ие  птахи,  и дивная рыба,  которую  Фарамунд никогда раньше  не
видел,  и  даже  запеченный  тур - все  было настолько  пахуче,  вкусно, что
Фарамунд  ощутил себя жадным зверем, хватающим куски без разбора, жующим  то
птицу, то рыбу, все это запивающим без всякого порядка вином и пивом.
     Он видел  презрение на лице Брунгильды. Она едва-едва дотрагивалась  до
блюд,  после чего их тут же убирали, а взамен  ставили новые.  Ему  было все
равно,  что  подумает  эта  надменная  красавица, он рычал  от удовольствия,
насыщался, а когда уже  насытился так,  что едва  не  задыхался,  расстегнул
пряжку на поясе и продолжил поглощать эту дивную пищу.
     Гости ели сперва степенно, нахваливали  сдержанно. Но после первого  же
кубка крепкого вина  конты  стали держаться свободнее, а после  второго  уже
обнимались, хватали к неудовольствию жен  мясо руками.  Бледные дочери стали
розовощекими, а иные и вовсе красномордыми, веселыми.
     За  столом поднялся Тревор. Огромный, грузный, он вытащил  длинный нож,
размером с римский  меч, громко постучал по медному подносу. На него  начали
оглядываться, шум умолк.
     - Дорогие гости! - заорал Тревор так, будто старался  перекричать топот
конницы. - Я хочу поднять кубок с этим великолепным вином... И вы поднимите,
сучьи  дети!.. за самую красивую пару на  белом свете. За нашего доблестного
Фарамунда, властелина этих земель до самой великой реки, и за самую красивую
женщину мира - Брунгильду Белозубую!
     За самую  красивую, повторил  про себя Фарамунд. Может  быть,  и  самая
красивая на свете... но самой прекрасной была и остается Лютеция. Прекрасная
и чистая, как ангелы, о которых так любила рассказывать.
     Вокруг пили, орали, лезли к нему с кубками. Он выдвигал свой навстречу,
кубки сталкивались  со звоном.  Вино плескало через край, стучали  ножи,  на
крепких зубах трещали кости. Стол  протестующе гудел: соратники Фарамунда, а
за ними и конты самозабвенно  и,  доводя жен  до обмороков, выбивали сладкий
мозг из костей.
     -  Я знаю, - провозгласил Тревор зычно, - все обитатели Римбурга  будут
счастливы, когда узрят свою новую правительницу!
     Каждое слово  как  молотком било Фарамунда по  голове. Краем  глаза  он
уловил,   как  болезненно  морщится   Брунгильда.   Похоже,  она   попробует
воспротивиться даже  переезду  в Римбург.  Хотя, если честно, надо ли  ее  к
этому принуждать?
     Повинуясь неясному чувству, он наклонился к ее уху.
     - Брунгильда,  -  сказал он шепотом. - Похоже, из меня получился супруг
даже лучше, чем я сам того ожидал.
     Она покосилась настороженно:
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я ловлю твои мысли.
     - И что же я подумала?
     - Что хорошо бы воткнуть мне кинжал между ребер прямо сейчас, чтобы  не
надо было переезжать в  Римбург, - объяснил Фарамунд любезно. - Так вот, я с
этим согласен.
     Она приятно удивилась:
     - Как мило!.. А ну-ка, где мой кинжал...
     - Я завтра же  утром уезжаю в Римбург, - сообщил  Фарамунд. - А затем в
расположение своих войск. А ты останешься. Я думаю, тебя это вполне устроит.
     Брунгильда  слегка пригубила  вино. Фарамунд видел, как вздрагивают  ее
пальцы, но когда она заговорила, он удивился, как ровно прозвучал ее голос:
     - Я знаю твои большие полномочия, как моего супруга. Но я предупреждаю,
что если ты меня коснешься... я убью тебя.
     Фарамунд пробормотал:
     - Ого...
