йник, а
не рекс.  И прибыл как простой  разбойник. Неужели не понимает, что  в таком
виде он наносит ей оскорбление, наносит урон ее высокородной чести?

     Фарамунд  видел в  глазах  Тревора  радость  и  смущение  одновременно.
Все-таки это  была  его крепость, которую он подарил без  всякий коммендаций
Лютеции. Но Лютеции нет, а они вроде бы теперь распоряжаться не вправе...
     С другой стороны, его удалось уговорить взять под защиту младшую сестру
Лютеции. И хотя ей не дарил Люнеус, но как-то само собой считалось, что ныне
здесь хозяйничают Тревор с Редьярдом. Но это, пока Фарамунд не прибыл лично.
     Вытряхнув дорожную пыль, он позволил себя обтереть мокрыми полотенцами,
спустился в главный зал.

     Девушка  медленно сходила  по ступенькам, ее  фигурка была натянута как
тетива лука,  взгляд смотрел прямо перед собой. По телу  Фарамунда пробежала
дрожь. К нему в зал сходила Лютеция, юная и чистая, даже в том же платье,  в
каком ехала тогда в повозке!.. Нет, это платье богаче, просто тот же голубой
цвет, тот же крой...
     Она  ощутила  его  жгучий  взор,  слегка  повернула  голову.  Он  снова
вздрогнул. Те же удивительно чистые синие глаза, та  же гордая приподнятость
скул, детская припухлость щек, но слегка выдвинутый подбородок, что придавал
ей вид решительный и упрямый.
     Он поднялся, ждал. Сбоку тихонько  ахнул Вехульд,  глаза  военачальника
были ошалелые как у лося  весной. Громыхало перестал сопеть, подтянул живот.
С его языка едва не сорвалось имя Лютеции.
     Наступила короткая  пауза,  которая всем показалась бесконечной. Тревор
спускался за Брунгильдой следом, во все глаза смотрел, какое впечатление она
произведет, рот расплылся до ушей. Брунгильда чуть повела глазом, опаздывает
дядя, наклонила голову, серебристый  голосок  мелодично прозвучал  в  чистом
воздухе:
     -  Благородный Тревор, это и есть тот страшный рекс, от имени  которого
женщины падают в обморок? А у беременных случаются выкидыши?
     Тревор закашлялся, девушка  не должна первой заговаривать с  мужчинами,
это ущерб ее достоинству, проговорил уже торопливо, смущенно:
     - Дорогая Брунгильда, позволь  представить  тебе доблестного Фарамунда,
владетельного господина земель по всему берегу Рейна и до берегов Сены!
     Ее  ресницы  длинные, густые  и томно изогнуты,  но из-под  них смотрят
синие глаза... уже не как  небо, а как искрящийся  на солнце лед. Брунгильда
выпрямилась, смотрела надменно, и хотя Фарамунд был выше, он чувствовал, как
холодный  взгляд высокомерно скользнул поверх  его головы,  едва-едва  задев
волосы,  как пролетающая над  грязным болотом  птица задеваем кончиком крыла
мшистую кочку.
     Фарамунд  поклонился, смолчал.  Тревор  подвинул для Брунгильды стул  с
высокой резной спинкой. Она села просто  и в то  же время царственно: словно
императрица огромной империи. Еще бы, подумал Фарамунд. Всяк, кто взглянет в
ее глаза, уже раб.
     Слуги торопливо таскали  на  стол  жареных  лебедей,  ставили  блюда  с
печеной  птичьей мелочью, перед  Фарамундом появился золотой  кубок с тускло
блестящими камешками по  ободку. Из-за  плеча выдвинулась рука с кувшином. В
широкое  жерло  кубка  хлынула  темно-красная  струя.  Запах  пошел  тонкий,
приятный.
     Тревор сказал бодро:
     - С возвращением, рекс!.. Здесь в  крае наслышаны о  твоих подвигах. Ты
берешь города с такой легкостью, что твое войско почти не останавливается!..
Если бы не обозы, ты бы уже достиг стен Рима.
     Фарамунд ощутил осторожный  вопрос в невинном тосте. Рим - сердце мира,
если на него замахнуться - наступит конец света.  Раньше никому  в голову не
могла придти безумная мысль, что Рим может пасть, но как-то дошли слухи, что
страшный Аларих из  родственного франкам племени готов уже приблизился к его
стенам, грозит, торгуется, спорит... спорит с самими владыками мира! Рим все
еще стоит незыблемо, однако мир качнулся под ногами!
     - Я даже не знаю, -  ответил он как можно беспечнее,  - где этот Рим...
Мы просто идем  на юг! Там небо без туч, там нет этих зловонных болот...  Мы
