улись,  выдвинулись  на
полкорпуса, готовые закрыть рекса своими телами.
     Деревья  медленно раздвигались.  Ветерок донес запах гнили, разложения.
Дальше простиралось унылое безнадежное болото, уже  умирающее, кое-где  даже
торчали одинокие деревца, жалкие и  болезненные, вся поверхность  покрыта то
ли густой тиной, то ли уже тонким слоем мха... но коня не выдержит, даже под
человеком прорвется, а бугристые кочки ненадежны...
     Снова  раздался  крик  Унгардлика. Оттуда  слышались  тяжелые чавкающие
звуки. Фарамунд взглянул в ту сторону. Кровь застыла в жилах.
     Из-за  деревьев,  тяжело  ступая  по  болоту,  вышел   великан.  Сперва
Фарамунду  почудилось,  что это толстый человек с непомерно огромной головой
сидит на  коне,  но  когда  тот  выдвинулся весь, Фарамунд  невольно  ахнул.
Великан  ростом вдвое выше любого  из  них, даже над всадником возвышался бы
головой и даже плечами! К тому же шире втрое,  а  на покрывало на его плечах
ушли шкуры с десятка матерых лосей.
     Великан держал на плече ствол дерева  корнями вперед, ветви волочились,
сдирая  покров мха. Топь достигала ему только до колен.  Завидев  людей,  он
медленно повернул  к ним  массивную голову. На  Фарамунда взглянуло страшное
заросшее серой  шерстью  лицо.  Глаза  прятались  под выступающими  уступами
надбровий,  уши оттопыривались  острые, как  у  волка, но  серые  неопрятные
волосы падали на  плечи  чисто  по-человечески,  а грязная  спутанная борода
достигала груди.
     Унгардлик,  от которого великан, оказался  совсем  близко, не выдержал,
вскрикнул тонко, Фарамунд увидел, как в руке молодого воина блеснула искорка
на тонком жале дротика...
     Великан  так же замедленно взглянул на бок, куда ударил дротик.  Пробив
шкуру лося, он вроде  бы воткнулся, как в дерево,  но при  движении великана
его сдвинуло,  он бессильно повис на  шкуре. Похоже,  великан даже не понял,
что его царапнуло.
     - Великан! - заорал вдруг Вехульд. - Великан!!!
     Громыхало  заворчал,   конь  под  ним  захрапел,  попятился.  Громыхало
торопливо  слез,  его  ноги  тоже  погрузились  до  колен,  прорвав  зеленую
поверхность мха. Всадники торопливо соскакивали на землю, нестройной  толпой
ринулись на великана.
     В воздух  взвились  дротики. Великан  уронил дерево,  послышался глухой
чавкающий удар. Зелень  расплескалась широкими волнами, людей забрызгало, на
каждом повисли клочья тины, мха, болотных растений.
     Фарамунд ощутил, что тоже  кричит, бежит по болоту, в руке меч, горячая
кровь вздувает мускулы. Великан отбивался голыми руками. Фарамунд видел, как
ладонь его, огромная, как дверь, смела Унгардлика, тот взлетел в воздух, а в
этот  момент  Громыхало со  всего  размаха  ударил  своим ужасающим  молотом
великана по колену.
     Вехульд подскочил сзади и рубанул наискось по вздутым подколенным жилам
другой  ноги.  Болото вздрогнуло от страшного нечеловеческого  рева. Великан
зашатался, люди разбежались, как вспугнутые мыши.
     Огромное тело  рухнуло.  Фарамунда едва не сбила  волна  тухлой воды  и
грязи.  Он пробился  к  великану, тот  пытался  подняться.  Его  меч  ударил
великана по шее, по руке. Фарамунд  услышал свой крик, а руки безостановочно
рубили,  от  ударов  меча  оставались  страшные  раны.  Он прыгнул  на  тушу
великана, ощутил,  как под  ногами бьется огромное чудовищное сердце,  нанес
тяжелый удар по голове.
     Руки едва не вывернуло в плечах. Отдача была такой, будто он ударил  по
каменному  валуну.  Меч  устоял,  не  переломился  как сухая  хворостина,  и
Фарамунд в боевой ярости  рубил толстую  шею, а рядом уже появились  другие,
сверкало оружие, только к нему не  прилипла грязь, тело рубили, кромсали, во
все стороны брызгали потоки горячей крови.
     Рев становился все тише, а массивная туша наконец дернулась в последний
раз, застыла. Вехульд  все еще рубил, остальные тяжело дышали, стирали с лиц
грязь.