     -  Или  себя,  -  добавила она  поспешно. -  Впрочем,  вряд ли это тебя
остановит. Ведь  ты  все равно  останешься хозяином  моих  земель  в римской
империи. Да и титул, что для тебя важнее, останется за тобой.
     Кровь бросилась Фарамунду  в голову с такой силой, что  он  покачнулся.
Красная пелена застлала взор,
     - Твои земли... - прошипел он. - Твои земли... Да когда я приведу своих
людей в Рим, я на твоих землях...
     Он  поднялся, красный от гнева.  Тревор  тоже поднялся,  встревоженный,
Фарамунд с трудом смирил гнев,  растянул губы  и знаками показал, что просто
хочет выйти на свежий воздух, и что скоро вернется.

     На крыльце  прохлада  ворвалась в него так неожиданно, что он ухватился
на столб. Воздух настолько чист и свеж, без запахов горящего масла, жареного
мяса,  жира,  что  по телу  пробежала  судорога, будто с  разбегу  влетел  в
холодное чистое озеро.
     В  ночном  небе мелькнула  широкая тень. Он ощутил ее  только по быстро
исчезающим звездам,  что  тут же появлялись  снова.  Затем  на землю пахнуло
темным воздухом и запахом шерсти,  он понял  с холодком, что зверь  пронесся
крупный.  Такие существа...  птицы они или звери, днем  не  появляются, есть
только ночные  звери,  как  вот ночью на смену  ярким  легким и  тонкокрылым
бабочкам приходят  на смену ночные:  пугающе  толстые,  мохнатые, как пауки,
темнокрылые...
     Он подумал, что столько ночных зверей  просто быть не может, где же они
днем  прячутся, но другая  часть сознания,  ночная, сказала таинственно, что
это дневные создания при замене солнечного света  на лунный  тоже заменяются
другими,  превращаются  в  другие.  Как  вот  и он,  чувствуют  в  себе  эту
странность, эту готовность выпустить из себя нечто, что живет в нем и только
ждет...
     Дверь за спиной тихонько  отворилась. Он невольно  поморщился:  пахнуло
нечистым воздухом,  словно  весь  дом уже пропитался запахами  пота  и жаром
человеческих тел.
     Тихо-тихо простучали женские каблучки.  Игривый  женский голосок сказал
томно:
     - Ах, могучий рекс!.. Такая ночь... и только мы двое.
     Он повернулся, молодая  девушка  с  пышными формами упала ему на грудь,
обхватила обеими руками. Он с трудом  узнал одну  из дочерей контов, что всю
церемонию улыбалась ему и многозначительно опускала глазки.
     - Э-э,  - сказал  он в затруднении. - Вот сейчас  нас увидит твой отец!
Обоим попадет.
     - Не  увидит, - шепнула она заговорщицки.  -  Он  вот-вот  свалится под
стол. Я сама ему подливала!
     - Но все же...
     - Тогда  пойдем  вот туда, - шепнула она еще жарче. -  За  конюшню. Там
никто не увидит! Хотя ты ведь рекс, тебе и так все можно...
     - Погоди, -  сказал  он строже.  - Так  нельзя. Перестань! Все, хватит.
Давай возвращаться. Эх, такая ночь, а все...
     Он с силой оторвал ее  от себя,  но она ухватила  его обеими  руками за
шею, сказала горячо:
     - Ну  ладно! Один  поцелуй. Только один. Чтобы  я  могла во сне увидеть
тебя в моей постели...
     Он схватил  ее  за  кисти рук, но ее горячие  губы уже прижались к  его
губам.  Теплая налитая  грудь  провоцирующе  уперлась в его твердые  грудные
мускулы.  Он  уже  отстранял ее,  когда  на  крыльце  заскрипели  деревянные
ступеньки.
