дар был
настолько тяжел, что хрупкие ступеньки подломились  под добавочной тяжестью.
Вехульд  рухнул, щит  вылетел из руки,  когда  он  ухватился за толстые, уже
скользкие от тумана шесты.
     А над  воротами со стен и башенок тяжелым градом полетели камни. Группа
рослых  и  сильных  воинов  закрывала  людей  с  тараном  щитами,  но  камни
обрушились  такой грохочущей лавиной, что  трое таранщиков сразу же рухнули,
обливаясь  кровью.  Остальные еще  дважды  ударили  в  ворота, все  слабее и
слабее,  едва  не  выронили,  но  набежали  другие, подхватили,  кто-то даже
подставил плечо.
     Сверху кричали, плеснуло  кипящей  смолой.  Огненные брызги стучали как
дождь, Фарамунд вертелся на коне, кипел бешенством. Римляне  приготовились к
обороне намного лучше,  чем он рассчитывал, а на стену к защитникам явно все
время подкатывают бочки со смолой, поднимают тяжелые глыбы.
     Конные лучники  засыпали верх  стены градом неприцельных стрел.  Оттуда
летели  камни  из  пращ,  стрелы,  несколько  раз  глухо  ухнули  гигантские
катапульты, через стену вылетели бочки с горящей смолой, кипящим маслом.
     Всюду слышались крики боли, страха и ярости.
     - Ворота! - закричал Фарамунд бешено. - Если сейчас не выбьем...
     Это  был страшный  миг, ибо  нападающие несли  огромные потери. Молодые
воины  подхватили  таран, разогнались...  И  в  этот  момент  створки  ворот
распахнулись. Наружу выкатились сцепленные в схватке тела, а в воротах, едва
не попав под удар бревном в живот,  мелькнул Вехульд. Лицо его было в крови,
в руках обломанный по рукоять меч.
     Он закричал яростно:
     - Быстрее!.. Из моих ребят почти никого не осталось!
     Фарамунд пустил коня в галоп. Сзади загремела земля, Вехульд отпрыгнул,
мимо пронеслась грохочущая лавина. Под копытами страшно кричали умирающие.
     Копыта коня Фарамунда простучали  по  плитам раньше, чем  створки ворот
ударились  о  каменные  стены. Почти не отставая, за ним несся Громыхало,  а
Вехульд согнал кого-то с коня, прыгнул в седло. По ту  сторону ворот площадь
была покрыта  павшими настолько плотно, что не было  видно каменных  плит, а
кровь  не успевала впитываться в щели.  Кони пронеслись, разбрызгивая кровь,
словно мчались по мелководью.
     - Вперед! - крикнул Фарамунд. - Осталось захватить главное здание!
     Они мчались как трое зубров, от  них разбегались  устрашенные защитники
крепости.  Массивная  дверь явно заперта,  но городские врата были покрепче,
все разобьем, всех одолеем...
     Внезапно  площадь  сразу  сузилась, в узкой  улочке  шагах в  полусотне
застыли в мрачном ожидании два  ряда легионеров. При виде  скачущих франков,
быстро опустились на колени, выставили длинные копья.
     Фарамунд осадил коня, гаркнул зло:
     - Постойте пока там!..
     Справа  и  слева  разом оказались морды храпящих коней.  Одни  всадники
поднимали  их на дыбы, намереваясь  бросить на ровную стену, и пусть гибель,
зато слава, а друзья вломятся в пробитую его телом брешь,  другие  торопливо
осыпали  легионеров  стрелами.  Те  щелкали по  щитам  и  шлемам,  бессильно
отскакивали.
     Фарамунд бросил:
     - Выбьем дверь в это здание! А там с крыши можно перебить этих дураков,
не прищемив себе и пальца!
