ась окончательно. Дядя позвонил ему в восемь. Все остальные в суде называли его "покойным" или "мистером Эвертоном", но Джеффри упрямо говорил "мой дядя". За все время следствия он ни разу не назвал его по-другому.

     Джеффри Грей: Дядя позвонил мне в восемь. "Это ты, Джеффри?- спросил он.- Я хочу, чтобы ты приехал сюда немедленно. Ты слышал, мой мальчик? Немедленно!" Он показался мне очень расстроенным.
     Коронер: Сердитым?
     Джеффри Грей: Нет - не на меня,- не знаю. Пожалуй, он действительно был рассержен, но уж точно не на меня. Иначе вряд ли бы сказал "мой мальчик". Я спросил: "Что-нибудь случилось?". Он ответил, что не может говорить об этом по телефону, и попросил немедленно приехать к нему. Как можно скорее. И повесил трубку.
     Коронер: И вы поехали?
     Джеффри Грей: Сразу же. До его дома мне добираться минут пятнадцать. Автобус в конце нашей дороги останавливается в четверти мили от его калитки.
     Коронер: Мистер и миссис Мерсер показали, что вы не звонили в парадную дверь, а между тем она была заперта. Следовательно, вы вошли иным способом?
     Джеффри Грей: Был ясный теплый вечер, и я не сомневался, что окно в кабинете открыто. В сущности, это балконная дверь, выходящая в сад, и, когда дядя был дома и мне нужно было его увидеть, я всегда пользовался именно этим способом.
     Коронер: И часто вы с ним виделись?
     Джеффри Грей: Постоянно.
     Коронер: До вашей женитьбы вы жили с ним в Солвей-Лодж?
     Джеффри Грей: Да.
     Коронер: Я должен спросить, мистер Грей, была ли ваша привязанность к мистеру Эвертону искренней?
     Джеффри Грей (вопрос вызвал у свидетеля значительное замешательство): Да. Я любил его.
     Коронер: Вы не ссорились?
     Джеффри Грей: Нет, никогда.
     Коронер: Как, в таком случае вы объясняете, что он уничтожил завещание, составленное в вашу пользу, и даже не упомянул вас в новом?
     Джеффри Грей: Я не могу этого объяснить.
     Коронер: Но вы знали, что утром шестнадцатого июля он составил новое завещание?
     Джеффри Грей: Теперь знаю. Тогда - нет.
     Коронер: Значит, вы не знали об этом, идя на встречу?
     Джеффри Грей: Нет.
     Коронер: Как и о том, что он уничтожил старое завещание, составленное целиком в вашу пользу? Помните, мистер Грей, вы под присягой. Готовы ли вы подтвердить, что не знали об изменениях в завещании .вашего дяди?
     Джеффри Грей: Я не имел о них ни малейшего представления.
     Коронер: И он не обсуждал это с вами по телефону?
     Джеффри Грей: Нет.
     Коронер: Или после того, как вы увиделись?
     Джеффри Грей: Когда мы увиделись, он был уже мертв.
     Коронер: Вы подтверждаете, что прибыли в Солвей-Лодж около двадцати минут девятого?
     Джеффри Грей: Около того. Я не смотрел на часы.
     Коронер: Насколько я понимаю, дом расположен на участке площадью около двух акров и к нему ведет небольшая подъездная дорожка?
     Джеффри Грей: Да.
     Коронер: Не могли бы вы рассказать нам, с какой стороны вы подошли к дому?
     Джеффри Грей: Я прошел по дорожке до парадной двери, но звонить не стал, а свернул направо и обошел вокруг Дома. Кабинет находится на противоположной стороне, и стеклянная дверь, выходящая в сад, оказалась, как я и ожидал, открыта.
     Присяжный: Шторы были задернуты?
     Джеффри Грей: Шторы? Нет. Было еще совсем светло. Очень теплый и ясный вечер.
     Коронер: Продолжайте, мистер Грей. Вы вошли в кабинет...
     Джеффри Грей: Вошел. Я ожидал, что дядя меня встретит, поэтому даже не сразу его увидел. В комнате было гораздо темнее, чем снаружи. Я обо что-то споткнулся и разглядел пистолет, лежавший прямо у меня под ногами. Я бездумно его поднял и тогда увидел дядю.
     Присяжный: Только что вы говорили, что было совсем светло, теперь утверждаете, что в комнате стоял полумрак. Нельзя ли об этом поподробнее?
     Джеффри Грей: Я не говорил "полумрак". Я сказал, что в комнате было темнее, чем снаружи. На улице было очень светло; к тому же, обходя дом, я шел против солнца.
     Коронер: Продолжайте, мистер Грей. Вы говорили, что увидели мистера Эвертона.
     Джеффри Грей: Он лежал, навалившись на свой стол. Сначала я подумал, что ему стало плохо. Подойдя ближе, я увидел, что он мертв. Я дотронулся до него и убедился в этом окончательно. Потом я услышал крик, и кто-то дернул дверь. Я подошел, и она оказалась заперта. Ключ торчал в замке, я повернул его, и вошли Мерсеры. Они, кажется, решили, что дядю убил я.
     Коронер: Все это время пистолет был у вас в руке?
     Джеффри Грей: Да. Я просто о нем забыл.
     Коронер: Вот этот пистолет?
     Джеффри Грей: Да.
     Коронер: Установлено, что он принадлежит вам. У вас есть что добавить по этому поводу?
     Джеффри Грей: Да, пистолет мой, но я не видел его уже больше года. Женившись и переехав, я оставил его в Солвей-Лодж, как и многие другие вещи. Мы снимали квартиру, и места хватало только для самого необходимого.
     Присяжный: Хотелось бы услышать, зачем вообще вам понадобился пистолет.
     Джеффри Грей: Его мне около двух лет назад подарил дядя. Я собирался в поездку по Восточной Европе, и, поскольку ходили слухи о беспорядках, дядя заставил меня взять с собой пистолет. Впрочем, мне ни разу не пришлось им воспользоваться.
     Коронер: Вы хорошо стреляете?
     Джеффри Грей: Превосходно.
     Коронер: По мишени?
     Джеффри Грей: По мишени.
     Коронер: Вы сумели бы застрелить человека, находящегося на другом конце комнаты?
     Джеффри Грей; Никогда не пробовал.
     Коронер: Мистер Грей, идя по дорожке к дому, а затем обходя его, вы кого-нибудь встретили?
     Джеффри Грей: Нет.
     Коронер: Возможно, вы слышали звук выстрела?
     Джеффри Грей: Нет.
     Коронер: Значит, подходя к кабинету, вы не видели и не слышали ничего подозрительного?
     Джеффри Грей: Ничего.