     Под навесом стояли Тревор и Брунгильда. Дверь за их спинами закрылась с
легким стуком. В холодном лунном  свете и без  того бледное  лицо Брунгильды
показалось ему смертельно бледным. Вместо глаз темнели  широкие  провалы, но
на миг ему почудилось, что в той бездне блеснули две колючие звезды.
     - Мерзавец, - процедила она с ненавистью. - В день свадьбы!..
     Фарамунд  отстранил   девушку,  та  отступила,  мило  улыбнулась  всем,
заговорщицки подмигнула Фарамунду:
     - До встречи в моей постели!
     И  пропала,  только  слышен  был  торопливый  перестук  каблучков.  Еще
Фарамунд  услышал,   как  едва  слышно  ахнула  Брунгильда.   Тревор  что-то
проворчал, неуклюже переступил с ноги на ногу.
     -  Да  какого  черта,  -  сказал  Фарамунд  беспомощно  и  одновременно
раздраженно.  Вроде бы  не  было необходимости оправдываться, но  чувствовал
себя гадко и беспомощно. Ощутил, что все  разводит руками и пожимает плечами
как дурак. - Она просто играется...
     -  Она? -  прошипела Брунгильда. - Дядя, он  же меня  опозорил!.. И так
будет позорить все время!
     Тревор проворчал успокаивающе:
     - Ну, милая, если он  такой доблестный герой, что он него женщине  глаз
не могут оторвать? Что же  ему делать?  Вроде бы  нельзя сильно...  и  часто
отказываться, урон не только женской чести, но и мужскому естеству.
     Фарамунд  стиснул зубы.  Этот услужливый дурак  делает только  хуже,  а
Брунгильда выпрямилась, глаза сверкнули гневом.
     - Нельзя отказывать? Вот он и не отказывает!
     - Ну не всем же, -  сказал Тревор успокаивающе. - Он  же не кидается на
всех баб! Эта как-никак - дочь владетельного конта...
     Фарамунд стиснул зубы еще крепче.  Брунгильда вздернула подбородок.  Он
сделал движение  пригласить их вернуться в пиршественный зал,  там, на людях
не сможет дать выход своему благородному гневу, но Брунгильда шарахнулась от
его рук, словно от прокаженного.
     - Прочь, мерзавец!
     -  Брось,  -  сказал  Фарамунд  раздраженно.  -  Ничего  не  было,  это
во-первых.  Во-вторых,  никто не видел, а разве это не важнее?.. У нас,  как
говорит твой  ученый дядя,  династический  брак.  Союз племен,  кровные узы,
всякое такое...
     Она  тяжело  дышала, глаза  сверкали,  но Тревор  накрыл  ее  стиснутый
кулачок  огромной  лапищей,  наклонился  к уху, что-то пошептал.  Брунгильда
вздрогнула,  некоторое  время слушала  с  отвращением. Даже  отстранилась  с
брезгливостью, но, в конце концов, холодно взглянула на Фарамунда.
     - Ты можешь проводить нас в зал, - разрешила она.
     Фарамунд пошел следом, чувствуя себя дурак дураком. Злился и на девицу,
что   вздумала  заигрывать  так...   так   откровенно,  нарочито  провоцируя
Брунгильду - не знает,  что это лишь видимость  брака, злился и на себя, что
не  в состоянии  ничего сказать впопад,  и  вообще  все  идет  не  так,  как
хотелось!

Глава 27

     В зале  крепкие мужские голоса ревели суровую  походную песню. Фарамунд
переступил порог вслед за Брунгильдой и Тревором, здесь воздух был горячий и
насыщен  пиром.  Гости,  положив друг другу на  плечи руки,  раскачивались и
орали про коней и длинные мечи.
     При виде  гостей  разом  умолкли. Громыхало поднялся  с  кубком в руке,
прокричал здравицу  молодым,  пожелал  крепких сынов, что вот прямо  с  этой
ночи... ха-ха!..  начнут стучать ножками  и рваться на волю, чтобы на коней,
чтобы  за  мечи... Дальше Громыхало  запутался,  но  гости  радостно вопили,
вскидывали  кубки,  отовсюду  Фарамунд  видел  устремленные  на  него  глаза
соратников, в которых были любовь и преданность.
