а детское
платьице.
     Всадник  спрыгнул  на  землю,  он  тоже  оказался в  таком  же  детском
платьице. Фарамунд преисполнился к ним к обоим презрением. Это - римляне?
     - Что такое схола?
     - Барак, - объяснил Громыхало непонятно. - Ну, казарма, ясно?
     - Нет.
     - Ну, место, где живут солдаты.
     - Солдаты?
     - Воины. Легионеры. И не только легионеры. Смотри!
     Из  каменного  здания  выбегали  вооруженные мужчины. Выбегали  быстро,
красиво,  ни  один  не  толкнул  другого,  хотя  их  десятки...  уже  сотни!
Послышался  властный  крик, легионеры выстроились в считанные секунды.  Щиты
сомкнулись краями, острые мечи как жала высунулись в  щели между щитами. Вся
манипула выглядела огромным железными животным.
     На  глазах  изумленного и очарованного Фарамунда встали  в четыре ряда,
замерли,  нечеловечески  ровные,   красивые   такой   свирепой  мужественной
красотой,  что у  него  от волнения  затряслись руки,  а  на  глаза едва  не
навернулись слезы восторга.
     Легат  вскинул  руку,  гордый и  красивый. Теперь даже дурацкое детское
платьице не казалось уродливым. В легате и всем войске была страшная мужская
красота. Послышался короткий вскрик, словно грубо гавкнул огромный пес. Ряды
дрогнули, качнулись и разом двинулись от схолы, шагая в ногу так дружно, что
вся каменная площадь разом вздрагивала и раскачивалась.
     Снова  короткий вскрик,  весь  страшный  монолит  внезапно густо  порос
длинными  копьями.  Наконечники  показались  Фарамунду  настолько длинными и
широкими, что походили на мечи с непомерно длинными рукоятями.
     Он  с   испугом   смотрел  на   эту  шагающую  стену.   Страшные  своим
нечеловеческим единством, легионеры двигались как одно существо, Он внезапно
ощутил  в  их выучке  те бесчисленные  войны,  которые  тысячи  лет  вела  и
неизменно  выигрывала  империя. Что  можно  противопоставить такой  страшной
силе?
     Он с ужасом искал... и не находил.
     - Ну, как тебе? - спросил Громыхало довольно
     - Крас-с-сота...
     - То-то, - сказал  Громыхало,  словно он  был легатом этого прекрасного
войска. - Ты еще увидишь, как они дерутся!

     - Представляю...
     - Представлять будешь потом. Это надо видеть.
     Манипула двигалась как  чудовищный дракон, весь в плотной чешуе щитов и
с длинными смертоносными сариссами. Даже не дракон, а гигантская многоножка,
чьи кованые сапоги заставляют вздрагивать землю ударами в такт.
     Легионеры  повернули за  угол точно и согласованно, не теряя строя, это
выглядело как будто длинная панцирная многоножка двигается легко и свободно.

     Народ  на  площади разразился  гневными  криками.  Навстречу легионерам
выбежали молодые парни, на ходу раскручивая над головой пращи. Тяжелые камни
вспорхнули  над головами,  как вспугнутые воробьи.  Воздух залопотал подобно
порванному парусу. Камни с сухим стуком били в щиты, шлемы, а один легионер,
не успев вздернуть щит, опрокинулся навзничь с кровавой кашей на месте лица.
     Фарамунд увидел, что  дыра  на месте легионера  тут же  затянулась, как
затягивается отверстие в ряске от брошенного в пруд камня.
     Стена щитов надвигалась, даже не качаясь при каждом шаге. Легионеры шли
в ногу, нечеловечески тяжелые, страшные.

