дя, я порвала платье о ветки изгороди. Это вам известно, не так ли? Вы с Эдной вышли на лестничную площадку, когда я ругалась с Мейсон. Она наябедничала Адриане о моем платье, и вы должны были слышать, что я ответила - вы оба!
     Что, если я расскажу о беседке Эдне? Или Адриане? А может быть, стоит рассказать им обеим? Это будет очень забавно, вы не находите? А может, не так уж и забавно - по крайней мере, для вас! Люди могут подумать, что это вы толкнули в темноте бедную старенькую Мейбл Престон!
     - А зачем мне было это делать? - голос Джеффри звучал резко.
     Мириэл рассмеялась.
     - О, мой дорогой, не будьте таким глупеньким! Вам интересно знать, зачем вы ее толкнули? Да затем, что на ней было пальто Адрианы и вы подумали, что это она и есть! Вот зачем!
     - Что за гадкое предположение!
     Мириэл кивнула.
     - Я бы сказала, что за гадкий поступок! Гадкий, но умный, дорогой мой, очень умный - если бы вы только не перепутали, кого спихивать в пруд! Когда Адриана умрет, мы все будем свободны. Вы сможете махнуть рукой на Эдну и сбежать с любой женщиной по вашему выбору, не так ли?
     Джеффри еле сдерживал бешенство.
     - Вы с ума сошли! Или сами толкнули Мейбл - не знаю, что больше соответствует истине.
     А в это время в гостиной Ниниан снял с граммофона пластинку с обожаемым Мириэл джазом и поставил другую. Ее тихая музыка была вполне подходящим поводом оставаться в дальнем конце комнаты и не слишком мешала разговаривать. После недолгого замешательства Ниниан снова стал самим собой и ему надо было многое сказать.
     Ему всегда было что сказать Дженет. У него появилась неплохая идея для новой книги, а слушателем Дженет была вдохновенным и вдохновляющим. Сама лишенная искрометности, она была твердым кремнем, отскакивая от которого, талант Ниниана высекал целый фейерверк ослепительных искр. Он продолжал развивать эту тему, когда пластинка кончилась и пришлось искать другую.

     Напев негромкий песенки прелестной,
     И кофе миссис Симмонс, столь уместный
     В глуши, где ты так слушаешь меня,
     Где мы одни с тобой - вот рай небесный... -

     как сказал бы Омар Хайям. Знаешь ли ты, дорогая моя, что именно тебя мне всю жизнь и не хватало.
     Карие глаза Дженет искрились смехом.
     - А что я должна на это ответить?
     - Ты должна выразить признательность, конечно в должной мере, и продолжать слушать.
     - И ничего не говорить?
     - Ну, это зависит от того, что именно ты собираешься сказать.
     И Ниниан продолжал пересказывать Дженет свою идею.
     Адриана восседала в своем резном кресле, среди темно-фиолетовых подушек. Несмотря на тщательно наложенный Мейсон макияж, серый цвет ее платья и бархатных портьер как будто лег и на ее кожу. Рука, время от времени переворачивающая страницу лежащей на коленях книги, казалась совершенно бескровной, так что неброский лак на ногтях выглядел кричаще ярким. В ее сознании теснились бесчисленные, сменявшие друг друга картины. Они выплывали из прошлого и в тусклом свете словно утрачивали былую яркость и цвет. Иные когда-то приносили ей восторг, иные - щемящую боль, и она принимала и восторг, и боль, переплавляя их в сценической игре. Она просматривала эти картины и отпускала их - они отныне принадлежат прошлому. А думать нужно о настоящем. Адриане вспомнился стих из Библии: "Врагами человека станут живущие в доме его".
     Когда-то у нее были враги, но она не обращала на них особого внимания. Они не причинили Адриане сколь-нибудь значительного вреда потому, что она не позволяла ничьим словам или поступкам задеть ее. Она никогда не снисходила до ответных ударов, не позволяла себе ненавидеть - лишь держала голову высоко поднятой и шла своей дорогой. Но врагов в своем собственном доме не замечать нельзя - они слишком близко. Они сидят за твоим столом, окружают тебя, могут подсыпать яд в твою чашку, расставить силки для твоих ног или нанести удар в темноте.