     И все-таки он  не  мог  избавиться  от  чувства  вины.  Даже  не  перед
Лютецией, хотя первая  мысль всегда  была  о ней.  Там, на небесах,  Лютеция
одобрила бы брак с ее младшей сестренкой... наверное. Вина перед всеми,  что
впервые  в жизни  пошел на постыдную сделку... или не впервые?..  и особенно
вины перед Брунгильдой. Хотя как раз  перед ней не должен испытывать никакой
вины. Разве  с самого начала  не договорились  об  условиях?  Это всего лишь
скрепление племен. Все лишь для дела.
     Изысканные  яства  уже  не  лезли  в  горло.  Даже  лакомый  паштет  из
соловьиных печенок показался горьким, а на дорогое вино уже смотреть не мог.
В разгар пира внезапно поймал на себе взгляд Брунгильды, но едва сам вскинул
на нее взгляд, она надменно и гордо смотрела прямо перед собой.
     Измучившись, сказал себе грубо: к черту! Он был волен как ветер, что же
теперь сидит как пес на цепи?
     Из-за  стола встал  с  такой  решимостью, что едва не  перевернул стол.
Тревор  поперхнулся очередным тостом,  изумленно  посмотрел на жениха, гулко
заржал:
     -  А-а-а-а!..  Жениху  не терпится  добраться до  свадебной  постели!..
Га-га-га!..  Это понятно,  никому  в мире  не доставалась такая жемчужина!..
несверленная жемчужина, га-га-га!.. Доблестный рекс, мы все с тобой  на поле
брани, но здесь... га-га-га!.. теперь  придется показать себя в поединке! Но
мысленно мы все с тобой!
     Гости  заржали, Тревор говорил скабрезности, но  это обычай,  старинный
обычай, а старинные все почему-то соблюдают с превеликой охотой.

     По взмаху руки Тревора гости встали, вскинули кубки. Фарамунд терпеливо
слушал  напутствия, пожелания, советы, прерываемые хохотом. Желали  в первую
же ночь зачать доблестного сына, равного  которому не будет на свете, желали
быть таким же воином, каким показал себя при захвате бургов...
     Их привели  на  второй  этаж, где располагалась  их  спальня.  Фарамунд
видел, с каким испугом Брунгильда взглянула на огромную  безобразную кровать
посреди этого зала,  такую  одинокую  и затерянную.  Над ней  был  полог  на
четырех стойках по углам кровати, но все занавески забросили углами наверх,
     Фарамунд зябко передернул  плечами. Он тоже предпочел бы, чтобы кровать
хотя бы придвинули к стене. А лучше  - в угол,  чтобы  защищенным чувствовал
себя с двух сторон.
     Хмельные гости и здесь отпускали скабрезные шуточки. Подталкивали обоих
в постели. В дальнем углу  стояла ширма из  тонкого шелка. Брунгильду повели
туда знатные женщины, а две служанки и верная Клотильда плелись сзади.
     Фарамунд видел их  ноги под ширмой, видел, как к ногам Брунгильды упало
ее  платье. Чье-то женские руки подхватили, дальше он  не видел:  его самого
раздевали  с шуточками  и  смешками, давали  непристойные  советы,  делились
опытом, гоготали жирно и противно на разные голоса.
     Наконец он разделся,  лег, а гости хлопали друг друга по плечам, ржали,
показывали  на  него  пальцем. Из-за ширмы  вывели  Брунгильду. У  Фарамунда
перехватило  дыхание.   Без  своего  свадебного  наряда  она  выглядела  еще
прекраснее, хоть это и немыслимо.  Но сейчас никто не нарушало ее  чистейшую
безупречную красоту.  Ее волосы были распушены, он не поверил глазам, глядя,
как они  опускаются ниже поясницы. Это был такой роскошный водопад,  что нет
надобности в ночной сорочке, волосы скроют ее наготу надежнее зимней шубы.