     Из  домов выбегали  люди,  в  руках  у кого праща, у  кого  меч, копье,
дротик.  Фарамунд изумился, когда ему сунули в руки широкий неуклюжий щит, а
совсем дряхлый старик протянул ему короткий меч:
     - Покажи им! Покажи!
     Громыхало уже был с мечом, таким же точно  коротким, похожим на нож для
разделки   рыбы,  злобно   и  насмешливо   кривил  губы.  Толпа  ощетинилась
разновеликими  копьями,  дротиками,  прикрывалась  щитами.  Все,  как  понял
Фарамунд, местные франки,  что живут  в городе,  служат римлянам, платят  им
подати, но не  уходят, как  поступили  бы настоящие вольные франки, а просто
требуют  от  своих  хозяев  все больше и  больше жратвы,  вина, развлечений,
свобод...
     Ровная  стена легионеров надвигалась,  кое-где соприкоснулись с толпой,
оттеснили.  Фарамунд с дрожью  в теле смотрел в узкую щель между квадратными
щитами и  металлическими шлемами. Глаза легионеров смотрели в него холодно и
равнодушно, как глаза ящерицы или большой рыбы.
     Он  выставил щит, круглый, деревянный. Легионер сделал шаг вперед,  а с
ним и  вся стена щитов, Фарамунд  ощутил толчок,  который отбросил  назад  с
такой неодолимой силой, что едва  не опрокинулся на спину: на его щит давила
вся стена сцепленных краями щитов легиона!
     Римлянин  жал  щитом,  умело  перенося  вес  тела на  правую  ногу,  но
равновесия  не терял.  Он знает, а теперь  видел и  Фарамунд, что пока строй
един, то  с  самим легионером ничего не  случится.  Если же нажать так,  что
каким-то  чудом заставить легионера  отступить  на  шаг, то  сосед легионера
справа молча сунет лезвием в левый бок,  этот так  же молча переступит через
труп тупого варвара, и стена двинется дальше.
     Вот почему эти железные легионы прошли победным шагом по всем землям  и
народам! Они даже не вступили  в бой, здесь ведь свои горожане, просто идут,
а вся огромная толпа, где  народу впятеро больше, бессильно пятится! Рядом с
ним натужно сопит и отступает шаг за шагом могучий, как  бык, Громыхало, кто
бы  его  заставил  попятиться! - с другого  плеча слышится кряхтение другого
местного  франка, явно  кузнец,  весь  пропах  дымом  и  запахом железа,  он
покраснел, как вареный рак, напрягся, но его ноги скользят по ровному камню,
а  железная  лавина  наступает без  всяких усилий.  Это монолит, монолит  из
одинаковых  железных  брусков, слитых воедино, а они,  которые  отступают...
даже если каждый по одиночке что-то да стоит,  то, что они рядом с настоящей
армией?
     Они выдавливают толпу к  городским воротам, понял  он. Боятся проливать
кровь, чтобы не разъярить толпу еще больше. Судя по крикам, префект пообещал
какие-то  уступки, снижение налогов. Врет, конечно, не в  его власти снижать
налоги.
     Громыхало хрипел, шея стала  угрожающе багровой, жилы страшно вздулись.
Он упирался так, словно от его усилий зависела судьба всех франков на свете.
Стена легионеров почти не замедлила шаг, шагала медленно, мерно, но Фарамунд
уже чувствовал спиной приближение городской стены.
     - Хватит, - прохрипел он. - Громыхало!.. Хватит! Это не наше дело.
     Громыхало  налегал всем  весом  на  щит,  с  той стороны на  щит  давил
закованный в блестящие латы легионер. Не  такой  огромный, как Громыхало, но
его  щит справа и  слева  был  сцеплен краями  с такими же  щитами  таких же
одинаковых легионеров. Разъяренного франка отодвигало, как если бы он был из
пуха.
     - Не могу... - донесся сдавленный хрип Громыхало.
     Фарамунд  только теперь  ощутил, что в спину давят другие потные жаркие
тела. Легион отодвигал не его с Громыхало,  а всю толпу, и дивно, что он еще
не задохнулся в этой тесноте.

     Потом было самое позорное. Их прижали к стене. Ворота были  распахнуты,
их выдавили  за  город как загустевшее  масло из бурдюка. Их не били, только
самых последних подгоняли ударами копий, да и то тупыми концами.
     Ворота  заперли, слышен был  крик легата, после чего земля  вздрогнула,
раздался грохот подкованных сапог. Грохот удалился, затих, легион вернулся в
казарму.
     По эту  сторону ворот стоял злой крик,  но многие хохотали, веселились,
рассказывали друг другу, как отважно они держались.
     Громыхало  сидел  на земле,  по  лицу  бежали  крупные  струи пота.  На
Фарамунд  взглянули злые глаза, но Громыхало дышал тяжело, выговорить ничего
не мог, Фарамунд спросил:
     - И что... теперь?
     - Да ничо, - огрызнулся Громыхало. - Давно меня так не позорили!
     Фарамунд кивнул на толпу:
     - Да они вроде бы не чувствуют себя опозоренными.
     - То они. А то мы!
     - Да ладно... Я, к примеру, рад, что видел такое. Что будет с ними?
     Громыхало раздраженно отмахнулся:
     - Дадут поостынуть, а  потом  ворота откроют. У всех здесь дома, семьи.
Им  просто показали, что сила по-прежнему в руках префекта. А  тебя  что,  в
самом деле, не задело?
     - Задело, - признался Фарамунд. - Еще как задело.