     Он  соскочил  с  коня, за ним несколько человек  прыгнули  на  землю  и
бросились  к  дверям.  Громыхало  держался  рядом,  вдруг вскрикнул,  сильно
отпихнул Фарамунда. Сверху рухнуло нечто серое, массивное. Послышался хруст.
Фарамунд остановившимися глазами смотрел на Громыхало, придавленного к земле
огромным мельничным  жерновом. Жернов,  который  расплескал  бы  пятерых  по
каменным плитам  двора,  ему  лишь разбил  страшно голову  и раздавил правую
сторону груди.
     Сверху раздался  торжествующий  крик. Две женщины,  старая  и  молодая,
приплясывали на втором этаже  галереи.  Перила были  сломаны  сброшенным ими
жерновом.
     Фарамунд попытался поддеть  жернов,  сверху звонко стучало. Это Вехульд
прикрывал его щитом. Громыхало с трудом поднял залитую кровью руку:
     - Фарамунд... поскорее убей меня!
     - Ты что? - огрызнулся Фарамунд. - Подожди чуть. Сейчас я... ого, какой
тяжелый!.. Сейчас прибегут лекари...
     Жернов  откатился в сторону.  Вскрикнул Вехульд, одна из  стрел пробила
доспехи на плече, другая воткнулась в руку.
     - Дур...  рак, - прохрипел Громыхало, - я умираю... Убей меня  мечом...
чтобы не сказали потом... что меня убила женщина...
     Кровь хлынула из  его рта таким бурным потоком, что  залила и без  того
красную  грудь,  побежала по  плитам, не успевая  впитываться  в щели. Глаза
старого воина смотрели умоляюще.
     Стиснув  зубы,  Фарамунд ударил гиганта  мечом под  левое нижнее ребро.
Руку дернуло,  словно зверь в  глубине широкой грудной клетки ухватил лезвие
зубами и  пытался грызть:  это лезвие достигло огромного сердца, что все еще
бурно качало кровь, не понимая, почему приходит все меньше.
     В глазах  Громыхало он прочел  любовь и благодарность.  Блестящие глаза
героя смотрели почти весело. Жизнь он завершал достойно и красиво...
     Набежали воины, с размаха ударили окованным бревном. Дверь от страшного
толчка разлетелась в  щепы. В темный  пролом, где тускло  блестели на стенах
факелы, врывались рассвирепевшие франки.
     Фарамунд, стиснув  зубы, все поддерживал голову  старого друга.  Теплая
кровь бежала из ран,  плиты залило. Из  дома раздался пронзительный  женский
крик.
     - Не  убивать!  -  крикнул Фарамунд  вбегающим в  дом воинам. -  Живыми
посадим на колья!.. Я этот город... этот город...

     Часом  позже,  шатаясь в седле от горя и ярости, он медленно ехал через
Помпеум.  Дома  уже  догорали,  но черные от  копоти остовы стояли нерушимо.
Всюду  стоял плач, крики, стоны. Всех захваченных  мужчин  перебили,  только
самых  последних,  спохватившись,  сберегли  для  казни.  Теперь на  главной
площади  поставили  три десятка  кольев,  на них корчились  в  жутких  муках
последние римляне Галлии.
     С женщин  сорвали одежды, согнали стадом на площадь, где в жутких муках
умирали их мужья и братья. Молодых франки бросали  тут же на плиты и жестоко
насиловали,  а  если какая  пыталась  от бесчестья  покончить  с  собой, той
распарывали живот и с хохотом вытаскивали кишки.
     На  площадь  выходило  книгохранилище.   Франки  с  победными   песнями
вытаскивали корзинами груды книг, вываливали в широкую лужу на краю площади.
Один франк подобрал тяжелый молот и с мощным уханьем отбивал причинные места
у мраморных статуй римских богов, утверждая тем самым торжество своих богов,
могучими ударами сокрушил лица, отбил руки, а затем, разохотившись, расколол
чужие идолы на блистающие осколки мрамора.
