такой чистой  и прекрасной, все жители  смотрят на нее как на богиню
уже протягивают ей младенцев.
     --  Говори же! -- выкрикнул он  с  нетерпением.  -- И  да воссоединимся
вновь, дабы не расставаться вовек...
     Ее прекрасное бледное лицо было полно решительно-сти, взгляд горд, а на
щеках расцвели алые маки.
     -- Рожденная на Острове, -- выкрикнула  она чистым звенящим голосом, --
к  тебе обращаюсь! Если я чиста и невинна, да разверзнется  подо мной земля,
да не при-коснутся ко мне руки того, кто усомнился во мне!
     Под  ногами   дрогнуло,  заворчало.  Раздался  короткий  треск,  словно
разломили  толстый ствол сухого дерева. Рядом с Ляной раздвинулась земля. Из
трещины пахну-ло жаром,  на миг приподняв подол ее легкого  платья. Слышался
далекий грозный гул и грохот, словно подзем-ные  великаны били  исполинскими
молотами. Трещина раздвинулась шире. Ляна вскинула руки над головой, сделала
шаг...
     Скиф страшно вскрикнул, его сильное тело взвилось
     в длинном прыжке. Легкая фигурка Ляны исчезла в  рас-щелине, донесся ее
жалобный, рвущий душу крик. Края разом сдвинулись, ударившись с такой силой,
что выб-росили наверх мелкие камешки. Сверху рухнул Скиф, раскинув руки...
     Окоем спрятал грустную улыбку и незаметно отступил в толпу.
     Олег стиснул зубы, ушел молча. Горечь разрасталась, затопила уже всего,
разъедает сердце  и  мозг.  Стены  пошатывались,  когда он поднимался в свою
комнатку, а на пороге споткнулся так, что едва удержался на ногах.
     -- Время... время... Пора!
     Голос  был  тоньше комариного, но Олег  услышал, вскинул голову. В окно
виден  далекий край земли,  баг-ровый шар опускается медленно, но еще никому
не удавалось  остановить это страшное погружение. Вот  уже  только  половина
выглядывает из-за края...
     -- Какое время? -- ответил он зло. -- Солнце и не ду-мает гаснуть!
     -- Сейчас оно за край...
     -- Ну и что?  -- спросил Олег. От усталости кружилась  голова, а горечь
жгла сердце.  Он даже не  ощутил страха от схватки с богом.  -- Ну  и что?..
Ночью  проберется там  внизу и выйдет с другой стороны! Вон там, на востоке.
Ты не знал, древний бог?  Так знай же, что  это то же са-мое  солнце. Уговор
был  какой? Что  живу,  пока не  по-гаснет  солнце! Так что  не торопись, не
торопись...
     Он  ожидал  страшного   рева,   что  потрясет  Вселенную,  над  городом
загрохочет неслыханной силы  гром, молнии засверкают так, что ослепят людей,
зверей и  птиц --  именно  так  гневаются боги,  однако  едва-едва расслышал
жалкий писк.
     -- Что-что? -- переспросил Олег с едкой горечью. -- Ящер бы тебя побрал
самого...  Я  сына потерял,  а ты мне  всего лишь о моей жизни!.. Сгинь и не
пищи больше, а то зашибу.
     Дверь  распахнулась,   на  пороге  возник,  вытаращив  глаза,  Россоха.
Опомнившись,  бросился  к  Олегу,  ощу-пал,  закричал  тонким   исступленным
голосом:
     --  Но  как? Как?..  Звездные карты  Сосику  безошибоч-ны, ты  сам  это
сказал!.. Тьфу, твои звездные карты бе-зошибочны.  И ты сам назвал свой день
и час!
     -- А что,  -- сказал Олег  с брезгливой  горечью, --  неужто я похож на
дурня, что  даст врагу топор и  сам подожит голову на плаху? Да, я родился в
тот день  и  час, когда сказал  Хакаме. Да,  именно в  том месте. Ну и  что?