     Адриана думала о людях, которых приютила под своей крышей. Джеффри, которого она знала с тех пор, как ему исполнилось четыре года - тогда это был настоящий маленький ангел с золотыми кудрями и пухлыми щечками.
     На этот раз ей вспомнилась цитата из Шекспира: "Он может, улыбаясь, быть злодеем". Улыбка Джеффри по-прежнему была очаровательной и невозможно представить себе, что за этой улыбкой скрывается убийца. Джеффри любит комфорт и легкую жизнь, женщин и их восхищение, так льстящее его тщеславию, ему нравятся блага жизни, а еще больше - то, что они достаются ему без малейших усилий.
     Убийство для такой натуры - дело неприятное и обременительное.
     Вот Эдна, сидит напротив со своей вечной вышивкой, и все ее мысли, если таковые и есть, - это сплошное мельтешение банальностей. Что за жизнь, что за судьба: тупое, монотонное существование! Дни, потраченные на ничтожнейшие из ничтожных вещей, месяцы и годы, уходящие впустую! Зачем только Джеффри на ней женился? Адриана мысленно пожала плечами. Их столкнула судьба. Эдна, как и все прочие женщины, вскружила ему голову лестью, но на этот раз тщеславие Джеффри заманило его в западню. Адриана припомнила, что отец Эдны был адвокатом, а мать - кошмарной особой, заседавшей в различных комитетах, которую ничто не могло остановить. У нее было четыре бесцветных дочери-бесприданницы, и всех их она умудрилась выдать замуж. Будь Эдна хоть немного похожа на нее, Джеффри бы это пошло только на пользу: она бы с ним управилась как следует - но Эдна была не способна управиться и с мышью, не говоря уж о мужчине. Бедняжка Эдна!
     Мириэл - и зачем только она позволила этому созданию войти в ее жизнь? Адриана вспомнила, как впервые увидела девочку - шестимесячное дитя на руках противной старухи, бойкой на язык и с жадными глазами. Ребенок смотрел на Адриану из-под длинных темных ресниц странным, немигающим взглядом - такой бывает у зверенышей. Щенки, котята, младенцы - они все таращатся на вас, а вы и представить себе не можете, что означает взгляд этих глаз, которые вас не видят. Мать ребенка лежала на земле, с ножом любовника в сердце, а ребенок таращился на стоящих вокруг людей.
     Адриана механически перевернула страницу книги. Знай она тогда, во что все это выльется, забрала бы она девочку? Вероятно, забрала бы все равно. Адриана вспоминала, как прошло бурное младенчество Мириэл, как она превратилась в немного угрюмую, но по-прежнему непредсказуемую и необузданную маленькую девочку, потом - в истеричную и неуправляемую школьницу и, наконец, - в нервную молодую женщину. Адриана рассуждала холодно и спокойно - Мириэл, как никто другой, подходит на роль злоумышленницы. Но невозможно поверить, что твоим врагом может быть создание, выросшее у тебя на глазах и при всех своих недостатках ставшее частью твоей жизни.
     Адриана продолжала перелистывать список домочадцев.
     Стар - о нет, только не она. Стар физически не способна ненавидеть или ударить исподтишка. Стар любит себя, но и других она тоже любит. У нее нет ни оснований, ни возможности стать убийцей.
     Ниниан - нет, разум Адрианы противился самой этой мысли. Мнение Дженет по этому поводу полностью совпадало с ее собственным. Он несомненно эгоцентрик и несколько легкомыслен, но это - внешнее. На самом деле это глубокий человек, но и в глубинах этих нет ни ненависти, ни холодного безжалостного расчета, чтобы нанести удар.
     Слуги... Адриана поежилась. Что, в сущности, ей о них известно? Симмонсы - они служили ей вот уже двадцать лет. Приходящая женщина - с абсолютно безупречным прошлым, респектабельная до мозга костей, для нее любая уголовщина просто немыслимое дело. Эта противная девчонка Джоан Качл - любимица Эдны... Адриана перестала думать о них и, закрыв книгу, обратилась к мисс Силвер.
     - Знаете, сейчас только половина десятого, но, полагаю, на сегодня с нас хватит. Лично я отправляюсь спать.
     А как вы? И Эдна?
     Мисс Силвер улыбнулась и начала складывать вязанье.