Глава 12

     Все  эти дни  его  трясло  от  радостного ожидания. Лютеция... Лютеция.
Лютеция!..  Солнце как проклятое заблудилось где-то  по ту  сторону  туч, не
сумело отыскать  дорогу  к горизонту,  так и  застыло,  задремало, превратив
короткий день в бесконечный год.
     Чувствуя, что начинает бросаться на стены, он собрал  войско и подвел к
Люнеусу.  К нему  ежедневно  приходили молодые  парни из соседних  и дальних
деревень,  просились в  его  войско:  все горели жаждой  подвигов,  воинской
славы.
     В городке снова  побывали соглядатаи, все вызнали, теперь  Фарамунд мог
раздумывать, как же удовлетворить ущемленное самолюбие.
     В   городке  располагается  легион.  Шестьдесят  легионеров  составляют
центурию, две центурии - уже  манипула,  а три  манипулы  - когорту.  Легион
состоит  из десяти  когорт, а это  три  тысячи  закаленных  профессиональных
воинов,  три  тысячи  острых мечей, три тысячи  умело  скованных  щитов,  за
которыми  так  удобно  встречать  хоть натиск  конницы, хоть варварских орд.
Поставив  щиты  "черепахой",  можно  подходить  вплотную к стенам  вражеских
крепостей и ломать ворота, а самые тяжелые глыбы будут  скатываться по стене
щитов, как капли дождя по камню.
     Раньше  в  городе  располагались три  легиона, настоящих,  римских. Так
говорили  старожилы,  хотя римских  центурионов никто не видел. Вот уже  два
поколения  здесь служат  либо  готы,  либо  герулы,  а то  и  вовсе  далекие
лангобарды. Правда, в отличие от федератов, что выступали со своим оружием и
со своими вождями, эти сражались римским строем.
     Сейчас две трети схол зияли  пустыми окнами. Опустели недавно, но уже и
дверные провалы стали похожи на безобразные входы в  пещеры, а изнутри несло
нечистотами. Префект  Анфимий  колебался: пора бы снести эти  здания  вовсе,
наводят уныние.
     С той стороны к зданию префекта примыкал угрюмый дом из серых гранитных
глыб. Узкие окна  зарешечены,  там почти никогда не  зажигался свет.  Зато в
глубоких подвалах, куда  допускались совсем  немногие,  всегда было людно  и
шумно. Там  по  приказу  его предшественника  расположилась  тайная  тюрьма,
узники которой никогда не представали перед судом.
     Префект не любил  пыток, но, признавая их необходимость, сам  наблюдал,
как  увечат, как  на пыточном столе мрут те, кого нельзя было обвинить перед
судом.
     Сейчас,  как  доложили Фарамунду, префект  лично  спустился в подземную
тюрьму. Там находились его личные враги,  которых пытали под его присмотром,
он не мог упустить  такого  удовольствия, но сейчас  он почти  с  сожалением
велел перебить всех. Перебить  быстро. А  потом  палач с таким же молчаливым
тюремщиком, языки обоим вырезаны по его приказу, таскали трупы к тайной яме,
в  глубине  которой  плескалась  вода.  Трупы  исчезали  почти  без  плеска,
подводное течение  вытащит  на  средину реки, понесет по  течению, а если  и
прибьет к берегу, то раки уже искромсают тела до неузнаваемости.