     -  Круши, -  велел  сквозь зубы Фарамунд.  - Да поселятся  здесь только
призраки! Призраки и всякая нечисть, что прет из-под земли по ночам.
     Он  пустил коня вверх по широкой  мраморной  лестнице. Белый мрамор был
залит кровью. Она уже свернулась, скатывалась коричневыми комками. Множество
отвратительных мух облепляло трупы  на ступеньках.  Огромные двери во дворец
распахнуты настежь, конь осторожно переступил через труп  крупного мужчины с
разрубленной  головой.  Фарамунд слегка нагнулся  в проеме,  подковы  звонко
застучали по мозаичному мраморному полу.
     Грузный пожилой  человек висел, распятый на массивном деревянном панно.
На полу растекалась лужа крови. Красные струйки  медленно стекали  по ногам,
срывались на пол крупными каплями.
     Фарамунд поморщился:
     -  Плохой из тебя  палач... Чем  больше  вытекает крови,  тем меньше он
чувствует боль.
     Голос дрогнул, перед  глазами  встало  залитое  кровью лицо  Громыхало.
Начинающий палач буркнул:
     - Может,  и плохой... Да только и он  уже  не тот...  не  тот  железный
римлянин.
     - Готов говорить?
     Палач  вместо ответа захватил огромными  клещами палец  пленника. Стоны
сменились воплем.  Человек вскинул  голову,  лицо было безобразной  кровавой
маской. Клочья кожи свисали  на грудь, из правой щеки сквозь  глубокий порез
смотрели зубы.
     - Что...  - прошамкал  он разбитым  ртом. - Что вы  хотите... узнать...
еще?
     Палач кивнул на Фарамунда:
     - Есть еще вопросы у нашего рекса.
     - Кто? - спросил Фарамунд. - Кто предупредил?
     Голос его был резким как удар кнута. Префект дернулся:
     - Я уже сказал... где мое золото... Что вам еще?
     - Кто-то предупредил, - сказал Фарамунд. - Я чую! Вы уже ждали нас!
     - Просто... часовые... Мы всегда...
     Палач и без кивка рекса быстро захватил пальцы другой руки в клещи. Там
еще оставались  три целых. На этот раз, наловчившись, он зажал только ногти,
заметив,  что  в  этом  случае   префект  вопит  громче,  чем  когда  просто
откусываешь пальцы.
     Префект всхлипнул, в  горле забулькало. Послышался едва слышный  хруст,
палач отпустил раздавленную фалангу пальца, захватил другую.
     -  Убейте...  -  услышал  Фарамунд  слабый  голос.  -  Убейте... Во имя
Христа... Во имя ваших богов...
     -  Кто? - повторил  Фарамунд. - Я  чувствую, что  кто-то предупредил. Я
захватил не один бург, но никогда у меня не  было  столько потерь. Кто-то за
это поплатится!.. Если  не скажешь,  то будешь умирать очень медленно... Эй,
приведете лекаря!..  Я  не хочу,  чтобы  он  умер.  Теперь он будет  умирать
оч-ч-ч-чень долго.
     Префект простонал:
     - Если скажу... дашь быструю смерть?
     - Обещаю.
     - Нас, в самом деле... предупредили...
     - Кто?
     - Блестящий воин...
     - Имя!
     - Он не говорил...
     Фарамунд сказал с угрозой:
     - Ты не поверишь первому встречному. Я сам мог прислать его, чтобы ты и
твои люди пару ночей  провели без  сна... А на третью, когда вы  свалитесь с
ног, я бы атаковал!
     Префект прошептал:
     -  Да...  Я  потребовал дока... зательств...  Он сказал,  что его зовут
Редьярд. Он двоюродный брат... твоей жены... Он знатен...
     Фарамунд  кивнул  палачу.  Тот  быстро  выхватил меч.  Лезвие  блеснуло
тускло,  послышался  хрип,  голова   префекта  упала  на   грудь.  Кровь  из
разрубленного горла хлынула широкой струей.
