошо получилось, - не мог не признать Император. - Хотя в такое время, может, и не дело так уж оружие в горн бросать, хоть и старое, но...
     - Как раз в это время и надо хоть что-то, кроме оружия, - заметила Сеамни. - Колокольный звон, например...
     Император был прав. Из Поясных врат Мельина, там, где широкий тракт нырял под высокие своды, быстро вылетали фигурки конных, бежали пешие. Высоко над головами трепетал штандарт Первого легиона, рядом с ним - вился консульский флажок.
     - Клавдий, - проговорил Император. - Клавдий и "Серебряные Латы". Первая когорта.
     - И гномы тоже, - заметила Сеамни. - Штандарт со скрещёнными молотами.
     - Я надеюсь, у Клавдия с Тарвусом хватило ума не надевать гномам бирки в моё отсутствие...
     Процессия развёртывалась. Вот мелькнули белые ризы духовенства, Церковь Спасителя тоже выходила встречать Императора (хотя расставались они в своё время совсем немирно).
     - От Радуги - никого... - задумчиво проговорила Дану. - Или совсем исчезли, или...
     - Скрываются и готовят мятеж, - докончил Император. - А если вспомнить, сколь тесные связи имела Радуга с баронством... Вся эта их легенда о "голубой крови", о том, что только благородные способны к постижению магии... А теперь ещё эта конфедерация, волки, эпидемия... - лицо правителя ожесточилось. - На сей раз Се-жес не отделается так легко. Мы распалим костры... и сожжём их всех. Всех, кто дерзнёт противостоять мне. Это моя Империя, и те, кто против меня, должны перестать быть.
     Сеамни вздохнула.
     - Когда-то я тоже думала так, Гвин. Когда держала в руках Иммельсторн и мнила себя непобедимой. Мечтала, как сброшу в море на Берегу Черепов последнего человека. Как обращу просторы Империи во владения Дану...
     - Каковые просторы Дану бы просто не удержали, - буркнул Император. - Сколько вас оставалось тогда? Несколько десятков... Ну, сотни две с детьми и неспособными сражаться...
     - Верно, Гвин, - мягко проговорила Сеамни, отводя со лба чёрную прядку. - Верно. Мы не должны были убивать друг друга.