     Похоже,  римляне... если  можно назвать римлянами франков-федератов, не
собирались отсиживаться за городской стеной. Когда легион вышел навстречу, у
Фарамунда дух захватило от восторга.
     Все  три   когорты  встали  единственно   правильно:   одна  преградила
нападающим путь справа,  другая - слева,  обе упирались краями  в  городскую
стену,  не  давая  обойти  с  тыла,  а  третья  когорта  застыла  посредине,
перегородив дорогу к воротам четырьмя тесными рядами.
     Фарамунд  взглянул на стену, на чудесные  ворота. При одном взгляде  на
эти громады хотелось опустить голову, в них была сила и грозное величие. Ему
пришлось сделать усилие, чтобы стряхнуть с себя колдовское наваждение.
     В самом легионе тоже  чувствовалась страшная сила, исполинская тяжесть,
словно  он состоял не из людей,  а был одним чудовищно тяжелым бронированным
зверем.
     Он  пустил коня вперед. Впереди  легиона  в суровой  позе  воина  стоял
немолодой человек. Судя по его поясу, это был сам легат.
     - Приветствую! -  сказал  Фарамунд.  - Меня  зовут Фарамунд. Я  - вождь
этого  племени. Рекс,  конунг, игамон, архонт  - называй, как  хочешь. Будем
этот сброд  считать племенем, как у вас говорят, де-факто. Верно?  Предлагаю
сдать эту крепость без боя. Обещаю пощадить жителей.
     Легат поинтересовался:
     - Что значит, пощадить?
     - Они останутся  живы, - сказал  Фарамунд почти искренне.  Он, в  самом
деле, не намеревался истреблять всех поголовно.  - Конечно, эта груда камней
будет развалена.  Жителей... кого-то в  рабство, кто-то сможет  уйти, кто-то
останется жить здесь...
     Фарамунд видел,  как  длинная  узкая  щель  между  железными шлемами  и
квадратными щитами слегка увеличилась. Его слушали, его рассматривали.
     Легат кивнул:
     - Я понял.
     - И каков твой ответ? - поинтересовался Фарамунд.
     - Мы остаемся с городом, - отрубил легат.
     Фарамунд  кивнул. Гордый  и  полный  достоинства  ответ  понравился, но
противник есть противник. Лучше всего его просто убить.
     - У города нет ног, - предостерег Фарамунд. - А у вас есть.
     - Да, но мы обязались его защищать, -  ответил легат. - Мы разделим его
судьбу.
     - А как же насчет ценности жизни? - спросил Фарамунд насмешливо. - Ведь
жизнь - самое ценное?
     Легат ответил кротко:
     - Мы не римляне. Мы только принесли присягу Риму.
     Он взмахнул  рукой. Фарамунд заставил коня попятиться.  Он ожидал града
стрел, но римляне  - слабые лучники,  вместо этого прозвучал  отвратительный
вопль боевой трубы, мерзкий, словно сдирающий кожу заживо.
     Строй второй  когорты качнулся,  словно  волна, медленно  потек  сквозь
линию первой. Фарамунд все заставлял коня пятиться, чувствуя, что это еще не
атака.  Легионеры разом  остановились,  пугающе  неподвижные,  тяжелые,  как
прибрежные  скалы, В тот же миг сдвинулась  с  места третья, прошла насквозь
сквозь ряды первой и второй, остановилась, ощетинившись длинными сариссами и
укрытая за плотной стеной щитов.
     Дальше  все  запомнилось  Фарамунду,  как  непрерывная  цепь  позорного
отступления. Его  люди откровенно трусили. Никто не устрашился  бы  выйти на
поединок  с противником  впятеро  сильнее себя  самого,  но  шагающий легион
казался ожившим горным плато.
     Франки  отступали,  отступали!   Иногда  кто-то,  не  выдержав  позора,
выскакивал  вперед  и  бросался  на железную стену. Его  успевали поддеть на
копья еще в прыжке, поднимали над головами и несли некоторое время, но когда
другие, разъяренные видом погибающего в муках родственника,  бросались тоже,
труп  мгновенно  сбрасывали  на землю,  а острия  копий смотрели  холодно  и
прицельно навстречу бегущим людям.

