ровел больше часа, проверяя каждую деталь. Кэтрин не хотела въезжать в Ледстоу при свете дня, и они выехали в такое время, что лишь чудом могли прибыть на место до наступления сумерек. Молодые люди немного поговорили, пока выбирались за окрестности Лондона. Уильям решил, что идея проинформировать местную полицию о колесе очень хороша. Он съездил в участок и привел полицейских в гараж. Теперь он рассказывал Кэтрин о своем разговоре с огромным, монументальным сержантом:
     - Он заставил меня почувствовать себя десятилетним мальчиком...- Уильям внезапно перескочил на другую тему: - Интересно, что я делал, когда мне было десять. Можно подумать, что человек постепенно привыкает ничего не помнить, но это не так. Не привыкает. Возникает ощущение, будто ты бежишь прямо на голую стену, зная, что в ней должно быть окно. Бывает, мне кажется, что я чуть не разбил голову.
     - Ты так чувствуешь?
     Уильям быстро кивнул. Через мгновение он снова заговорил:
     - Ты бы ни за что не подумала, что теперь я очень боюсь. Я имею в виду, странно подумать, что я могу чего-то бояться теперь, когда у меня есть ты. Но я боюсь... Боюсь худшего. Это просто идиотизм, да?
     - Нет, я так не думаю. Ты имеешь в виду, что тревожишься из-за меня?
     - Да. Ты же получила кота в мешке, разве не так? А потом, если у нас будут дети, я буду ужасно за них тревожиться.
     - Ты все вспомнишь,- сказала Кэтрин.
     Уильям на мгновение повернулся к ней, и она заметила беспокойство в его глазах.
     - Вспомню... Что? Может быть, мне нельзя было на тебе жениться.
     Кэтрин положила руку ему на колено.
     - Милый, не будь таким глупым. Ты прекрасно все вспомнишь. И волноваться будет не о чем, сам увидишь.
     Они выехали за пределы домов и оживленного городского движения и покатили дальше.
     Впоследствии Кэтрин, оглядываясь назад, думала, какой странной была эта поездка - мягкий, полный влаги воздух, с полей поднимается дымка, облака низко нависают над землей. Мир словно нарисован серебряным карандашом - никаких цветов, серые облака и голые деревья, ветви живых изгородей увешаны похожими на кристаллы каплями, река в серебряных и свинцовых полосах, с полей как дым поднимается туман.
     Всю дорогу они молчали, лишь раз Уильям произнес:
     - Тумана не будет до наступления темноты.
     Их охватило странное чувство отчуждения - не друг от друга, а от привычных форм вещей. Скоро исчезло ощущение расстояния. Очертания начали размываться и мутнеть. Влага, висевшая в воздухе, намерзала на ветровом стекле, и его приходилось очищать. Дорога, которую Кэтрин очень хорошо помнила, приобрела какой-то странный вид, как что-то узнаваемое, но как будто не вполне реальное. Девушка перестала размышлять, что нужно будет сделать и сказать. В этом не было никакого смысла. Дорога приведет их прямо к дому, а войдя туда, она будет знать, что говорить и делать. Кэтрин вспомнила, как они с Уильямом приехали в Седар-хаус после своей свадьбы в июле - в июле тридцать девятого, а все уже думали и говорили о войне... Ясный, сияющий день, и июльское солнце клонится на запад над полями, почти готовыми к сбору урожая. Кэтрин оглянулась назад, в прошлое, на агонию любви, агонию разлуки, бесконечную агонию медленно умирающей надежды. Теперь они вместе, путешествуют в тумане по старой дороге, к старому дому, январским днем.
     Они миновали Ледлингтон на исходе дня, когда на улицах уже зажглись фонари. Уильям не останавливаясь вел машину через город до его противоположного конца. Оставив позади разбросанные в беспорядке новостройки, которые, как грибы, выросли повсюду вокруг старого города, автомобиль проехал еще семь миль по пустынной дороге и достиг середины деревенской улицы, где и остановился. Фары его отбрасывали прямые яркие лучи, и капли тумана сверкали в них, как пылинки на солнце.
     - Вот мы и добрались,- промолвила Кэтрин.
     Уильям не ответил. Он просто вышел из машины и открыл жене дверь. Обняв Кэтрин, он сказал:
     - Я только отгоню машину. Я не задержусь.