     Эдна Форд закончила очередной стежок и сложила вышивку. Она давно уже молчала, но тут произнесла слабым, усталым голосом:
     - О да, я буду только рада. Только вот последнее время я совсем не сплю, а ведь без сна невозможно жить. Придется сегодня принять снотворное.

Глава 25

     Джон Лентон опоздал к ужину. Выглядел он усталым и против обыкновения мрачным. Мэри Лентон была хорошей женой - она поставила перед ним тарелки с едой и не стала задавать вопросов. Если он хочет ужинать в тишине, пускай, а если захочет поговорить, то она здесь, рядом.
     Мэри отметила, что вид у него совершенно измученный, но в его молчании чувствовалось нечто большее, чем просто усталость. Она молча убрала тарелки и собралась унести их, но когда уже выходила с подносом, Джон сказал:
     - Когда закончишь, приходи в кабинет. Мне нужно с тобой поговорить.
     Мэри сложила грязные тарелки в таз с водой и отправилась в кабинет.
     Джон расхаживал из угла в угол с выражением недоумения и гнева на лице. Мэри спросила: "Что случилось, Джон?" - и он дважды пересек комнату из конца в конец, прежде чем ответить:
     - Понимаешь, меня вызвали к больной - старой миссис Данн в Фолдинге...
     - Ей очень плохо?
     - Нет... Нет - она чуть что, думает, что умирает, - с ней-то как раз ничего серьезного. Но я подумал, что уж коли я здесь, мне следует зайти к миссис Коплен и поговорить с ней о ее дочери - Оливии. Ты ведь знаешь, что она сейчас в Ледбери, у миссис Ридли - помогает ей присматривать за детьми и ведет себя не слишком хорошо: приходит домой поздно вечером и водится с сомнительной компанией. Ей всего шестнадцать и миссис Ридли это очень беспокоит. Она звонила мне сегодня утром и просила поговорить с ее матерью и, поскольку я оказался поблизости, я решил к ней зайти.
     Мэри Лентон старалась понять, куда он клонит. Джон вполне мог сожалеть о происходящем с Оливией Коплен, но разговор предстоял явно не о ней, а о чем-то другом.
     - И что? - спросила она.
     Джон рубанул ладонью воздух.
     - Я отправился к Колленам и услышал больше, чем рассчитывал.
     Мэри смотрела на мужа - ее светлые волосы блестели под лампой, лицо было серьезно.
     - Джон, что случилось?
     Рука Джона опустилась ей на плечо.
     - Я заговорил с ней об Оливии и совершенно не ожидал такого поворота. Хоть я и предполагал, что миссис Коллен вообще дама строптивая.
     - Так и оказалось?
     - Она посоветовала мне получше присматривать за своими домашними. Говорит, у вас-то у самих что дома творится!
     - Ох, Джон!
     - Говорит, будто Элли встречается с Джеффри Фордом.
     Что об этом известно всем, кроме меня. И что прежде чем воспитывать ее дочку, мне надо, мол, навести порядок в своем собственном доме. - Джон замолчал, убрал руку с плеча жены, дошел до окна и вернулся обратно. - Я не стану пересказывать тебе все, что она наговорила. Она - женщина невоздержанная на язык и мне не хочется повторять ее слова. Она сказала, что Элли по ночам ходит в Фордхаус - об этом все говорят. Что видели, как она возвращается домой в два часа ночи! Я хочу знать правду! Что это - ложь от начала и до конца или в этих сплетнях что-то есть?
     Если ты что-нибудь знаешь, то должна рассказать мне!
     Мэри Лентон подняла на мужа честные голубые глаза.
     - Джон, я не знаю. Она так страдает. Я перевела девочек в другую комнату - Дженни сказала, что Элли плачет по ночам. И она стала запираться изнутри...
     - Когда?
     - С тех пор, как я перевела девочек.
     В голосе Джона звучал тяжелый, с трудом сдерживаемый гнев:
     - Я не желаю, чтобы подобное происходило в моем доме!
     Это самое опасное! С какой стати - не вижу причины!
     Но причина была совершенно ясна обоим: если девушка среди ночи тайком уходит из дома, она не может допустить, чтобы ее отсутствие было обнаружено.
     - Я должен с ней поговорить, - сказал Джон.
     - Нет, Джон, нет!
     Джон бросил на жену суровейший взгляд.
     - Такие вещи покрывать нельзя!
     На глаза Мэри навернулись слезы.