     К вечеру  молодых женщин  разобрали, увели, так и  ни не позволив одной
прикрыть наготу.  Старух зарубили  еще в домах, а здесь на площади проткнули
копьями  тех, на кого не отыскалось охотников. Фарамунд  знал, что уцелевших
некоторое время будут тащить за войском, а потом подурневших и уже ничего не
соображающих,  не  чувствующих,  оставят  на  очередном  привале.  Возможно,
привязанными к  деревьям, чтобы лесному  зверью  не пришлось  за  ними долго
бегать.

     Тревор  сбросил  плащ на  руки оруженосца.  Ступеньки затрещали под его
весом.  Брунгильда выбежала  навстречу.  В огромных расширенных  глазах  был
страх и жадное нетерпение.
     - Ты его отыскал?
     - Здравствуй, моя девочка, - ответил он.  - Сейчас я  собью пыль,  чуть
промочу горло... Ну, перекусить бы тоже не мешало...
     -  Дядя!  - вскричала она. - Я послала  слуг  разогреть мясо и принести
самый  большой кувшин вина, как только услышала стук подков твоего  коня! Но
пока мясо греется, скажи, ты хоть отыскал его?
     -  Да, -  сказал Тревор довольно, - хотя это было  нелегко. Он  и здесь
двигается  как молния.  Но по  его  следу всегда поднимается молодая поросль
героев!
     Когда  накрыли стол,  он жадно ел, запивал вином,  снова  хватал мясо и
запихивал в рот, словно голодал пятеро суток. Зубы у него сохранились хоть и
чуть сточенные, но крупные,  как у коня, так что мясо исчезало как в бездне,
а кости трещали, вылетали на середину стола мелкими сухими осколками.
     - Дядя, - сказала она умоляюще. - Дядя!
     Он вытер масляные губы тыльной стороной ладони, перевел дыхание.
     - Ладно, ладно. Я сказал все. Он выслушал очень внимательно.
     - И... и что ответил?
     Тревор  снова долго пил, вытирался, на этот раз  Брунгильде почудилось,
что дядя просто подбирает слова помягче.
     -  Он  ответил,  что...  Брунгильда!  Словом,  он сказал, что если твой
единственный визит на его ложе оказался таким успешным... что если ты сумела
рассчитать все  настолько точно,  то ты наверняка рассчитала так же хорошо и
остальное.

     Она спросила помертвевшими губами:
     - Что? Какое?.. О чем он говорит?
     Тревор пожал плечами.
     - Не знаю. Тебе  виднее. Ты всегда была самая умненькая из  всей семьи.
Наверное, речь идет о твоем будущем. И о будущем твоего ребенка.
     -  О  будущем? -  переспросила  она беспомощно.  -  Дядя,  я ничего  не
понимаю...
     Тревор сказал уважительно:
     - Этот разбойник...  прости,  этот конунг, без  меры благороден и мудр.
Твой отец нуждался в укреплении  своего племени, Фарамунд это сделал: теперь
никто не смеет угрожать нашим  землям, а земледельцы  пашут безбоязненно. По
чести  говоря, сам  Фарамунд  не  так  уж нуждался  в  союзе  с  благородным
семейством. Его собственная мощь росла настолько быстро, что уже тогда никто
не посмел бы назвать  его  человеком неблагородного рождения.  Ты  не хотела
пускать на  ложе...  прости, это все знают,  он не настаивал на своем праве,
хотя  я  не  знаю мужчину,  который  так совладал бы с собой!..  Но когда ты
решила, что пора закрепиться...  мудрое  решение!.. как мать наследника,  он
сделал все,  чтобы выполнить твое желание... хе-хе, прости!..  и  теперь  ты
носишь под сердцем...
     Он умолк на минутку, припав к  кувшину  с вином.  Брунгильда сказала  с
нажимом:
     - Ношу его сына!