идем, как летят птицы в те сказочные страны...
     Он сам  чувствовал, что лицо его  на миг стало мечтательным. Стук ножей
на короткое время прервался, он чувствовал  устремленные на него  удивленные
взгляды.
     Тревор хмыкнул:
     - Как птицы? Военачальник должен руководствоваться разумом.
     -  Они  и  руководствуются,  -  ответил  Фарамунд.  -  У  меня  хорошие
военачальники.
     - Из римлян?
     - Своих вырастил, - усмехнулся Фарамунд.
     Тревор вскинул брови, баранья лопатка остановилась на полдороге ко рту:
     - Это Громыхало, Вехульд?.. Тебе повезло, но двоих мало...
     - Подросли и  другие,  -  ответил  Фарамунд. -  Я  уже перестал  ломать
голову, кем же я был раньше... до  потери памяти. Но теперь мне кажется, что
я был из тех, кто находит нужных людей. Вот и  все. У меня сейчас две дюжины
полководцев, которым я мог бы доверить войска и побольше, чем у меня есть!
     Слуги сновали неслышно, даже не сопели за спиной,  не дышали перегаром.
Кубок всякий раз перед  Фарамундом,  как и  перед  всеми, наполнялся тут же,
блюда с объедками убирали сразу, Фарамунду  не приходилось громоздить вокруг
тарелки ограду из костей.
     Тревор все поглядывал на племянницу. Брунгильда  почти не прикасалась к
еде, но ее тонкие пальчики держали нож, лезвие иногда отделяло ажурно тонкие
ломтики,  умело расчленяло хрящи,  и, если  не присматриваться, то казалось,
что  она  вовсе не  тяготится  пребыванием за столом  среди десятка  сильных
мужчин.
     Внезапно  Тревор, развеселившись, выдернул какую-то  хитрую  шпильку  в
башне  из  золотых волос  на  голове  Брунгильды.  У  Фарамунда  перехватило
дыхание.  Вся  башня разом  рухнула, рассыпалась  молодым чистым золотом  по
плечам,  спине,  растеклась золотой  волной, настолько прекрасной,  что  зал
осветился, словно в ней заблистали золотые крылья ангелов.
     Брунгильда   стала   пунцовой   от   стыда,   унижения,   оскорбленного
достоинства. Глаза ее засверкали гневом:
     - Дядя! Как ты осмелился?
     Тревор, смеясь, выставил перед собой руки с почти обглоданной костью:
     - Только  не бей!.. Я хотел полюбоваться на твои прекрасные волосы... и
посмотреть, как ахнут другие!
     Брунгильда  метнула  на  Фарамунда  уничтожающий  взгляд.  Он  поспешно
опустил голову, словно это он допустил грубость. Бедняжка не хочет, чтобы ее
демонстрировали как козу на базаре, расхваливали ее вымя и позволяли щупать.
     Она резко  повернула  голову, ее  длинные распущенные  волосы метнулись
настолько красивой волной, что у него остановилось сердце,  а в груди сладко
защемило. А Брунгильда опустила взор в тарелку, слезы закипели в глазах. Как
унизительно, как унизительно!
     Он поднялась, голову держала гордо.  Это выглядело вызывающе, надменно,
и пусть все так думают, только она знает, что так удастся не выронить слезы!
     - Спасибо  за  обед, - произнесла  она музыкальным  голосом,  чистым  и
холодным. - А теперь, дядя, позвольте мне покинуть вас...
     Фарамунд перехватил ее убийственный  взгляд, брошенный  на Тревора. Ты,
говорили  ее глаза, бесстыдно раздел и продемонстрировал меня этому мужчине,
который  еще не  является  моим  мужем. Ты  опозорил меня,  стараясь продать
подороже!
     После ее ухода все некоторое время ели молча. Фарамунду показалось, что
светильники дают меньше света, а за окном спряталось солнце.

Глава 26

     Он вскоре  ушел, сославшись на  необходимость посмотреть,  как устроены
его  люди,   а  Тревор  и  Редьярд  некоторое   время   обедали  в  обществе
военачальников  Фарамунда.  Те  вели   себя   шумно,  словно  в  захваченном
гарнизоне, швыряли  кости  в  драгоценный  римский  щит  на  стене,  который
Брунгильда привезла с собой как память об их великом  предке Сцеволе, громко
хохотали, ссорились, начинали орать песни.
     Редьярд морщился, наконец, не выдержал, ушел. Тревора шумное веселье не
коробило, но когда вино начало выливаться из ушей,  воздел себя из-за стола,
отяжелевший, но все еще готовый хоть на боевого коня, хоть в кулачную драку.