     - Джон, позволь сперва мне с ней поговорить. Она такая слабенькая, такая несчастная. Все может быть не так плохо, как ты думаешь. Разреши мне с ней поговорить.
     Это была минута тревожного ожидания, наконец Джон хрипло проговорил:
     - Хорошо, но ты сделаешь это немедленно.
     - Она наверняка легла спать.
     Джон посмотрел на часы.
     - В половине девятого?
     - Она часто ложиться в половине девятого, ты же знаешь.
     - Она еще не спит, а если спит, ты должна ее разбудить. Я не желаю, чтобы этот разговор был отложен, а вся ситуация спущена на тормозах! Можешь поговорить с ней, если тебе так хочется, но все равно ответственность лежит на мне и я не имею ни права, ни возможности перекладывать ее на чужие плечи.
     Мэри Лентон не прожила бы восьми лет в счастливом браке, если бы не знала, когда можно настаивать на своем, а когда нет. На этот раз она уперлась в непреодолимую стенку - совесть Джона. Ей становилось страшно от мысли, что однажды его совесть может встать между ними - ведь ее собственная была не столь уж непреклонна: твердо разделяя добро и зло, она всегда была готова прислушаться к голосу милосердия и жалости. На словах Мэри могла осуждать грешника, но на деле легко прощала любой грех.
     С тяжелым сердцем она поднялась наверх и постучала в дверь комнаты Элли. Никто не ответил, и она постучала снова. После третьей попытки Мэри попыталась повернуть ручку - дверь была заперта.

Глава 26

     Дом викария был очень старым. Стены его оплел старый плющ, а в саду тянулись к солнцу старые деревья. Чтобы выбраться из дома ночью, Элли не нужно было рисковать, спускаясь вниз по лестнице или возиться с дверным засовом. Достаточно лишь запереть дверь изнутри и шагнуть с подоконника на толстый, как ступенька, сук старой груши - это легко, слишком легко для той сердечной муки, которая ее терзала. Вначале то был просто свет романтической любви. Ее сияние озарило жизнь Элли и девушка не мечтала о большем, чем просто погреться у ее пламени. Но потом Джеффри заметил ее, прикоснулся к ней, поцеловал - и огонь обратился в адское пламя. Началась борьба с собственной совестью, попытка представить Эдну нелюбимой женой, удерживающей Джеффри против его воли, и, наконец, пришло осознание того факта, что он - просто трус. Он не может оставить Эдну, иначе Адриана Форд лишит его содержания, а он любит эту беззаботную жизнь куда больше, чем когда-либо любил женщину.
     Понемногу романтическая дымка развеивалась, и девушка уже видела Джеффри реального. Он брал то, что она могла отдать ему, пока это можно было делать легко и безопасно, но едва запахнет малейшей сложностью или опасностью, он тут же удерет.
     В тот день, который начался с похорон бедной Мейбл Престон, Элли пребывала в пучине отчаянья. Она не пошла на похороны с Мэри Лентон - та объясняла свой поступок волей мужа: "Джон сказал, что лучше мне пойти.
     Бедняжка - чужая в наших краях, и у нее совсем нет родственников". Но Элли нужно было заниматься с детьми - вполне приемлемый повод остаться дома, - и девушке как-то удалось скоротать день. Вечером, поднявшись к себе в комнату, она заперла дверь, выключила свет и села у окна, как поступала каждый вечер. Постепенно ее глаза привыкали к темноте и она могла отчетливо видеть достаточно далеко - и сторожку Бурн-холла, где жила Эсме Трент, и даже дальше.
     Элли уже дошла до такой степени нервного возбуждения, что не могла лечь спать, не удостоверившись прежде, что никто не появился со стороны Форд-хауса и не зашел в сторожку. Иногда в самом деле никто не появлялся и тогда около полуночи она ложилась в постель, чтобы забыться сном. Иногда было слишком темно, чтобы заметить, идет кто-то по дорожке или нет. Тогда она надеялась, и верила, и молилась, прекрасно понимая, что не имеет права молиться о подобном, и впадала в странное состояние на границе сна и яви. Но иногда она видела на дорожке тень, сворачивающую к сторожке Бурн-холла, - тень, которой, как она прекрасно знала, был Джеффри Форд, и тогда не могла уснуть до самого рассвета.