     Ну что ему стоило услышать что-то или кого-нибудь увидеть, направляясь к дому тем ясным и теплым вечером? Ведь убийца должен был прятаться где-то неподалеку. Ну почему Джеф не встретил его или хотя бы не заметил, как тот убегает? Почему? Уж конечно, потому, что этот кто-то очень хорошо позаботился о том, чтобы Джеф его не увидел. Потому что он знал, что Джеф не сможет его увидеть. Потому что знал о приходе Джефа. Знал, что Джеймс Эвертон звонил ему и что Джеф сможет добраться до Солвей-Лодж не раньше, чем через четверть часа - время, за которое убийца успел застрелить Джеймса Эвертона и преспокойно скрыться. Разумеется, Джеф не мог ничего услышать или увидеть. Уж об этом-то убийца позаботился в первую очередь! Но Мерсеры! Они должны были услышать выстрел. И услышать его задолго до того, как миссис Мерсер спустилась из спальни, чтобы закричать в холле и вызвать своего мужа, который чистил в кладовой серебро. Марион сказала, он действительно его чистил и перепачкал себе руки. И чистил он его - а миссис Мерсер не кричала - до тех самых пор, пока Джеф не оказался в кабинете, держа в руке пистолет.
     Про пистолет удалось выяснить очень многое. Пуля, убившая Эвертона, вне всякого сомнения, была выпущена именно из него. На нем были отпечатки Джефа. Да и как им не быть, если он сам его поднял? Другое дело, что на нем не было других отпечатков. На нем не было Других отпечатков! Значит, это никак не могло быть самоубийством. Да еще Джеф, как нарочно, уперся, что споткнулся о пистолет в самых дверях. Хилари вспомнила, как присяжные прямо-таки вцепились в эти слова, потому что от дверей до стола было минимум девять футов. И, поскольку Джеймс Эвертон умер мгновенно, не говоря уже об отсутствии на пистолете его отпечатков, о самоубийстве не могло идти и речи.
     Хилари тяжело и протяжно вздохнула.
     Поскольку выбирать приходилось между Джефом и Мерсерами, ясно было, что лгали они. И, однако, присяжные им поверили. И на следствии, и на суде.
     Она прочла показания Марион. Абсолютно ничего. Несколько ничего не значащих вопросов и столько же ничего не меняющих ответов, но сердце Хилари обливалось кровью, когда она представляла себе, чего стоило Марион стоять там и давать их под присягой. Они с Джефом были так безраздельно, так абсолютно счастливы, что счастье окутывало их, как яркое свечение, и сопровождало всегда и всюду, делая счастливым каждого, кто его касался. А в темной и душной зале суда этот свет начал меркнуть. Снаружи был жаркий солнечный день - в газетах только и писали, что о жаре,- а в душной и мрачной зале суда Джеф и Марион смотрели, как гаснет их свет.