     Брунгильда  рассерженно металась по комнате. Когда скрипнула дверь, она
метнула злой  взгляд, резко отвернулась, завидев предавшего  ее дядю. Тревор
ухватил ее за руку, голос был примирительным:
     - Погоди! Мне надо сказать тебе пару слов.
     Брунгильда сказала гневно:
     - Дядя, как ты мог?
     - Но ты такая красивая...
     - Но как ты посмел?
     - Дорогая,  надо  было.  Твоя красота  должна  была его ошеломить!  Это
другие мужчины готовы за твою улыбку бросить к твоим  ногам все,  что  у них
есть, но не этот суровый  рекс. У него в сердце все еще наша бедная Лютеция.
Я благодарен ему за такую память,  но... живым надо жить.  Мертвые не должны
мешать живым.
     Она вырвала руку, он последовал за ней к окну. Внизу во дворе мальчишка
гонял  по  кругу  молодого  коня,  настегивал,  весело  и   задорно  кричал.
Брунгильда упорно смотрела во двор, продолжая не замечать дядю.
     Тревор сказал проникновенно:
     -  Тебе  повезло!  Да-да,  повезло. Могли отдать замуж  за Кашролда или
Цапвоя, оба старики, а Кашролд к тому же еще и  урод, обожает мучить молодых
женщин... А Фарамунд не  только могуч как  властитель земель,  но он молод и
красив.
     Брунгильда поморщилась:
     - Слишком.
     - Что, слишком?
     - Мужчине, - пояснила она, - неприлично быть таким красивым.
     - Поверь, он этого не замечает!
     Она фыркнула:
     -  Да? Вон Редьярд все время смотрится во все блестящее.  А  какие рожи
корчит!..  Дядя,  об одном прошу.  Раз  уж  нельзя избежать  этой  проклятой
свадьбы,  то  прошу...  нет-нет,  я  понимаю  ее неизбежность... прошу  меня
оградить от встреч с  этим  человеком. Ведь  наш брак - чисто  династический
брак,  верно?  А то я, видит наш  кроткий Христос, и чьей верной  дочерью  я
являюсь, перережу такому  мужу  горло,  если  он возжелает утащить  меня  на
супружеское ложе!
     Тревор  отшатнулся,  уже  забыл,  что  Брунгильда - это  не ее  старшая
сестра, что  хоть  никогда  не называла  себя  кроткой,  но была  тихой  как
голубка.