Россоха раскрыл рот:
     -- Но как же... Как же? Он осекся.
     -- Когда  устаем, -- прошептал Олег, -- валимся  на траву и отдыхаем. В
дождь спим.  Когда хочется  есть,  ищем еду,  ибо все мы -- червяки. Но есть
люди, даже смертельно устав, они собирают хворост и разжигают ко-стер, чтобы
другие согрелись. В  дождь  все племя  засы-пает, а эти, преодолевая сон, на
страже.  Они одолеют  и голод, и холод,  и  жажду... Выдержат  потерю  сына,
лю-бимой, предательство друзей... Звезды двигают лишь  червяками! Да людьми,
которые  тоже...  червяки.  А  чело-век...  если  он человек...  сам  трясет
небесами, как стакан-чиком для игры в кости.
     Россоха  втянул голову в плечи, страшась взглянуть в окно, где багровое
небо внезапно потемнело.



    Юрий Никитин.
    Фарамунд


 © Copyright (C) Юрий Никитин
 Оригинал этой книги расположен на сайте Юрия Никитина http://nikitin.wm.ru/
 Email: frog@elnet.msk.ru
 Изд.: "Эксмо", 2001
 "Трое из леса"


 * ЧАСТЬ 1 *

Глава 1

     Третьи  сутки  они  двигались  через  гнилые  испарения  лесных  болот.
Единственная  повозка  часто  увязала,  всадники  привычно  покидали  седла,
упирались плечами. И снова мимо проплывают огромные деревья в рост человека,
два колеса подпрыгивают на толстых  корнях, слышен  влажный  шелест мясистых
листьев, жидкая грязь отпускает колеса с недовольным чмоканьем.

     На  четвертый  день  чахлые  искореженные  болезнями деревья  сменились
рослыми красавцами  в  три  обхвата. Земля,  все  еще  сырая,  уже увереннее
держала как повозку, так и тяжелых конных воинов.
     Туман  опустился к  траве,  растворился  без следа.  Воздух стал легче,
прозрачнее. Вместо привычного смрада  затхлой воды  и гниющих растений стали
восприниматься  запахи  древесной смолы,  муравьиных  куч. Всяк замечал, что
птицы перекликаются звонче,  белки мелькают рыжими молниями.  Деревья  стоят
уверенно, земля у болот здесь отвоевана навечно. Могучие корни выпивают моря
подземной воды, возгоняют по стволам и сбрасывают с листьев.
     К  полудню сквозь плотные  тучи  прорвалось крохотное  больное  солнце.
Ветер тронул верхушки  деревьев,  под ногами взад-вперед задвигались ажурные
призрачные тени. Трава шевелились, тоже отбрасывая тени, такие непривычные в
мире, где плотные тучи царапают брюхо о вершинки деревьев. Кое-где появились
даже бабочки: крупные, как воробьи, мохнатые и серые, словно летучие мыши.
     То  и дело теперь по толстым  стволам  мелькали красные комки, пушистые
хвосты, стучали крохотные коготки.
     Две  крепкие  крестьянские лошадки  упирались  копытами,  кряхтели,  но
повозку  теперь  даже  на косогоры вытаскивали  без  помощи людей.  Огромные
колеса  без  труда катили  через  мелкие  ручейки, борозды, подпрыгивали  на
выступающих из земли корнях.
     Справа ненадолго проглянуло болото,  но мелкое,  жалкое. Скоро осталось
далеко  позади, но зловонные запахи еще  долго  витали в  воздухе, тревожили
души. Иногда  деревья  попадались изогнутые, изувеченные.  Тогда под  ногами
чавкало, а весь отряд невольно ускорял шаг, уходя от обиталища злых богов.
     Впереди на крупном коне ехал рослый и широкий в плечах  молодой воин. В
правой  руке длинное копье, на голове железный  шлем, а на  кожаном  панцире
нашиты железные пластинки. На локте левой руки, что не выпускала  повод, без
усилий  держался  легкий круглый  щит,  а из  ножен у пояса  торчала рукоять
короткого меча.