     Коронер: Вы присутствовали при телефонном разговоре вашего мужа вечером шестнадцатого?
     Марион Грей: Да.
     Коронер: Вы запомнили время?
     Марион Грей: Да. Часы как раз били восемь. Он подождал, пока они стихнут, и поднял трубку.
     Коронер: Вы что-нибудь слышали?
     Марион Грей: Я слышала, как Джеймс Эвертон попросил моего мужа приехать к нему в Солвей-Лодж.
     Коронер: Вы хотите сказать, что слышали слова мистера Эвертона в буквальном смысле?
     Марион Грей: Да, я слышала его голос совершенно отчетливо. Он хотел, чтобы Джеф немедленно к нему приехал. Он даже повторил это: "Ты слышал, мой мальчик? Немедленно". Потом мой муж спросил у него, что случилось, и он сказал, что не может говорить об этом по телефону. Он еще раз повторил, чтобы Джеф приезжал как можно скорее, после чего мой муж повесил трубку и сказал мне: "Это Джеймс. Хочет, чтобы я сейчас же к нему приехал", а я ответила, что все слышала. Муж еще сказал: "Кажется, он страшно расстроен. Никак не возьму в толк чем".

     Потом ее спросили о пистолете. Марион ответила, что никогда раньше его не видела.

     Коронер: Вы никогда прежде не видели его у своего мужа?
     Марион Грей: Нет.
     Коронер: Как давно вы женаты?
     Марион Грей: Год и неделю.
     Коронер: И за это время ни разу не видели этого пистолета?
     Марион Грей: Ни разу.
     Коронер: Вы снимаете квартиру на Модсли-роуд?
     Марион Грей: Да.
     Коронер: Вы живете там с самого момента замужества?
     Марион Грей: Да.
     Коронер: Насколько я понимаю, это не очень большая квартира?
     Марион Грей: Не очень. Там только четыре комнаты.
     Коронер: И, будь пистолет в квартире, вы бы об этом знали?
     Марион Грей: Едва ли в этой квартире может находиться что-то, чего я бы не видела.
     Коронер: Там нет запертых шкафов, ящиков?
     Марион Грей: Нет.
     Коронер: И вы никогда и нигде не видели этого пистолета?
     Марион Грей: Я никогда и нигде не видела его раньше.

     После этого коронер ее отпустил.
     Хилари перевернула страницу.

Глава 5

     Вызвали Берти Эвертона.