     Сегодня время ожидания оказалось очень коротким. Не прошло и получаса, как Элли увидела силуэт идущего по дороге человека. Сперва это было лишь смутное движение во тьме - в ней что-то двигалось, как вода в воде или туман в тумане. Но распахнув обе створки окна и высунувшись наружу, девушка увидела смутный силуэт идущего по дорожке человека и услышала звук его шагов - далекий и слабый. Ночь была тихой, шаги приближались. Возможно, это вообще был не Джеффри, возможно, он сегодня вообще не придет. Элли высунулась из окна, держась за переплет. Шаги замедлились и свернули на подъездную дорожку Бурн-холла.
     Значит, все-таки Джеффри. Поскольку Бурн-холл пустовал, сворачивать туда с дороги было больше некому и незачем. У сторожки имелась своя небольшая калитка всего в дюжине футов от покосившихся каменных воротных столбов усадьбы. Тень скользнула между столбов и пропала из виду. Тут ее обострившегося слуха коснулся лязг отодвигаемой задвижки и, мгновением позже, - звук захлопывающейся двери, закрытой за гостем хозяйкой сторожки. Джеффри не нужно было звонить или стучать - дверь была открыта специально для него. Он приходил и уходил, когда хотел.
     Элли вернулась в комнату и застыла, по-прежнему вцепившись в оконную створку. Это уже случалось прежде и не раз, но оттого боль не становилось легче. Наоборот, с каждым разом она усиливалась - так бывает, когда бередят открытую рану. Сегодня мука сделалась нестерпимой, и только действие могло положить конец затянувшейся пытке.
     На Элли была темная юбка и светлый джемпер. Она прошла через комнату, открыла шкаф и достала темно-синий кардиган, по цвету подходивший к юбке. Девушке не нужен был свет: в шкафу был идеальный порядок и она могла найти любую вещь даже в темноте. Застегнув кардиган на все пуговицы, она почувствовала смутное облегчение. Потом подошла к окну, встала коленями на подоконник и начала спуск по старой груше. К тому моменту, когда девушке пришлось отпустить переплет окна, рядом оказались достаточно толстые ветки, на которые можно опереться. Это было очень просто, и Элли не раз проделывала этот трюк, сперва с дрожью предвкушая приключение, потом с тревожно-радостным ожиданием, а вот теперь - со страхом, сомнением и болью.
     Ноги Элли коснулись земли, она нащупала поросший травой край клумбы и пошла по нему. Выбравшись на дорогу, она сможет идти быстрее.
     Она уже подходила к подъездной дорожке, когда почувствовала, что кто-то идет ей навстречу - другая туманная фигура, двигающаяся абсолютно бесшумно. Элли остановилась там, где одно из деревьев наклонилось к столбу ограды, и мимо нее прошла женщина. Луч электрического фонарика выхватил из мрака калитку, тропинку и небольшое крыльцо. Потом, щелкнув, фонарик погас, и женщина, отодвинув задвижку, вошла и направилась в сторожку. Элли смотрела ей вслед. Она не знала, кто эта женщина, но решила, что это, скорее всего, Эдна Форд, которая решила проследить за Джеффри. Что произойдет, если она увидит его вместе с Эсме Трент? Элли не знала этого, но она узнает, непременно узнает.
     Она тоже миновала калитку, но направилась не к двери, а свернула направо, пройдя между падубом и большим кустом розмарина, росшего у самой стены сторожки. Сильный запах розмарина достиг ее ноздрей, когда она, миновав куст, укололась о ветку падуба - этот уголок сада совсем одичал, превратившись в дебри. Сюда выходили окна гостиной - стеклянные створки, задернутые шторами, светились янтарным светом. Подойдя поближе, Элли заметила, что ближайшее окно приоткрыто - комнаты в сторожке были маленькими, ночь - теплой и безветренной, а Эсме Трент полагала, что только консерваторы могут в такую духоту сидеть с закрытыми окнами. Все окна сторожки открывались наружу. Очень медленно и осторожно Элли потянула переплет на себя - теперь между нею и людьми, находящимися в комнате, не было ничего кроме тонкой шторы. Она услышала, как Джеффри Форд сказал:
     - Говорю тебе, она нас там видела.
     Эсме Трент нетерпеливо фыркнула.
     - Я не думаю, что она вообще