     -  Наследника,  - поправил Тревор. -  Теперь твое положение  как нельзя
прочно.  Ты  получила  все,  что  хотела.  Ты  получила гораздо больше,  чем
намеревалась получить! Помнишь, мы  говорили с  тобой... и прикидывали, чего
ждать? Что же еще?
     Она молчала, омертвев до глубины сердца. Каждое  слово доброго любящего
дяди  вонзалось как раскаленный гвоздь. Все  верно, она  сама сказала тогда,
что пришла  только  из-за наследника. Проклятая гордыня не позволила сказать
правду. А правда настолько ужасна,  что сама страшится произнести  ее вслух,
оформить в ясные нелживые слова...
     И  вот  теперь... или тогда, умолчав, не  сказав правды...  хуже того -
прикрывшись  ложью,  она  не  только снова  отрезала путь,  но  и  расширила
пропасть  новым  враньем. Теперь она даже в глазах любящего  дяди - холодная
расчетливая тварь, что по расчету пошла  замуж за идущего от победы к победе
конунга, по расчету легла с ним в постель...
     Сдавленный стон вырвался  из сомкнутых губ.  Но  что  дядя,  он  всегда
поймет  и простит, она  для него все та же малышка, что забиралась к нему на
колени и дергала  за усы,  но  и ее муж,  доблестный Фарамунд,  тоже  думает
именно так...
     Стон повторился, уже громче. Тревор взглянул с тревогой:
     - Плохо себя чувствуешь? Позвать служанок?
     - Не надо...
     - Может, лекаря?
     - Дядя, что мне делать, - вырвалось у нее. - Что делать, дядя?
     В глазах щипало, комнату заволокло пеленой, словно она видела ее сквозь
стену дождя. Затем запруда прорвалась, она ощутила свои мокрые щеки, а слезы
покатились градом. Она  не всхлипывала, как  простолюдинка, не ревела, спина
ровная,  плечи  прямые,  но слезинки  спешили  одна  за  другой  сверкающими
жемчужинами,  оставляя на  щеках  блестящие дорожки,  капая  с подбородка на
грудь.
     Тревор торопливо  встал, привлек ее к себе.  Она уткнулась ему в грудь,
длинные седые усы щекотали ее лицо.
     -  Дядя!  Я  знаю,  что прошу тебя  сделать для  меня  просто... просто
невозможное! Но я прошу тебя съездить к нему еще раз. Последний раз! Передай
рексу, что я, Брунгильда  Белозубая, его жена  перед  людьми и перед  Богом,
которую  он взял  в  жены  в  присутствии  свидетелей...  желаю  его увидеть
немедленно!
     Тревор  погладил ее по голове, но  неожиданно она отпрянула,  выставила
перед собой ладони.
     - Девочка моя, - выдавил Тревор. - Рекс сейчас... где он сейчас? Собрав
пополнение, он двинулся с ним к южным рубежам. А там если не война, на  зиму
и  там многое  затихает, то  пограничные схватки,  мелкие  бои. Он не сможет
покинуть  войско!  Это  я  тебе   говорю,  как  старый  воин.  И  не  требуй
невозможного, умоляю тебя.
     - Дядя, - повторила она.  - Я не требую,  чтобы он  оставил войско ради
меня.  Я хочу лишь,  чтобы  он приехал ко мне на самое короткое время. Чтобы
повидался! Нам нужно поговорить. Нам очень нужно поговорить!
     Она  разволновалась, кровь  бросилась в лицо.  Тревор  выглядел  совсем
несчастным. Брунгильда чувствовала, как горят ее уши,  грудь  вздымается все
чаще.  Ей недоставало  воздуха,  а  в  животе  внезапно ощутила  толчок. Она
замерла, это  был первый толчок ножками. Ребенок подрос настолько,  что  уже
лягается, как жеребенок!