     Красивое  гордое  лицо  осталось неподвижным,  когда прямо под копытами
мелькнула  лисья  мордочка,  испугав  коня.  Его  выпуклые  глаза  сурово  и
непреклонно смотрели только вперед.
     Следом  за ним  двигался, задремав  в  седле, массивный,  грузный воин.
Седая  голова  блестела серебром,  короткие  волосы  трепал ветерок. Широкие
массивные плечи обвисли от собственной тяжести. Круглое лицо, потемневшее от
ветра, морозов, солнца, слегка  обрюзгло,  длинные седые усы  опускались  до
груди. Справа у  седла на тучи  вызывающе смотрела рукоять огромного боевого
топора.
     Внезапно молодой  воин  насторожился. Ладонь  его  шлепнула по  рукояти
меча. Голос прозвучал сурово:
     - Тревор, там что-то впереди...
     Седоусый не  успел  открыть рот, как молодой  пришпорил коня. Остальным
видно было, как пригнулся, выставив копье, обогнул огромный  дуб и пропал за
зеленой  стеной.  Воины  переглянулись,  из  ножен  со   зловещим  посвистом
вынырнули мечи. В руке Тревора появился боевой топор.
     - Сюда! - донесся крик молодого воина. - Здесь был бой!

     Тревор,  уже  с топором в  руке, осторожно  пустил коня  за островок из
деревьев.   Там  на  широкой  поляне  в  лужах  свернувшейся  крови  застыли
человеческие  тела.  Два матерых  волка  оскалили  зубы,  но  не  осмелились
вступить в схватку, попятились в кусты.  Воины быстро осмотрели место битвы.
Лица павших искажены яростью, жаждой  боя. Некоторые изрублены  так страшно,
что головы в  стороне,  отсеченные  руки  сжимают  оружие.  Два  тела  вовсе
разрублены от плеча и до пояса, словно здесь дрался разъяренный великан.
     Тревор с усилием привстал на стременах, огляделся поверх кустов.  Везде
тихо, но на всякий случай, сказал густым басом:
     - Я проеду вокруг, посмотрю. А ты, Редьярд, проверь, что за люди.
     Молодой всадник вскинул копье, потряс:
     - Здесь все мертвые!
     Тревор крикнул предостерегающе:
     - Мертвых семеро, но за кустами могут быть живые...
     Воины,  не  выпуская из  рук  оружия, выехали на место схватки. Четверо
спешились,  быстро  переворачивали  трупы, выворачивали  карманы,  шарили  в
складках одежды. На двух  мертвецах оказались на удивление добротные сапоги.
Спешившиеся едва не подрались: сразу трое ухватились за один и тот же сапог.

     Лошадки  вытащили  повозку на край поляны.  Выглянула девушка,  быстрые
живые глаза  на  широком  загорелом  лице  без страха оглядели убитых. Воины
стаскивали  сапоги,  переворачивали  павших,   шарили  в  карманах.  Девушка
соскочила с высокой ступеньки,  черные волосы растрепались по прямой  спине.
Редьярд с высоты седла сказал строго:
     - Клотильда, возвращайся к госпоже.
     - А что я ей расскажу? - изумилась Клотильда. - Спросила ведь!
     - Негоже смотреть на мертвецов, - сказал Редьярд еще строже.
     - Это ей. А мне?
     - И тебе нельзя.
     - Почему?
     Он набрал в грудь воздуха, но в это  момент дверца  повозки отворилась.
На  землю  как  бабочка  спорхнула  молодая  девушка  в  дорогом  платье  из
настоящего  шелка.  У нее  блестели глаза от яркого  солнца  и  возбуждения.
Казалось,  от  нее  шел  чистый  радостный  свет.  Длинные  золотые  волосы,
заплетенные в толстую косу, падали  до середины спины, чистые глаза смотрели
на мир с радостным удивлением.