     Сердце Кэтрин замерло. Июльский вечер... Конфетти на ее шляпке... Деревенская улица, освещенная косыми лучами... Новый, блестящий автомобиль... Уильям открывает дверь и обнимает Кэтрин, когда она выходит... "Я только отгоню машину. Я не задержусь"...
     Гараж находился через дорогу, двери его были открыты - не для нового, блестящего "Алвиса", а для старой жестянки Уильяма, по кусочкам собранной из металлолома. Кэтрин слегка улыбнулась, на мгновение задержала его руку и поднялась по трем ступенькам к дверям Седар-хауса. Она увидела, как Уильям дал задний ход и заехал в гараж, как делал это уже сотню раз.
     Кэтрин подняла щеколду и вошла в дом. В холле горели огни. Она выключила все, кроме одного. Потом направилась к двери в дальнем конце холла и спустилась по каменной лестнице в кухню.
     Миссис Перкинс, полная и розовощекая, в синем платье и белом переднике, повернулась от плиты:
     - О, мисс Кэти, а я и не слышала, как вы подъехали!
     Кэтрин поцеловала ее и сказала, держа ее руки в своих:
     - Перки, дорогая, я тебе говорила, что у меня для тебя большой сюрприз. И у меня только полминутки, чтобы рассказать тебе, что это. Ты же не упадешь в обморок, правда?
     Миссис Перкинс хихикнула:
     - Я не из тех, кто падает в обморок! Такая толстуха не может себе этого позволить. Кто будет меня поднимать, с моим-то весом?- Голос ее внезапно изменился: - О, мисс Кэти, так что же это?
     - Уильям...- произнесла Кэтрин.
     - О, моя дорогая, ты получила какие-то новости?
     Кэтрин кивнула. На телеграмму, извещавшую об исчезновении мужа, она смотрела сухими глазами. Теперь слезы полились безудержно. Глаза ее заблестели. Слезы текли по щекам, по дрожащим губам, оставляя на них соленый вкус.
     - Он вернулся...

Глава 26

     Кэтрин поднялась в холл. Свое меховое пальто она уронила на черное с золотом лаковое кресло, стоящее под портретом брата ее прадеда Амброза Талбота, изображенного в военной форме, которую он носил во времена битвы при Ватерлоо - узкие белые бриджи, алая куртка, высокий узел шейного платка, светлое, почти девичье лицо. Ему не было еще и девятнадцати, когда с него рисовали этот портрет - к тому моменту Наполеон уже отбыл на Святую Елену, и исчезла его черная тень, накрывшая мир. Седар-хаус принадлежал семье Талботов с тех пор, как Уильям Талбот построил его в качестве загородного дома около века назад. Имение получило свое название от огромного кедра, посаженного Талботом в конце лужайки, и кедровых панелей, покрывавших стены. С годами дерево постепенно рассыхалось, превращаясь в тонкую, летучую пыль, но слабый, нежный аромат кедра до сих пор разносился в воздухе.
     Бабка Уильяма была последней представительницей длинной ветви Талботов. Свое имя молодой человек получил от основателя рода: Уильям Талбот Эверзли. Весь этот дом, наполненный портретами и другими отголосками прошлого, принадлежал ему. А портретов здесь было много - судья в алой мантии и парадном георгианском парике, адмирал с косичкой, подзорной трубой в руке и глазами Уильяма на смуглом морщинистом лице. Девушкой в розовом платье середины восемнадцатого века была Аманда Талбот, совершившая романтический побег с чернобровым якобитом родом из шотландских горцев и после сорок пятого года проведшая остаток жизни вместе с ним в изгнании. У нее были чудесные лукавые глаза и нежные, улыбающиеся губы. Портрет ее висел над камином, где сейчас полыхали поленья. Кэтрин стояла у огня и ждала. Дверь была плотно закрыта, но не заперта. Скоро она распахнется... В доме все такое мирное и родное - по одну сторону холла наверх уходит лестница. Прямо у ее начала - дверь в столовую. По Другую сторону, за стеной, в которую вделан камин,- гостиная. Стены в ней выкрашены в цвет слоновой кости, а вдоль них, в старинных шкафчиках времен Аманды Талбот,- китайский фарфор, который они с Уильямом в детстве рассматривали вместе с бабушкой.
     Сердце Кэтрин, колотившиеся вначале, теперь успокоилось. Ведь волноваться не о чем. Уильям возвращается домой.