     Фарамунд внимательно выслушивал все новости. Пока он  воевал,  расширяя
свои пределы на  юг,  здесь  пронесся слух о  новой волне переселения. Всюду
копали рвы, огораживали города стенами,  из крепких поселян набились отряды.
Кузницы работали днем и  ночью, а перестук молотов  по  ночам стал таким  же
привычным, как голодный волчий вой за оградой.
     Из  лесных  деревень в города тянулись телеги с  битой дичью. Навстречу
везли топоры, стальные наконечники для копий, даже настоящие железные шлемы.
В селах готовились встретить врага на пороге родного дома, а если остановить
не удастся, то лишь  затем отступить под защиту крепостных стен. Кто сумеет,
понятно.
     Рексы,  наконец, прекратили  на время  распри,  договорились  выставить
объединенное войско, взяли под покровительство эти новые  земли, отвоеванные
у Римской империи, совместно укрепляли замки, перегораживали броды на реках,
а отвесные берега укрепляли, готовили там засады.
     Каждый поселянин, будь  он галлом или франком, знал, что когда весеннее
солнце подсушит грязь,  и  огромное  болото  Европы подсохнет настолько, что
превратится в тысячи мелких  болот среди необъятного леса, сразу же с севера
покатят новые волны  неведомых народов. Франки сами совсем недавно считались
здесь неведомыми, но, захватив эти земли и  разграбив, быстро осели на землю
рядом  с местными  галлами,  научились  пахать  и сеять, а римские гарнизоны
научились  жить с ними в  мире. Но сейчас  надвигались вовсе неведомые, даже
названия звучали странно и  пугающе: лангобарды, что значит - длиннобородые,
остготы, алеманы...
     Все надеялись, как вот уже  последние двести лет  надеялись все оседлые
народы, что  вот именно сейчас наконец-то  остановят эту  волну нашествия, и
племена  перестанут двигаться, как  стада  зверей,  спасающихся  от  лесного
пожара, что уничтожают на пути посевы и сады.
     Спустившись  в  зал, Фарамунд  долго сидел  у  горящего очага, глаза не
отрывались  от  маленьких   существ,  что  передвигались   внутри   огромных
раскаленных углей. Иногда они  собирались целыми стаями, словно собирались в
набег, но их жизни быстро гасли, как у всех, кто ходит в набеги...
     На лестнице послышался легкий перестук каблучков. Брунгильда спускалась
быстро, но ее шаг замедлился, когда увидела неподвижного конунга.
     Фарамунд  встал  навстречу.  Он  не  отрывал взгляда  от бледного  лица
Брунгильды,  пока ее  чистая  кожа не  полыхнула  румянцем.  Густые  длинные
ресницы опустились, скрывая то, что таилось в ее глазах.
     Он еще не видел подобную блистающую  нечеловеческую красоту. Однако она
явно  выказывает ему  презрение,  как  брезгливым  изгибом губ,  так и гордо
вскинутым подбородком, холодным взором, откинутой назад головой.
     Фарамунд  сделал  шаг  вперед.   Брунгильда   чуть   отшатнулась.   Ему
почудилось, что за сенью длинных ресниц метнулся страх.
     - Я не  хочу тебя пугать, - сказал он тяжело.  - Но ты знаешь, наш брак
решен.  Так  надо. И  если  ты  будешь упорствовать,  то тебе, в самом деле,
придется бояться.
     - Никогда  этого  не  будет!  -  выкрикнула  она  резко. -  Мой род  не
настолько беспомощен, чтобы родниться с безродным разбойником!
     - Тревор сам предложил этот брак, - сказал он.
     - Как ты смеешь!
     - Все уже решено, - сообщил он. - Я приехал.
     И хотя она  понимала, что все, в  самом деле, решено, понимала и знала,
Тревор  уже  пристроил  ее  "в  надежные руки", что  теперь  уже  ничего  не
изменить, раз уж этот могущественный человек не  только согласился ее взять,
но и приехал, оставив огромное  войско,  в  груди поднялась такая  буря, что
дыхание вырвалось со свистом. Она вскрикнула, ее рука метнулась вперед...
     Да, в ярости она попыталась хлестнуть его по  щеке, словно он был  раб,
но на полдороге ее кисть словно  попала в железный капкан. Фарамунд медленно
опустил ее руку, не сводя глаз с пылающего гневом лица, сказал рассерженно:
     -  Довольно.  Ты  ничего не  изменишь.  Ни оскорблениями,  ни  отказом.
Говорят, я всегда добиваюсь своего. Всегда.
     Она выкрикнула:
     - Ни в этом случае!
     Он усмехнулся уже холоднее, хотя в душе кипела злость, странным образом
заполняя ту пустоту, что разъедала душу со дня смерти Лютеции.
     - Завтра, -  обронил  он.  - Не будем тянуть. Свершим эту тягостную для
обоих  церемонию как  можно  быстрее.  После чего  я отбуду в  свой  лагерь.
Уверен, что  тебя, золотоволоска... или белозубка, как там тебя, это  вполне
устроит!

     Вечером в  отведенных  ему покоях, он сам  стащил рубашку через голову,
скрипнул зубами. Легкие раны зажили... вернее, скрылись под твердой корочкой
крови, но сейчас  он отдирал намертво  присохшую к телу ткань. Это случилось
за  двое  суток  до  того,  как  показались  башни  Люнеуса.  Большой  отряд
разбойников имел глупость  напасть на  вооруженных всадников.  Не учли,  что
хотя их всего дюжина, а  разбойников полсотни, но такая  дюжина стоит сотни:
гнали  и рубили до тех пор,  пока  не затупились мечи  о  толстые  черепа  и
костлявые спины.
     И все-таки,  подумал  он, здесь небезопасно. Власти конунга не хватает,
чтобы следить за  всеми землями, что ширятся без его ведома. А тут еще слухи
о новых племенах и народах, что движутся с севера...
     Оруженосец внес  большой медный таз, полный горящих углей. А под стеной
в  такой же  медной жаровне как  огромные  рубины светилась россыпь  крупных
углей.  Он  чувствовал  запах  березовых  поленьев, что неуловимо  витал  по
комнате,
     Потом  он  долго  лежал  на  спине  без  дум,  без  мыслей,  усталый  и
опустошенный. Взгляд  блуждал по  балке,  космы  паутины  уже  почернели  от
копоти, а за окнами светится  темное  небо с россыпью редких  звезд. Усталое
тело ныло, сегодня он провел в седле почти сутки, как и вчера и позавчера.
     ...Сон не шел, взгляд бесцельно скользил по стенам, наконец, он ощутил,
что  где-то в глубине  засела заноза. Где-то в чем-то он поступает  неверно.
Или не совсем честно. И все это  смущение души связано  с именем Брунгильды.
Не потому, что жива память о Лютеции... это никогда не померкнет, но с самой
Брунгильдой  поступает...  в самом  деле,  нечестно, что  ли.  При  всей  их
антипатии,  все же  она заслуживает  лучшей  доли,  чем  быть выданной замуж
насильно. И хотя  их всех выдают замуж, почти что не спрашивая согласия, все
же  как-то не хочется быть в числе тех, кто обижает женщин. Да, одно дело  -
насиловать, даже убивать, другое - поступать нечестно.