     Служанка вскрикнула:
     -  Лютеция!..  Лютеция!..  Вон  Редьярд  говорит,  что  негоже  молодой
девушке...
     Из-за кустов донесся могучий рев дяди молодой госпожи:
     - Э-э, да здесь еще один! Еще живой!.. Правда, долго не протянет...
     Рослый всадник, Редьярд, крикнул:
     - Где?.. Дознайся: кто напал, много их еще, куда ушли.
     Точеные ножки юной  Лютеции ступали  между  трупами.  Привыкшая  к виду
убитых  и  раненых, она двигалась  легко и свободно. Под каблучком хрустнули
пальцы  одного  из  павших,  что  в предсмертной судороге впились в землю, а
Лютеция уже протиснулась между воинами.
     Наполовину вломившись в кусты, лежал крупный молодой  мужчина.  Черные,
как вороново  крыло, волосы, запятнанные кровью, падали на лицо. Тревор слез
на  землю, конь  тут  же  пугливо отбежал.  Пальцы  Тревора без брезгливости
отодвинули с  лица черноволосого  прядь.  Открылось крупное, но  очень худое
лицо. Скулы натянули кожу, подбородок зарос черной двухнедельной щетиной, не
скрывавшей  ни рубца,  ни  той  формы  нижней челюсти,  что  принято считать
признаком упрямства и воли.
     Он  весь был  залит кровью, на плечах и на груди  кровоточили  открытые
раны. Еще одна страшная рана  зияла на боку. Лютеции показалось, что кончики
разрубленных ребер торчат,  как оскаленные зубы огромного зверя. Неизвестный
застонал, открыл  глаза.  Она вздрогнула,  темно-коричневые глаза  взглянули
прямо на нее, минуя склонившегося над ним Тревора.
     - Пить... - прохрипел он.
     Тревор поколебался, отстегнул с пояса фляжку:
     - Тебе, парень, надо больше о другой жизни думать...
     Раненый пытался поднять руку, но только пошевелил пальцами. Вторая рука
бессильно  лежала вдоль  тела. Кровь подтекла со  всех сторон,  он  лежал  в
темно-красной грязной луже. Тревор приложил флягу к губам раненого, подержал
чуть, тут же отнял:
     - Хватит. Тебе все равно, а нам воду беречь надо. Ты из тех, кто напал,
или кто защищался? Говори, нам  все равно: разбойник  ты или нет. Нам важнее
знать, что впереди на дороге.
     Лютеция присела на корточки перед раненым. Он сделал пару глотков, вода
плеснула  на  подбородок: массивный,  упрямо выдвинутый.  Лютеция  торопливо
отодвинула мокрый от крови край рубашки, Ей почудилось, что коснулась одетых
под рубашку  лат  из  меди,  но  это оказались  его  рельефные  мышцы. Грудь
медленно  поднималась и  опадала, а глубоко внутри бухало могучее сердце. Ее
рука на груди раненого подпрыгивала.
     Он  пошевелил губами.  Лютеция не расслышала,  наклонилась. Их  взгляды
встретились. Она сказала быстро:
     - Перенесите в повозку. Не по-христиански оставлять умирать в лесу!
     Тревор хмыкнул, рука опустилась на рукоять меча. В голосе старого воина
звучало удивление:
     - А кто сказал, что оставим, дабы волки драли еще живого? Одно движение
железа - и он на небесах!
     Лютеция сказала сердито:
     - Дядя, я приняла новую веру.
     - Ну и что?
     - Иисус Христос велит быть милосердной.
     - Старые боги надежнее, -  заметил Тревор. - Да и  парень этот, похоже,
не слышал о  новом боге. Эй, парень,  ты ведь предпочитаешь смерть от острой
стали друга?
     Но человек, истощив все силы, впал в беспамятство.  Тревор вытащил меч,
но Лютеция сказала возмущенно:
     - Дядя! Я забираю его в повозку.