     Глаза  у всех возбужденно  блестели. Громыхало тяжело  перевел дыхание,
пнул неподвижное тело, что наполовину погрузилось в болото:
     - Мы все-таки завалили!.. Мы его все-таки завалили!
     Кусты  затрещали, оттуда приволокли под руки Унгардлика. Он весь  был в
тине, облеплен рыжей  грязью,  словно великан  еще и  вдавил его в глинистое
дно. Но юный герой бледно улыбался, выкрикивал:
     - Мы - победители великана!.. Мы - победители великана!

     Фарамунд  уперся  спиной  в  дерево.  Грудь  вздымалась  бурно,  взгляд
прикипел  к поверженному гиганту.  Из  широких ран  кровь  все еще  хлестала
потоками, смывая с тела грязь, тину, на много шагов  вокруг покрывала болото
тонким  красным  слоем.  Парующим  ручейком  бежала   между  зеленых  кочек,
впитывалась, превращая их тоже в красные зловещие наросты.
     - Мы его завалили! - повторил  Громыхало. Он вскинул  обе руки,  потряс
огромным молотом. - Мы победили великана!
     Фарамунд все еще дышал  тяжело, наконец отпихнулся от дерева. Пурпурный
ручеек подобрался к подошвам, Фарамунд с трудом отступил. Не хотел ступать в
кровь исполина, хотя руки, грудь и даже лицо в брызгах его крови.
     - Да, - сказал он, - да... такого... такого... Постой, а за что мы его?
     Громыхало дернулся, оглянулся. Фарамунд  и  сам  чувствовал, что вопрос
вообще-то дурацкий, но слово уже вылетело.
     - Как за что? - удивился Громыхало. - Он же... великан!

     - Ну да, - согласился Фарамунд, - великан. А убили за что?
     Громыхало с неудовольствием пожал плечами:
     - Рекс, тебя слишком сильно по голове... Любому дубу понятно, что это ж
великан!
     Фарамунд кивнул. Да, конечно. За то, что великан. Глупые вопросы задает
их  вождь, странные. Словно  тот давнишний  удар по голове  что-то  нарушил.
Понятно  же, что раз великан  -  этого  уже  достаточно. Безобидный  народец
холмов и то истребляют так, словно это самые лютые враги на свете...

Глава 22

     Унгардлик рвался разрубить  великана на  части,  взять  с собой голову.
Фарамунд  скривился,  махнул рукой:  как  хотите,  его  рука уже нетерпеливо
дернула повод, конь пошел рысью.
     Болотистая  земля  сменилась лесной,  по сторонам  замелькали  деревья.
Чавкающий стук копыт стал сухим, уверенным.
     Когда  впереди  в сером  тумане  проступили высокие каменные стены,  он
вздрогнул, приходя в себя, оглянулся.
     Преданные  Рикигур и Фюстель, не  спускали  с него глаз. Рикигур сказал
торопливо:
     - Римбург, рекс!.. Мы приехали в Римбург.
     За их  спинами всадники негромко переговаривались. На некоторых доспехи
были посечены, и, как показалось Фарамунду, трети отряда недоставало.
     - Кого-то встретили?
     -  Пару шаек разбойников, - ответил Рикигур  поспешно. - Не беспокойся,
рекс!  Их  там же и оставили, где захватили... А из  наших  только несколько
человек... поцарапаны стрелами.
     Фарамунд кивнул, конь направился к городским воротам. Да, в лесах, куда
еще не добираются проходящие в сторону юга орды готов, герулов, лангобардов,
вандалов  -  укрываются тысячи и тысячи  простых  и знатных  людей вместе со
скотом  и  скарбом.  Мелкие  лесные  села  и  деревни  переполнены  народом,
доведенным  до отчаяния постоянными переездами с места на место под натиском
чужих племен.
     В  городах  и  бургах, тем более,  не  могли  укрыть всех,  и  беглецы,
обреченные  на  голодную смерть, нападают  поодиночке  и отрядами,  отнимают
хлеб, скот, гибнут, но такая смерть все же лучше умирания от голода.
     Голод косил  некогда  богатые  края.  Вымирали деревни,  а волчьи стаи,
объев  трупы  погибших  от  голода  прямо  на  дорогах,  ходили  по  улицам,
вламывались в  дома, нападали от отощавших хозяев,  неспособных  уже поднять
даже палку.
     Волков стало много, все уродились необычайно крупные, лобастые, а когда
такой волк смотрел на человека,  у того отнимались руки  и  холодело сердце.
Волчий вой  теперь доносился не  только из  леса,  но даже из деревень: иная
волчья стая безбоязненно оставалась на ночь.
     - Что делать? - шепнули его губы. - Я сам не знаю, что делать...