     Их погубило  то, что столько лет, даже десятков лет,  легион не покидал
городских стен.  Хоть и сказалась  высокая римская выучка,  но их противники
менялись, а с  ними и воинские хитрости.  Римская же  манера  боя оставалась
неизменной вот уже сотни лет. Если не тысячу.
     Но  вот,  наконец,  пришли  франки. Со  своей  манерой  боя.  Со своими
уловками, со своим понятием о доблести, славе, чести, героизме.
     Когда  легат решил, что уже  достаточно оттеснил противника, напугал  и
показал  непобедимость  римского  оружия,   пора  возвращаться,  кто-то   из
легионеров закричал.
     Далеко за их  спинами  над  городом поднялись черные клубы дыма.  Видно
было, как в распахнутые ворота врываются всадники на тяжелых северных конях.
С городских стен падают защитники, а между каменных зубцов замелькали одетые
в звериные шкуры похожие на лохматых зверей люди.
     - Дикари!  - вырвалось  у легата  из глубины сердца. -  Они ворвались в
город!
     Конь под Фарамундом  плясал,  его  поднимало на дыбы, он могуче ржал  и
месил  воздух копытами.  Трижды Фарамунд  проскакивал на  быстром коне вдоль
шагающего легиона, глаза цепко выискивали щель, но не находили.
     Он услышал легата, заорал в бешенстве:
     - А вы что хотели?
     - Вы воюете как дикари! - крикнул легат с презрением, словно плюнул ему
в лицо. - Варвары!
     Фарамунд задохнулся от ярости. Горячая волна жара  ударила в голову. Он
прохрипел перехваченным горлом:
     - А вы... хотели, чтобы  все по-вашему? И воевали так, как  удобно вам?
Как готовы лучше всего вы?.. Эй, лучники!!! Перебить это... это стадо свиней
в железе!
     Громыхало рядом повернулся лицом к своим, вскинул руку. Из-за всадников
выбежали  пешие  лучники  с  длинными  тяжелыми луками. У каждого за плечами
болтался колчан  с  сотней стрел.  Быстро-быстро  натягивали тетивы,  воздух
грозно загудел, раздираемый сотнями выпущенных стрел.
     Легионеры  разом  присели.  Тяжелые  стрелы  звонко  щелкали по  щитам,
шлемам, втыкались в землю почти по самое оперение.  Справа и слева появились
пращники. Помня, с кем имеют дело, они с усилием  раскручивали и швыряли уже
не  простые камешки,  а  огромные булыжники.  А иные  умельцы  быстро-быстро
раскручивали пращи, выпускали  в цель свинцовые пули. Пущенная умелой рукой,
такая пуля пробивает римский шлем, ломает конский череп, проламывает шит.
     Трижды лучники пускали  рой  стрел, а пращники заваливали римский строй
камнями, прежде чем  там начали колыхаться щиты. То  один легионер падал, то
другой заваливался на товарищей. Легат поднялся, и привычно скомандовал было
отступление к стенам города, но осекся: город уже в руках врага.
     Когда их  осталось  десятка  три, уже не римский  строй, а разрозненные
кучки среди павших, Фарамунд в бешенстве бросил коня вперед. Можно бы добить
оставшихся,  как перебили  весь  легион,  стрелами  да камнями  из пращ,  но
горячее безумие толчками разливалось из сердца по всему телу и  скапливалось
в  руке, а  затем  собралось в мече. Тот вспыхнул оранжевым  огнем, Фарамунд
заорал дико, его понесло прямо на выставленные копья.
     Отточенные острия вонзились в грудь и  бока  коня. Он закричал, рухнул,
Фарамунд  скатился через голову, но  вскочил  так быстро,  что  острия копий
вонзились в то место на земле, где он только что прокатился.
     Он вскочил, дикий и остервенелый, заорал в бешенстве, бросился на  этих
умелых  и выученных  воевать  правильно. Боль  ожгла голову, плечи, с  силой
что-то вонзилось  в грудь,  но  он  все  кричал, срывая  голос,  рубил мечом
остервенело, с каждым взмахом падала одна из блестящих фигур. Потом в глазах
все затянуло розовым, но он двигался через этот розовый туман только вперед,
рубил, кричал. Последнюю сверкающую  латами фигуру разрубил с такой яростью,
что та распалась  почти надвое, шагнул  дальше,  замахнулся.  Человек  начал
отпрыгивать с воплем:
     - Рекс!.. рекс!.. Это я, рекс, Унгардлик!
     Фарамунд попытался  смахнуть красную пелену  с глаз. Ладонь сразу стала
липкой и пурпурной.  На него  набросились, хватали  за  руки, плечи, сильные
цепкие пальцы выдирали рукоять меча из судорожно сжатых пальцев.
     Голос Громыхало прозвучал совсем рядом:
     - Где лекарь?.. Лекаря быстро сюда!.. Рекс весь изранен!
     Я не ранен, хотел сказать Фарамунд. Я только...
     В голове раздался звон,  истончился  до комариного. Внезапно  наступила
тьма.

     Очнулся, над ним  нависло широкое мясистое лицо.  Из-под  набрякших век
смотрели  острые глаза. Когда человек увидел, что  Фарамунд  поднял веки, он
сказал с радостным облегчением:

     - Боги... Мы уже не думали, что ты очнешься!
     Что  случилось, хотел спросить Фарамунд, но из  горла  вырвался  только
легкий хрип. Громыхало, Фарамунд узнал его с трудом, сказал торопливо:
     - Молчи-молчи. Ты еще слаб. Да  и голос сорвал. Я  еще не слышал, чтобы
кто-то так в бою орал!
     Фарамунд прошептал:
     - Что... случилось?
     - Ты дрался как зверь, - ответил  Громыхало с благоговением. - Воины  и
сейчас гадают, кто же в теб