     - Он умрет раньше, чем донесут до дверцы!
     - На то воля небес!
     Тревор  махнул  рукой,  отвернулся. Раненого  под надзором юной Лютеции
бегом унесли в повозку, воины спешили вернуться к грабежу.

     Обобрав убитых, отряд тронулся через лес. Изголодавшиеся волки ринулись
на поляну раньше, чем ее покинул последний всадник. На деревьях оглушительно
орали вороны, хлопали крыльями.
     Редьярд снова ехал во главе отряда. Тревор пустил коня рядом, некоторое
время ехали  бок о бок. Тревор хмурился, на лбу собирались глубокие складки.
Пышные серебряные усы распушились, как у рассерженного кота.
     - Что-то беспокоит? - спросил Редьярд.
     Старый воин почесал в затылке:
     - Еще как!
     - Что?
     - Погибших семь человек, но у них даже кошельки не срезали! Что за край
непуганых идиотов? Мы собрали такие мечи... а двум кинжалам так и вовсе цены
нет!  Чтоб  вот так побить, да не забрать  хотя бы самое ценное... Ничего не
понимаю.
     Редьярд предположил:
     - Кто-то спугнул?
     -  Похоже...  Но  тогда  почему  не  ограбил  тот,  кто  спугнул?  Тоже
непонятно.
     - Тогда я выставлю двойные дозоры на ночь?
     Тревор хмыкнул:
     - Нас всего десятеро. Все валятся с ног.
     - Ну, все-таки...
     - Просто ложись спать, не выпуская из руки меча, мой мальчик.
     Клотильда  фыркала, отказывалась  заниматься  раненым,  мало  ли  каких
бродяг встретят по  дороге, по одежде видно - разбойник,  но  когда  Лютеция
сама начала врачевать открытую рану  на боку,  служанка  сдалась, отстранила
юную госпожу.
     -  Все одно  помрет, - ворчала  она.  -  С такими ранами  не  выживают,
госпожа... Вот не выживают, и все!
     - Но  милосердие нам зачтется, -  возражала  Лютеция. -  Мы должны быть
милосердными!
     - Где ты видела в мире милосердие?
     - Вот мы и должны нести его в этот жестокий мир...
     - Эх, госпожа! Мало ты мир видела.
     Раненый долго не приходил в сознание, но раны уже не  кровоточили, хотя
повозку трясло немилосердно. Клотильда под присмотром Лютеции перевязала бок
чистыми тряпицами.
     Вечером отряд расположился на ночевку,  заранее выбрав открытое место у
ручья.  Костров развели  два:  один для благородной  госпожи и ее  служанки,
другой для мужчин с их грубым хохотом и грубыми шутками.
     Лютеция помогла  раненому выбраться. Он  сразу лег,  отдышался, потом с
помощью  служанки и заботливо поддерживающей его  юной  девушки доковылял  к
ручью,  попытался сесть, но  завалился  на бок.  Все же  дотянулся до ручья,
жадно  сунулся  лицом  в  холодную  воду.  Клотильда  выждала,  бесцеремонно
схватила за волосы:
     - Эй, не утони!
     С него стекали  ручьи, он жадно  хватал воздух,  словно,  в самом деле,
едва не  задохнулся.  С  усилием  пытался сесть, но не сумел, упал навзничь.
Глаза  его  уставились  в  небо.  Хмурое,  нависающее  черными  тучами,  оно
почему-то совсем не отражалось в темных глазах.
     Клотильда повернулась к Лютеции:
     - Ночью помрет.
     Послышались тяжелые шаги. Тревор двигался, как если  бы дерево вздумало
подойти  ближе  к  ручью: медленно и основательно. Его совсем  не старческие
глаза сурово и с брезгливостью вглядывались в бледное лицо:
     - Ну, можешь говорить?
     Раненый часто  дышал, грудь поднималась и опадала,  как волны при буре.