     Здание, в котором жил префект, был не столько бургом-крепостью, сколько
дворцом. Римляне строили на века: немыслимой толщины  стены поднимались едва
ли не до облаков, закопченных поперечных балок со свивающими космами паутины
не видно, нет и привычной дыры в крыше, куда уходит дым из очага...
     Да вместо  самого очага  в  середине зала, здесь  настоящий камин. Даже
два,  второй на той  стороне зала, чуть  поменьше, но  тоже огорожен ажурной
металлической решеткой, а сама стена облицована керамической плиткой.
     Его  запачканные грязью сапоги ступали не по  гнилой  соломе,  пахнущей
мочой собак... да и людей тоже, а по непривычно мягким цветным коврам.
     Рикигур пробежал  наверх, Фарамунд  представил  себе,  как  этот верный
страж рыщет сейчас по коридорам и комнатам, проверяет: не спрятался ли кто с
недобрым умыслом,  невольно улыбнулся.  Да  пусть  убивают.  Ему  жизнь  уже
опротивела...
     Фюстель  тоже исчез, обшаривает первый этаж. Челядины поспешно разожгли
очаг, принесли воды, сняли с повелителя одежды.
     Фарамунд  позволил  себя усадить в  широкую римскую  ванну.  Его терли,
скоблили, он даже не обратил  внимания: женские  руки или мужские, угрюмо  и
отстранено  думал,  что  Рим  слишком  огромен  и  силен,  чтобы  рухнуть  в
одночасье, как  рушились  некогда  великие  державы,  потрясавшие вселенные:
Персидская, Македонская, Египетская,  но все же  Рим  рушится. Римская  мощь
тает, как весенний  снег.  На  замену  убитому франку  тут  же  встают  двое
отважных бойцов, а если падут эти двое - то на их места с ликованием прыгают
сразу  четверо героев,  готовые  жить  и умереть за величие своего  племени.
Однако  на  смену павшему римлянину уже давно  не встает римлянин. В  лучшем
случае - франк, гот или гепид, взявшийся защищать Рим...
     Светильник сильно  коптил, по комнате плыла мерзкая вонь рыбьего  жира.
Он поморщился, дух Свена, который  не  только вышел из  моря, но и  сохранил
привычки хозяина - бессмертен:  ведь  бараний жир не дороже  рыбьего,  но не
коптит, и нет этого смрада.
     - Я  люблю  тебя! - прошептали его  губы. - Я умру  без тебя! Я  должен
видеть тебя... или хотя бы постоянно знать, что ты есть... потому что я хочу
жить для тебя и заботиться о тебе!
     Ощутил  неладное.  Две девки перестали тереть ему спину, а  третья, уже
полуголая и  в  мокрой одежде,  замерла с ведром воды.  Глаза  у  всех  были
выпученные, как у безобразных жаб.
     Вылез,   расплескивая  воду.   Ему  пугливо   подали  полотенце.   Лица
испуганные:  если хозяин  заговаривается, значит - видит духов. А это  не  к
добру. Скоро и сам к ним отправится...

     По случаю победы над степняками был большой пир.  Фарамунд сидел в зале
на  возвышении,  кивал  в  ответ  на  поздравления, поглядывал  на  пирующих
соратников. Перед ним ставили и  убирали блюда, его  руки двигались, челюсти
что-то  вяло перемалывали.  Не  только аппетита, даже голода  не чувствовал.
Просто, если долго  не  есть, тело слабеет, вот  и  все. А  так любая  еда -
трава. Как мед без сладости, вино без хмеля.
     Громыхало, сытый, пьяный и довольный, наклонился, шепнул заговорщицки:
     - Рекс, есть еще очень важное дело.
     - Говори.
     Громыхало кивнул в сторону пирующих:
     - Дело воинское. Не для посторонних ушей.
     Фарамунд буркнул:
     - Какие посторонние? Все свои.
     На самом же  деле  не  хотелось  шевелиться, двигаться,  что-то делать,
кого-то слушать.
     Громыхало покачал головой:
     - Это важно.
     Глаза  его  стали  трезвыми,  а  кожа  на  скулах  натянулась.  Широкое
загорелое лицо стало серьезным и даже встревоженным.