     Коронер: Ваше имя Бертрам Эвертон?
     Бертрам Эвертон: Ну да, конечно.
     Коронер: Вы приходитесь покойному племянником?
     Бертрам Эвертон: Ну да.
     Коронер: Когда вы видели его в последний раз?
     Бертрам Эвертон: Ну, я, знаете, ужинал с ним как раз накануне того, как это произошло. Удивительный, знаете, случай, потому что не сказать, чтобы мы часто виделись. И надо же.
     Коронер: Вы хотите сказать, что были не в лучших отношениях со своим дядей?
     Бертрам Эвертон: Ну, знаете, не сказать, чтоб уж настолько. Старался просто держаться от него подальше и все такое.
     Коронер: Вы были в ссоре?
     Бертрам Эвертон: Да вовсе нет. Я, знаете, вообще стараюсь ни с кем не ссориться.
     Коронер: Возможно, у вас были какие-то разногласия?
     Бертрам Эвертон: Ну, разве что во взглядах на жизнь. Уж больно дядя любил работать. В поте лица, своими руками и все такое. Лично я предпочитаю собирать фарфор, так что сами понимаете...
     Коронер: Но вечером понедельника, пятнадцатого, вы все же с ним ужинали?
     Бертрам Эвертон: Ну да. Я же говорил.
     Коронер: Вы в это время жили в Шотландии?
     Бертрам Эвертон: Да. В Эдинбурге.
     Коронер: И вы проделали такой путь ради ужина с дядей, отношения с которым оставляли, мягко говоря, желать лучшего?
     Бертрам Эвертон: Ну, это вы уж хватили. Все было не совсем так.
     Коронер: Может быть, в таком случае вы расскажете нам, как именно это было, мистер Эвертон?
     Бертрам Эвертон: Ну как... Я ведь коллекционирую фарфор, а в таком месте, как Эдинбург, нет-нет чего-нибудь да найдешь. То есть совсем даже не обязательно, что найдешь, может статься, и нет, но все равно ищешь, потому что никогда ведь не знаешь, сами понимаете. Так вот, для себя я, правда, ничего не нашел, но я знаю тут одного парня, который интересуется керамикой, Уайт его зовут.
     Коронер: Это существенно?
     Бертрам Эвертон: Ну, я лично так не думаю; просто мне показалось, что вы захотите, знаете ли, узнать.
     Коронер: Не могли бы вы по возможности коротко рассказать нам, что заставило вас приехать из Эдинбурга и встретиться с дядей?
     Бертрам Эвертон: Ну, в том-то, знаете, и загвоздка, что приезжал я, собственно, не за этим. Я приехал увидеться с парнем, который скупает керамику,- я уже говорил, что его зовут Уайт?- потому что, знаете, я наткнулся на дивный комплект пивных кружек с изображением всех генералов, участвовавших в мероприятии, которое, знаете, обычно называют Мировой войной; выполненный в единственном экземпляре и вообще очень интересный во всех отношениях для каждого, кто этим интересуется, если вы меня понимаете. И, поскольку владелец комплекта собирался продавать его музею Кастла, я подумал, что моему приятелю стоит, знаете ли, поторопиться с предложением, и немедленно отправился его повидать.
     Коронер: И вы его повидали?
     Бертрам Эвертон: Ну в общем, знаете, нет. Он улетел в Париж. Под влиянием, как говорится, импульса. Так что я позвонил дяде Джеймсу и предложил вместе поужинать.
     Коронер: Вы только что сказали, что предпочитали видеться как можно реже. Что же заставило вас изменить своим привычкам в этом случае?
     Бертрам Эвертон: Ну, я был, можно сказать, на мели. Поэтому бесплатно покушать, поболтать по-семейному и все такое пришлось как нельзя более кстати; вы меня понимаете.
     Коронер: У вас было какое-нибудь конкретное дело, которое вам хотелось бы обсудить с покойным?
     Бертрам Эвертон: Ну, разве что насчет содержания для моего братца. Он, понимаете ли, выплачивал ему содержание, и мы тут подумали, что будет не то слово как замечательно, если удастся уговорить старика немного его увеличить, и я обещал посмотреть, что можно сделать,- если подвернется случай и вообще, ну, вы меня понимаете.
     Коронер: Итак, вы поужинали со своим дядей. Удалось ли вам обсудить вопрос о содержании, которое он выплачивал вашему брату?
     Бертрам Эвертон: Ну, я бы не решился назвать это обсуждением. Я просто сказал: "Как насчет содержания Фрэнка, дядя Джеймс?", а он ответил... Мне что, нужно повторять все, что он ответил?
     Коронер: Если это имеет отношение к причине, по которой он изменил завещание.
     Бертрам Эвертон: Ну, думаю, можно сказать, имеет, потому что он, понимаете, так здорово мне все расписал про старину Фрэнка. В том числе, что ему лучше поторопиться и подыскать себе какую-никакую работу, потому что, если с ним - это с дядей - что-нибудь случится, старина Фрэнк окажется без единого пенни, поскольку у него - дяди, понятно - руки так и чешутся изменить завещание, вычеркнув из него всех этих проклятых лизоблюдствующих подхалимов, уверенных, что они могут неплохо им попользоваться, но очень здорово ошибающихся, о чем они и узнают, не пройдет и двадцати четырех часов. Ну, я даже, знаете, немного опешил и сказал: "Помилуйте, дядя! Про старину Фрэнка и злейший враг не скажет, что он подхалим". А он посмотрел на меня как-то совсем уж нехорошо и сказал: "Я не о Фрэнке говорю".
     Коронер: В сущности, он сообщил вам о своем намерении изменить завещание?
     Бертрам Эвертон: Ну, прозвучало, во всяком случае, очень на то похоже, согласитесь.
     Коронер: Он сообщил вам, что намерен изменить завещание в вашу пользу?
     (Свидетель замялся).
     Коронер: Прошу вас ответить на этот вопрос.
     Бертрам Эвертон: Ну, знаете, как-то даже неловко отвечать на такие вопросы.
     Коронер: Боюсь, мне придется попросить вас все же на него ответить. Он говорил вам, что новое завещание составлено в вашу пользу?
     Бертрам Эвертон: Ну, знаете, почти.
     Коронер: И что же он вам сказал?
     Бертрам Эвертон: Ну, если вам действительно необходимо знать, он сказал, что раз уж ему приходится выбирать между льстивым лицемером и шутом гороховым, он, знаете, лучше уж выберет дурака.
     (Смех в зале.)
     Коронер: И вы отнесли это замечание на свой счет?
     Бертрам Эвертон: Ну, во всяком случае, мне так, понимаете, показалось.
     Коронер: Истолковав его как намерение изменить завещание в вашу пользу?
     Бертрам Эвертон: Ну, знаете, я не особенно верил, что он и впрямь это сделает. Я просто решил, что он поссорился с Джеффри.
     Коронер: Он сам вам это сказал?
     Бертрам Эвертон: Нет. Просто, знаете, мне так показалось.