Глаза  непонимающе  уставились  в  грозное,  нависшее над  ним лицо.  Тревор
спросил девушек:
     - Он что-нибудь говорил?
     - Ни слова. Только постанывал.
     Тревор пнул ногой в раненый бок:
     - Ну, говори. Кто ты? Что ты? Что за схватка в лесу?
     Лютеция вмешалась:
     - Дядя, он очень  слаб. А ты задаешь столько вопросов, что сам  епископ
римский не ответит сразу!
     Тревор произнес раздельно:
     - Кто ты? Как твое имя?
     Раненый смотрел тупо. Наконец, глаза заморгали, в них появился страх:
     - Я... я не знаю!
     Тревор сказал с угрозой:
     -  Как  это?  У каждого человека,  даже самого  лесного,  есть имя. Или
кличка... Или, хотя бы, ты какой по счету?
     Лютеция вскинула тонкие брови:
     - Дядя, как это - по счету?
     Он отмахнулся:
     - Квартий, Секстий, Септимий, Секундий, Терций, Октавий... Ну, так  как
тебя зовут?
     Раненый мучительно морщил лоб. По всему лицу заблестели бисеринки пота,
начали  вырастать в крупные капли. Он багровел,  двигал морщинами,  наконец,
лицо стало бледным, как у мертвеца.
     - Я... ничего... не помню... Кто?
     Тревор выпрямился:
     - Здорово  его по голове!  Все вылетело. Эх, ладно.  Если  не умрет  за
ночь,  утром  все  равно  оставим.  Не  наше  это  дело: еду  переводить  на
подыхающих.
     Лютеция сказала с упреком:
     - Дядя, ты еще воды пожалей!
     - Ну,  воды не жалко, - ответил Тревор, не заметив  иронии, - а  вот  с
едой туговато. Тебе что, подают  готовенькое! Все голодать будут,  но ты  не
заметишь!
     Он ушел,  сам  устыдившись  резкости.  Лютеция  присела на траву  возле
раненого.  Багровый диск  наполовину опустился за деревья.  Красноватый свет
пал на лицо раненого.
     Она сказала настойчиво:
     - Тебе надо вспомнить хотя бы, кто ты? Потом вспомнишь и остальное. Как
тебя зовут?.. Эрик? Рагнур?.. Олаф?.. Транар?.. Фарамунд?
     Ей  почудилось, что  при  слове  "Фарамунд"  его веки чуть дрогнули,  а
расширенные зрачки коричневых глаз стали еще шире.
     Она сказала торопливо:
     - Фарамунд?.. Тебя зовут Фарамунд?.. Хорошо,  будем звать Фарамундом. А
дяде  скажу, что ты вспомнил имя.  И он  не убьет тебя... чтоб не переводить
еду.

     Высокие колеса, почти в  рост  человека, снова  все  чаще  застревали в
глубокой грязи,  где  прятались  глубокие  рытвины. Воины  всякий раз  бодро
соскакивали  с коней,  привычно упирались  сильными плечами.  Раненый сквозь
грохот в голове слышал голоса, его намеревались то выбросить как  чужака, то
сперва  зарезать,  а потом  выбросить,  однако  всякий  раз слышался  нежный
голосок  светлой, как мечта, девушки,  голоса умолкали, а он проваливался  в
тяжелый беспокойный сон.
     За спиной осталась крохотная деревушка Ронду, проехали Вапуру. Иногда в
стене крутого берега видели норы, в которых гнездились люди, такие же темные
и горбатые, как птицы, но повадками похожие на тихих мышей.
     Дорога медленно, но верно уводила  их от  реки.  Снова по  обе  стороны
повозки  мелькали деревья, слышался сильный  запах хвои, потом  снова аромат
берез, что вытеснялся мощными запахами дубовых рощ.
     Однажды повеяло холодом. Отряд  выехал из леса, впереди долина,  дальше
опять  л