     Отворилась дверь и Кэтрин двинулась навстречу мужу. Он молча обнял ее. В такие моменты слова не нужны. Когда Уильям наконец поднял голову и заговорил, обоим показалось, будто они очнулись от сна. Что-то скользнуло прочь от них, чтобы присоединиться к мириадам других воспоминаний. Уильям произнес ее имя. Потом сказал:
     - Да, хорошо, что мы сюда приехали. Здесь я всегда чувствовал себя по-настоящему дома.
     Все еще обнимая жену за плечи, он оглянулся на камин, где жарко пылали наваленные грудой поленья - одни раскаленные, выгоревшие изнутри, другие - черные, лишь снизу охваченные языками пламени. Улыбаясь, Уильям произнес:
     - Выглядит неплохо. Но что за климат! Кто бы мог подумать, что сейчас июль!
     Июль! А они ехали сюда сквозь январские сумерки... Всего половина шестого, а на землю уже опустилась тьма январской ночи. Кэтрин отстранилась от мужа, боясь, что он может почувствовать ее дрожь. Затаив дыхание, она ждала его следующей фразы. И Уильям произнес ее - самым жизнерадостным тоном:
     - Боже, как я голоден! Надеюсь, у Перки есть для нас что-нибудь. Еще ведь не слишком поздно, правда?
     Уильям взглянул на часы и воскликнул:
     - Сколько времени? Эти часы остановились на двадцати минутах шестого. А сейчас, должно быть, уже часов десять!
     - Почему?
     - На улице темно - хоть глаз выколи. Да, плохи наши дела.
     Он озадаченно нахмурил брови, потом лоб его снова разгладился:
     - Но это все не важно, пока мы здесь. Пойди посмотри, что там Перки может придумать. Я отнесу наши чемоданы наверх и умоюсь.
     Кэтрин прошла на кухню и обнаружила, что миссис Перкинс наполняет кастрюли, обливаясь слезами.
     - Перки, послушай, ты не должна плакать.
     - О, мисс Кэти, дорогая моя, это от радости!
     Поставив кастрюлю, она протянула обе руки. Кэтрин взяла их в свои и крепко сжала.
     - Перки, послушай! Я тебе сказала, что он ничего не помнит до сорок второго. Но теперь он вспомнил. А последние несколько лет - забыл. По крайней мере, мне так кажется. Я не знаю. Но он думает, что сейчас - июль, что мы только поженились и приехали сюда на медовый месяц. И он думает, что сейчас - десять вечера, потому что на улице темно. Перки, ты должна мне помочь!
     Миссис Перкинс подняла глаза:
     - Что я могу сделать, моя дорогая?
     В голосе Кэтрин зазвенел смех:
     - Он говорит, что голоден, и хочет узнать, что ты можешь предложить нам на ужин.
     Розовое лицо кухарки просветлело.
     - Ну, тогда мне нужно просто закончить. Суп уже почти подогрет, и есть отличный пирог. Подать его холодным или поставить в духовку?
     - Надо спросить Уильяма.
     - И я сделала шоколадный торт - как раз как вы любите, мисс Кэти.
     - Чудесно!
     И тут вошел Уильям, поцеловал миссис Перкинс, уселся на край кухонного стола - за эту привычку его бранили, сколько Кэтрин себя помнила,- и сказал смеясь:
     - Ну и погодку вы нам наколдовали! Я, переходя дорогу, собственную руку не мог разглядеть. А Кэтрин не могла своего обручального кольца увидеть. Она вам его уже показала? Она страшно горда тем, что теперь замужняя женщина.- Уильям взял ее левую руку и выставил вперед: - Выглядит неплохо, правда? И звучит хорошо - миссис Уильям Эверзли! И Перки, дорогая, это, конечно, ничуть не романтично, но мы просто умираем от голода! Не понимаю, почему мы так долго сюда добирались. Если в ближайшее время я чего-нибудь не съем, то моей эпитафией будет "УМЕР ОТ ГОЛОДА В ДЕНЬ СВАДЬБЫ".
     Миссис Перкинс храбро взяла себя в руки, ничем не выдав своих чувств:
     - Тогда вам лучше выйти из моей кухни, мистер Уильям, и слезть со стола, а то ничего не получите!