     Щеки Хилари вспыхнули от негодования. В настоящем суде ему ни за что не позволили бы говорить такие вещи. А на коронерском расследовании - пожалуйста! И до чего же некстати вылез этот злосчастный Берти со своими догадками насчет ссоры между Джефом и его дядей! За все время расследования не появилось и намека на доказательство, что эта ссора была, и, однако, все воспринимали ее как данность. А уж после выступления Берти Эвертона никто и не сомневался, что ссора между Джеффри Греем и Джеймсом Эвертоном состоялась после того, как последний, изобличив Джеффри в чем-то очень неблаговидном, изменил свое завещание. Присяжные, осудившие Джеффри, думали точно так же, потому что стоит какому-нибудь убеждению поселиться в общественном сознании, от него уже практически невозможно избавиться. И пустое предположение Берти, несомненно, сильно укрепило присяжных в решении натянуть на голову судьи черную шапочку {В английском суде при оглашении смертного приговора судья в Дополнение к полному облачению надевал черную шапочку}.
     Хилари перевернула страницу. Материалы состояли частью из газетных вырезок, частью из перепечатанных записей стенографии. На следующей странице оказалась фотография Берти Эвертона: "Мистер Бертрам Эвертон выходит из зала суда". Хилари однажды видела его на слушаниях, но это было все равно что пытаться вспомнить кошмар. Даже теперь, изо всех сил всматриваясь в снимок, она никак не могла составить о Берти четкого представления. Не слишком высокий, не слишком низкий. Неправильные черты лица и длинные волосы. К тому же фотография была довольно размытой и, естественно, черно-белой. Хилари удалось вспомнить, что волосы у Берти рыжие. Ей еще показалось тогда, что их слишком много и они слишком длинные.
     Она стала читать его показания дальше.
     Берти сообщил, что прибыл на Кингз-Кросс {Один из вокзалов Лондона} пятнадцатого июля в половине шестого вечера десятичасовым экспрессом из Эдинбурга и, поужинав с Джеймсом Эвертоном, успел на обратный поезд, отправлявшийся с Кингз-Кросс в час пятьдесят ночи, и утром шестнадцатого в девять тридцать шесть был уже в Эдинбурге. С вокзала он отправился прямо в отель "Каледониан", позавтракал и лег отсыпаться. (Далее следовали пространные объяснения, что ему никогда не удается выспаться в поездах.) В половине второго спустился на ленч, после чего писал письма: своему брату и мистеру Уайту, упоминавшемуся ранее в связи с набором пивных кружек. В промежутке ему пришлось пожаловаться на неисправный звонок в номере. Вскоре после четырех он вышел прогуляться и по пути заглянул в контору узнать, не было ли для него телефонных звонков. Он ожидал, что владелец кружек захочет с ним связаться. Вернувшись в отель, он сразу прилег. Ему так и не удалось до конца выспаться, и он не очень хорошо себя чувствовал. В ресторан он спускаться не стал, поскольку есть ему не хотелось. Вместо этого он позвонил вниз и заказал бисквиты. Съев несколько, он запил их из своей фляжки и лег спать. Он затрудняется сказать, который был час. Что-то около восьми вечера. Он не смотрел на часы. Честно говоря, ему было здорово не по себе и очень хотелось спать. Проснулся он уже на следующее утро. Было девять час