     Фарамунд  нехотя поднялся. После смерти Лютеции  во всем теле постоянно
чувствовал  тяжесть.  Двигаться  себя заставлял,  а  когда  никого  не  было
поблизости,  просто ложился и смотрел в потолок.  Лютеция  появлялась  почти
сразу, он  разговаривал  с  нею, она  отвечала.  Разговаривали подолгу,  а в
последних мысленных  общениях уже начали вместе осваивать бург, а чтобы  его
обезопасить, она разрешила  ему  раздвинуть кордоны  его...  теперь  уже  ее
земель. И он завоевывал  для нее  новые земли, завоевал всю  Галлию,  но эти
завоевания в его  мечтах занимали совсем  мало места,  а вот  беседы с  нею,
общение с нею, когда он носил  ее на руках, такую легкую  и невесомую, а она
что-то шептала ему в ухо, щекотала ресницами, ее тонкие нежные руки обнимали
его за шею...
     В его мечты грубо вторгся чужой голос. Он вздрогнул, обнаружил, что уже
стоит  в  своей  комнате,  а  перед  ним встревоженный Громыхало,  в  глазах
откровенный страх.
     - Я что-то говорил? - спросил Фарамунд.
     - Да нет, - ответил Громыхало. Он переступил с ноги на ногу. - Но мы уж
давно тут  стоим.  Ты смотришь сквозь  стены, губами  шлепаешь...  Неладно с
тобой, рекс.
     Фарамунд  тяжело рухнул  на  лавку. Локти опустил на столешницу,  чтобы
удержать тяжелую голову. Громыхало сел напротив, тревога в глазах росла.
     - Рекс,  я не знаю, что с тобой происходит... Но  это твое дело,  я  не
хочу лезть в душу грязными сапогами. А они все грязные, когда... ну, когда в
душу.  Я пришел  по другому  поводу. Мы  нахапали много земель.  Нам  платят
многие бурги и города. Даже слишком многие!..
     - Что значит, "слишком"?
     - Конунги окрестных племен уже собирают войска.
     - Мы уже трепали их дружины.
     - Дружины, но не ополчение,  - возразил Громыхало. - Ополчение - это...
народ! А супротив всех... Нет, надо как-то иначе.
     Фарамунд  вперил  взгляд в  окно.  В  темнеющем  небе  зажглись  первые
звездочки,  похожие на искорки  в  глазах Лютеции. Он  вздрогнул от  гадкого
скрипа, это Громыхало ерзал по лавке объемистым задом.
     - Как?
     - Мы долго искали выход, - сказал Громыхало.
     - Кто это "мы"? - прервал Фарамунд.
     -  Я,  Вехульд, Унгардлик, Телимурд...  он  привел  к  тебе две  тысячи
кимвров, даже  Тревор  с  нами  согласен!  А уж ему-то что?  Ломали  головы.
Наконец пришли  к выводу, что  тебе надо повторить то, что собирался сделать
сразу.
     - Что же вы собирались? - спросил он угрюмо.
     - Леги... леги...  тьфу, легитимность, как говорят римляне.  Ну и слово
придумали! Так они называют... гм... так сразу и не скажешь, законность, что
ли. У тебя меч, у  Лютеции - старинный род. В Лютеции сошлись два знатнейших
рода:  знатный  франкский  и  знатный римский.  Тебя бы сразу  зауважали как
здесь, так и  в Риме. Но боги забрали этот прекрасный цветок... и ты остался
просто удачливым разбойником, как и был.
     Фарамунд прошептал тяжело:
     - Как у тебя язык поворачивается  говорить такое? Легитимность... Зачем
мне эта легитимность? Я все делал только для Лютеции. Для ее защиты. И бурги
завоевывал, крепил, чтобы ее беречь, как драгоценный цветок...
     -  В Люнеусе сейчас младшая сестренка  Лютеции,  -  бухнул Громыхало. -
Тревор ее забрал из старых краев, там сейчас  война. Теперь не спит,  за нее
трясется...  Старый  хрыч! Вокруг  столько народу, а  он все  трусит, что ее
украдут, что пальчик прищемит, что пчела укусит...
     - У него больше никого не осталось, - сказал Фарамунд безучастно.
     - Ты знаешь... Для нас, для него, для всех... Для блага всех, Фарамунд,
говорю тебе как преданный друг и вассал - тебе надо повторить брак. Теперь с
младшей сестренкой Лютеции. Я видел ее... Их просто не различить!
     Фарамунд  выслушал без  гнева, в душе настолько все выгорело, что ничто
не  высекает  искру.  Усмехнулся  наивности  старого  воина:  сердце  да  не
различит, покачал головой:
     - Нет.
     - Рекс... это нужно.
     -   Лютеция,  -  ответил  он.  Голос  дрогнул,  Громыхало   с  глубоким
сочувствием  увидел,  как  дернулось  мужественное лицо  рекса,  а  в глазах
заблестела влага. - Лютеция!.. Только Лютеция... Никто и никогда не войдет в
мою душу. Даже не коснется.