     Это был самый странный вечер в жизни Кэтрин. Они отправились в гостиную, и Уильям все время ухаживал за ней так, как тот, юный Уильям, много лет назад, в те времена, когда жизнь казалась им самым веселым и беззаботным приключением на свете. А потом, посреди всего этого, он внезапно замолчал, на лице его появилось озадаченное выражение. Он отошел от нее в дальний конец комнаты, где за выцветшими занавесками цвета морской волны скрывалась дверь в сад и пара двустворчатых окон по обе стороны от нее. Раздвинув занавески, Уильям застыл, глядя наружу. Кэтрин же показалось, что сама ночь в этот момент заглянула в комнату. Уильям, конечно, не мог ничего различить в этой тьме, если только он не всматривался в картину, неизгладимо запечатленную в его воображении и памяти долгими годами. Стоя за его спиной, Кэтрин видела ту же картину: маленькую, строгую террасу с большими каменными вазами, наполненными землей,- в июле в них буйно разрастаются цветы. За террасой - грядка лаванды, два высоких миртовых куста, ровный, бархатистый газон и огромный кедр. Почувствовав прикосновение Кэтрин, Уильям резко обернулся и спросил:
     - В кедр не попала молния, все в порядке?
     От неожиданности и испуга Кэтрин лишь с трудом удалось ответить, сохраняя спокойствие в голосе:
     - Нет, все хорошо. Ты завтра увидишь.
     Озадаченное выражение на его лице усилилось:
     - Что увижу?
     - Кедр. Ты спросил, все ли с ним в порядке.
     - Да? А что с ним могло случиться?- Уильям подошел к одному из шкафчиков с фарфором: - Помнишь, как бабушка учила нас различать глазурь на ощупь? Знаешь, это так странно - кончики моих пальцев помнят разницу между этими тарелками и чашками. Бабушка никогда не разрешала нам трогать их без нее. Забавно думать о том, сколько людей дотрагивалось до них с тех пор, как их сделали, а теперь они наши.
     Когда миссис Перкинс позвала их в столовую, все происходящее показалось Кэтрин еще боле странным. Бабушка смотрела на них с портрета, висящего рядом с камином. Шедевр Эмори - бабушка в девяносто лет, с кружевным шарфом поверх седых кудрей, которыми она так гордилась; лицо все еще яркое и живое, глаза все еще синие... Сидя в своем большом кресле, она озирала комнату. Ее взгляд говорил Кэтрин: "Не думайте, что когда-нибудь сможете от меня избавиться! Я вас всех слишком люблю". Да, она и теперь смотрела на них.
     В течение всего ужина Уильям оживленно, весело говорил о том, что они сделают в саду:
     - Я видел где-то, как белые лилии растут рядами на фоне темной живой изгороди. Смотрится очень красиво. Я подумал, можно попробовать так сделать в конце сада, напротив туй. Как ты думаешь? Я в лилиях разбираюсь. Есть еще отличный сорт абрикосового цвета - на севере его много выращивают,- я бы и такие тоже хотел посадить. Жаль только, что слишком далеко ездить сюда каждый день, но летом мы могли бы заниматься этим по выходным. Я хотел бы позаниматься садом. У меня есть идея сделать пруд - с водяными лилиями и так далее. Подожди, пока мы закончим есть, и я сделаю тебе набросок.- Он внезапно поднял на нее взгляд и рассмеялся: - Это будет интересно, правда?
     Когда он так говорил, он мог быть кем угодно - Уильямом Смитом, или Уильямом Эверзли, или каким-то третьим Уильямом, мечущимся по спорной территории между двумя первыми. Кэтрин вдохновляла его на дальнейшие разговоры о саде.
     После ужина, в гостиной, она сыграла ему. Когда они вместе отправились наверх, Уильям произнес самую странную фразу за весь вечер. Они уже стояли на верхней ступеньке, когда он вдруг замер, оглядываясь по сторонам. Рука, обнимавшая жену, упала с ее плеч. Светлые брови сошлись:
     - Мне про это место снился ужасно интересный сон. Я его не помню.
     - И не нужно пытаться.
     Уильям кивнул, взошел на площадку и снова обернулся. Взгляд его скользнул от орла на правом столбе к ангелу на левом.
     - Там было что-то про евангелистов,- медленно проговорил он.- Что-то о...- Он внезапно издал смешок: - Я знаю! Мне снилось, что ангелом был мистер Таттлкомб! Бред, правда?
     - Совершенный бред,- ответила Кэтрин.