     Свадьбу играли в большом зале. Фарамунду она показалась излишне пышной.
Кроме  обязательных родителей, свидетелей и помощников, здесь оказался еще и
священник со слугами в богатых одеяниях.
     Хуже  того,  Тревор  оповестил  окрестных  хозяев  бургов,  они   гордо
именовали  себя  контами,  какое-то  искаженное  до  неузнаваемости  римское
словцо, эти конты явились с женами и дочерьми. Дочери сразу стали зыркать по
сторонам, а его военачальники и  знатные  воины напыжились и стали  смотреть
орлами. Их вождь дал  связать  себя брачными узами,  почему бы  им  тоже  не
породниться с местной знатью?
     Священник  крестил,  шептал  на  чужом  языке,  пел  и  восклицал,  ему
подпевали гнусными тоскливыми  голосами, мертвыми и заунывными, потом  шаман
нового бога опомнился и деловым тоном спросил, согласна ли  Брунгильда взять
его в мужья. Фарамунд со  злостью подумал, что этот дурак мог вовсе спросить
- любят ли друг друга, новая вера пока еще бесцеремонна.
     Брунгильда   настолько   долго   медлила   с  ответом,   что  ожидающие
насторожились,   по  всему  залу  прокатился  говорок.   Наконец  Брунгильда
наклонила голову, с усилием выдавила:
     - Да, согласна.
     Священник повернулся к Фарамунду:
     -  А ты,  сын мой, согласен ли взять  в жены Брунгильду Белозубую, дочь
владетельного...
     - Беру-беру, - прервал Фарамунд нетерпеливо. - Все, вроде бы?
     Священник  взглянул  с  укоризной.  Фарамунд   видел  на   лицах  своих
полководцев улыбки. Кто-то гоготнул.
     - Сын мой, - сказал священник с достоинством, - надо отвечать строго по
ритуалу. Если спрашиваю, согласен ли, ты должен...
     - Ничего я тебе не должен, - ответил  Фарамунд грубо. - Я не христианин
пока  что. Давай заканчивай, это моей жене разве что интересно! А я  по вере
богов своих уже ее в жены взял.
     Священник побледнел, что-то побормотал, Брунгильда метнула на Фарамунда
ненавидящий  взгляд.  Военачальники  засмеялись уже громко, пихались, звучно
хлопали друг друга по спинам. Зазвенело  железо. Конты с их женами  стояли с
вытянутыми  лицами,  только  их  перезрелые  дочери   бросали  на  Фарамунда
обещающие взгляды.
     Дальше  ритуал,  как  понял  Фарамунд  с  пренебрежением,  пошел  через
пень-колоду, быстро, скомкано, перепрыгивая и пропуская длинноты, после чего
священник  пугливо  объявил  их  мужем  и  женой  перед  лицом Всевышнего  и
Всеблагого. Громыхало знаками показывал через головы гостей, что надо бы еще
и освятить брак по  старому ритуалу, друиды и жрецы  уже здесь,  но Фарамунд
отрицательно покачал головой. Он ничего не  имеет против старых богов, но...
надоело.

     Светильники  по  случаю  свадьбы заправили очищенным жиром,  они давали
ровный свет,  без  привычного  чада  и гари. Фарамунд обычно ел на  ходу,  в
седле, но  сейчас Тревор наконец-то взял реванш. Он собрал лучших поваров со
всех земель, захваченных Фарамундом, дал им сотни охотников, и вот теперь на
стол  подавали дивно испеченную  дичь,  начиная от таких  мелких птах, что в
зажаренном   виде  не  больше  ногтя   большого  пальца,  до  огромной  туши
запеченного целиком тура, которую внесли на плечах, краснея и покачиваясь от
натуги двенадцать сильных мужчин.
     И  мелк