     Громыхало развел руками:
     -  А  душа  твоя при чем? Это же... как  говорят, династический брак! У
тебя меч,  у Брунгильды -  имя  своего  рода.  Она  ж по  матери  - из  рода
Нибелунгов,  а  по   отцу  -  старинной  римской  крови,   что  давала  даже
императоров! Соседи заткнутся. А от тебя даже не  требуется, чтобы ты вводил
ее в дом.
     Фарамунд покачал головой:
     - Все равно мне это не нравится. Это похоже на предательство.
     - Я же  сказал, -  настаивал Громыхало. -  Тебе  не надо будет жениться
по-настоящему. И Брунгильда это знает! И все знают. К тому же...
     Он умолк, покачал головой. Фарамунд спросил резко:
     - Что еще?
     -  Лютеция  наверняка  просила бы  тебя защитить  сестренку,  -  сказал
Громыхало. - Пусть не жениться... хотя и это не  исключено... Лютеция не  из
тех,  кто сам не гам и  другому не  дам... а  просто сейчас Брунгильду  всяк
обидит. Недаром же Тревор просил дать людей  для ее защиты! А будь она женой
такого могучего  рекса... просто считайся его  женой, никто  не посмеет даже
посмотреть   в  ее  сторону  косо.  Хоть  все   будут  знать,  что   брак  -
династический, но протянуть к ней лапу, это значило бы оскорбить тебя!  А на
это не всяк рискнет, не всяк...
     Заунывный,  тревожащий душу  рев  донесся  едва  слышно,  но  Громыхало
оборвал себя на полуслове. Фарамунд увидел, как мохнатые брови сдвинулись на
мясистой переносице.
     - Кого это черти принесли?
     - Пойдем, - предложил Фарамунд, - встретим в холле.
     - Не хочешь звать за стол? - спросил Громыхало понимающе.
     - А ты хочешь?
     -  Еще чего,  -  возмутился Громыхало. - Мы те, кто с  оружием  в руках
доказали свою доблесть...
     И  стали  знатными,  подумал  Фарамунд.  А  остальные  -  простой  люд.
Простолюд. Простолюдины.
     В  холл ввели одетого богато,  даже чересчур богато, воина. Шлем он нес
на сгибе  локтя левой руки, короткие волосы отливали ранней сединой, но лицо
было моложавым, полным жизни.
     Громыхало   смерил   откровенно  презрительным   взглядом  позолоченные
доспехи,  слишком длинные шпоры,  широкий пояс, где  в ножнах  висел кинжал,
рукоять нелепо украшена крупными драгоценными камешками.
     Фарамунд равнодушно взглянул на гостя. Тот поклонился:
     - Меня зовут Армекс,  я - управляющий благородного конта Петариуса. Мой
хозяин,  конт  Петариус - человек высокой  крови и больших знакомств, у него
знатная родня. К тому же он  состоит в дружбе и союзе со всеми владетельными
хозяевами окрестных бургов и  городов.  Мы  все  видим  быстрый  рост  вашей
мощи...  Некоторых это пугает, некоторых... некоторых  -  нет. Но раз уж  вы
стали хозяином двух бургов и такого большого города...
     Громыхало буркнул:
     - У рекса Фарамунда побольше, чем два бурга. Но это неважно, продолжай.
     Армекс бросил на него быстрый взгляд, снова поклонился Фарамунду:
     - У нашего  хозяина  ни слуги,  ни его  военачальники не смеют говорить
раньше своего... своего вождя.
     Фарамунд с  усмешкой отметил, что  управляющий  избегает  называть  его
рексом или любым титулом, предпочитая именовать просто вождем, словно вожака
крохотной разбойничьей шайки.
     - Везде свои обычаи, - обронил он. - Твой хозяин - гот?

     - Благородный конт Петариус из старинного рода лангобардов...
     - А я - франк, - прервал Фарамунд. - Что велел сказать твой хозяин?
     - Благородный конт Петариус, - сказал управляющий, - через три дня дает
большой пир. Съезжаются владетельные хозяева  бургов,  земель, вожди племен.
Эти пиры,  благородный  Фарамунд,  необходимы!..  Сейчас весь  мир  пришел в
движение,  и, поверишь ли,  от  пира к  пиру состав гостей обновляется почти
наполовину!..
     В  голосе  управляющего   впервые   прозвучало  неподдельное  волнение.
Фарамунд  покачал головой, но  наткнулся на острый  взгляд Громыхало, развел
руками:
     - Ты прав, мир сошел с ума. Все двигается, течет, только леса  и болота
пока  еще  стоят на месте.  Но кто знает, вдруг и они  завтра?.. Потому над