     -  Дорогая,  -  сказал он.  -  Это  бессмысленно.  Я  не поеду. Его  не
отыскать. А если и отыщу, то знаю заранее - он откажется.
     Он снова опустился за стол. Лицо его  было суровым. Она ощутила, как от
доброго   дяди,  всегда  готового  идти   ей  навстречу   во  всем,  пахнуло
непреклонностью.   Набрякшие   веки   опустились,  скрывая  глаза,  но   она
чувствовала суровое неодобрение.
     -  Ладно, - сказала она со вздохом, -  тогда прошу тебя, присмотри пока
за бургом.
     - Пока?
     - Пока не вернусь, - объяснила она.
     Он насторожился.
     - А ты куда собираешься?
     - К своему мужу и повелителю, - ответила она просто. - Мне очень надо с
ним поговорить. Очень!
     Он вскочил, задел столешницу, едва не  перевернул  тяжелый стол. Посуда
подпрыгнула, со звоном сдвинулась на другой край.
     - Ты что задумала?
     - Дядя, - сказала она непреклонно.  - Мне очень надо с  ним поговорить.
И, чтобы не тянуть, я выезжаю немедленно.
     Тревор остолбенело смотрел вслед. Она прошла до самой двери, прежде чем
он опомнился, догнал.
     - Не дури! Ты ждешь ребенка!
     - Да, - ответила она. - Но мне тоже надо... жить.
     Она попробовала вырваться, в ее больших  чистых  глазах блестели слезы.
Лицо было бледным и очень серьезным.
     - Девочка  моя, -  прошептал он в недоумении. - Что с тобой происходит?
Ты хоть скажи... зачем именно тебе нужно... чтобы он приехал?
     - Дядя...
     -  Скажи  мне.  От  этого  зависит,  рискну  ли  я...  э-э...  рискнуть
настаивать?
     Брунгильда прижала  к  груди  руки, в горле  стоял комок.  Она пыталась
вздохнуть, но  грудную  клетку сжало как обручами.  Тревор молчал,  в глазах
было глубокое сочувствие. Но он терпеливо ждал.
     - Я... я... - сказала она жалко. - Мне он...  нужен... Теперь он нужен!
Когда он приедет, все будет иначе. Я  объясню  ему!.. Дядя, все будет иначе.
Все будет иначе!!!
     Последние  слова  она  выкрикнула,  стараясь  заглушить  боль  и страх.
Внезапно нахлынуло  ощущение  полнейшей беспомощности.  Не  свершила  ли она
непоправимую ошибку, что  держалась так долго?.. Да, это была  ошибка, когда
прислала вместо себя служанку... Но еще большая ошибка, что упорствовала так
долго,  что  пришла  к  нему на  ложе...  на свое  ложе!.. так  поздно...  И
последняя  огромная   ошибка,  когда   брякнула,  что  пришла  только   ради
наследника!

Глава 35

     Редьярд  сидел  за столом в одиночестве.  Руки  сжимали  широкий медный
кубок. Красные пятна от вина показались  Тревору следами крови.  Сам Редьярд
был смертельно бледен.
     Тревор закрыл за собой дверь  с грохотом, но Редьярд не повел и глазом,
а руки его замедленно наполнили кубок. Пальцы его крупно дрожали.
     - Редьярд... - сказал Тревор, - ты никогда таким не был! Что случилось?
     Редьярд медленно поднял голову. Воспаленные глаза смотрели мертво.
     - Случилось, дядя.
     - Что?
     - Ты уже знаешь, Фарамунд взял Помпеум.
     Тревор с шумом выпустил воздух, грудь его слегка опала в размерах:
     -  Фу-у,  напугал ты меня! Я  уж  думал,  с  тобой  или Брунгильдой что
стряслось. А Помпеум... Ну, слишком  мал этот орешек для его  зубов. Он и не
такие крепости и города бер