     Все еще смеясь, Уильям обнял жену, они поцеловались и пошли в свою комнату, длинную комнату над гостиной, с окнами, выходящими в сад, на кедр. Кэтрин теперь было уже не важно, каким из двух Уильямов был ее муж, в какую сторону качнулся маятник его памяти. Это был Уильям, любящий ее и любимый ею. Уильям, любивший ее всегда. Уильям, который будет любить ее вечно.

Глава 27

     Уильям проснулся оттого, что часы на лестничной площадке, принадлежавшие еще его деду, начали бить восемь. Звук был очень низким и торжественным. Уильям, вероятно, проснулся даже чуть раньше начала боя - он поймал себя на том, что считает до восьми. Он точно знал, что не пропустил ни одного удара: перед тем как начать отбивать положенное количество раз, часы всегда издавали нечто вроде жужжания, и именно этот звук услышал Уильям, когда проснулся. Он лежал на кровати. Занавеси были отдернуты, открывая ряд окон, выходящих в сад. Два из них были распахнуты, сквозь них виднелось серовато-синее, цвета сланца, небо и верхние ветви кедра, словно черные крылья распростертые над садом. В январе в восемь утра уже не темно, но еще по-настоящему и не светло.
     Повернув голову, Уильям увидел Кэтрин, спящую рядом,- обе руки сложены под подбородком, волосы рассыпались по подушке. Возможно, это случилось именно сейчас, а может быть, и во сне, но, повернувшись вот так и увидев Кэтрин, он твердо понял: то, что он называл "глухой стеной", исчезло. Уильям Смит вспомнил Уильяма Эверзли, а Уильям Эверзли теперь все знал об Уильяме Смите. Две половины его памяти встретились и слились воедино. Остался лишь один пробел: пребывание в немецком госпитале. Уильям помнил все вплоть до момента бомбежки и понимал, что побывал в госпитале, потому что помнил, как вышел оттуда с табличкой "Уильям Смит". Но все события между этими вехами казались такими же смутными и неясными, как его прошлогодний сон. Правда, события эти, скорее всего, были крайне неприятными, поэтому Уильям решил, что вполне обойдется и без них. К тому же, ему и так нужно было многое перебрать в памяти, во многом разобраться. Этим-то он и решил теперь заняться.
     Кэтрин... Но с ней все вышло замечательно. Могло случиться иначе - она ведь могла выйти за другого. Но не вышла. Они поженились во второй раз. Теперь - Эверзли. Но здесь не все так просто. Уильям задумался о том, как Сирил и Бретт преодолели годы войны и трудный переходный период, что сделали за это время. Он совершенно не переоценивал их способностей в области бизнеса. У Сирила их просто не было, а Бретт ни о чем не заботился. Может, у него и были способности, но Уильям не испытывал по этому поводу особого оптимизма. Интересно, что они скажут, когда узнают, что он вернулся Конечно, как родственники они обрадуются, но что касается бизнеса - тут они, пожалуй, почувствуют некоторое потрясение. И оттого, что Уильям младше них, и намного, легче не становится. Тут он подумал о мисс Джонс. Она крадучись проскользнула в его мысли. Он видел ее в тот день, шестого декабря, в шесть вечера. Она не могла не узнать его. Или все-таки могла? Уильям задумался об этом. Теперь он помнил, как выглядел раньше. И помнил свое вчерашнее отражение в зеркале, во время бритья. Он изменился не настолько, чтобы у мисс Джонс могло возникнуть хоть малейшее сомнение. Они были знакомы около семи лет перед тем, как Уильям пропал. Фрэнк Эбботт узнал его, встретив лишь однажды. Дэвис... Это ведь на Дэвиса он налетел там, на улице,- Дэвис вспомнил его в одно мгновение, в свете фонаря. Мисс Джонс должна была его узнать.
     Уильяму пришло в голову, что возвращение из мертвых после семи лет осложняет жизнь других людей точно так же, как и твою собственную. В этот момент Кэтрин пошевелилась, выбросила вперед руку и проснулась.
     Секунду она не могла понять, где находится. Но уже в следующее мгновение Уильям сжал ее в объятиях, повторяя:
     - Дорогая, проснись! Скорее просыпайся! Я все вспомнил!
     Кэтрин не могла подобрать слов для ответа. Она чувствовала изумление, счастье и покой, потому что ничто не имело значения, пока Уильям был рядом. Она лишь произнесла:
     - Я уже проснулась.
     - Нет еще! Но ты должна проснуться! Кэт, я вспомнил!
     Теперь она по-настоящему проснулась.