     Их  глаза встретились, он ощутил,  что  не в силах выдержать укора в ее
глазах, это хуже, чем брезгливая ненависть, отвернулся. Она  чуть приподняла
одеяло, скользнула неслышно рядом.
     Гости  заинтересованно переговаривались, смотрели жадно, едва не  роняя
слюни. Фарамунд рыкнул:
     - Ну, что еще?
     Тревор ответил ликующе:
     - Как что?  Мы же свидетели!.. Га-га-га!.. Внукам  будем  рассказывать,
как и что...  Обычай такой, рекс. Тебя, хоть когда-то и стукнули  по голове,
но не мог же ты забыть такой древний и славный обычай...
     Фарамунд  стиснул зубы.  Брунгильда лежала  рядом  с  мертвенно бледным
лицом. Глаза закрыла, словно мертвая, густая тень от длинных ресниц легла на
пол-лица. Губы даже в полутьме выглядели почти белыми.
     - В  моих землях правлю я, - сказал он люто. - И обычаи старые здесь не
властны!
     Тревор удивился так, что раскрыл рот и  раскинул руки,  словно хотел за
что-то ухватиться:
     - Рекс!.. Рекс, опомнись! Не стал ли ты этим... э-э...христианином?
     - Не  стал, -  ответил  Фарамунд.  - Но видеть вас в своей  спальне  не
желаю. Мне плевать, что вы обо  мне подумаете. Прочь отсюда!..  Идите в зал,
пока там все вино не выхлестали.
     Уходить  им  явно  не  хотелось,  но  он  зарычал  в  бешенстве,  начал
подниматься. Тревор  отступил,  успокаивающе развел руками, попятился, затем
повернулся и  начал  подталкивать  гостей к  дверям. Фарамунд слышал, как он
убеждает всех, что рекс - ого-го, если в бою зверь, то и здесь зверюка, если
не разорвет сразу, то утром все  равно дознаются о подробностях, а сейчас, в
самом деле, надо бы за стол...
     Когда  дверь  за  ними  захлопнулась,  Фарамунд  некоторое время лежал,
всхрапывая  от  бешенства,  как  разъяренный  боевой  конь.   Брунгильда  не
двигалась, он даже не слышал ее дыхания.

     В тишине прошелестел едва слышный вздох:
     - Благодарю тебя, рекс.
     - Не за что, - ответил он угрюмо.
     -Ты решился выставить всех за дверь...
     - Это было сделано не для тебя, - ответил он грубо. - Я не хотел, чтобы
видели, что я... возможно, храплю.
     Снова  они лежали, не двигаясь,  не  дотрагиваясь друг до друга.  Между
ними было пространство, куда можно было положить коня. Затем он услышал, как
дернулось их общее одеяло. Брунгильда  села на краю постели, золотые  волосы
блестели от светильников, как  будто по ним  бегали искорки. Ему почудилось,
что  она мучительно  колеблется, затем ее легкая  фигурка неслышно пересекла
зал.
     По  ту  сторону  ширмы была  низенькая  дверь в комнату  для  прислуги.
Брунгильда исчезла, только едва слышно скрежетнуло окованное железом дерево.
Фарамунд  угрюмо уставился  в потолок. Хотя  зал готовили к свадебной  ночи,
хотя все вымыли и вычистили, но на балках космы паутины висят как старческие
волосы,  жидкие  и  длинные.  Те, что  ближе к  очагу, почернели от  копоти,
свисают мохнатые как лапы гигантских пауков...
     Аромат благовоний  стал сильнее, он невольно  ощутил свой пот, подумал,
что надо  бы  хоть  сполоснуться перед первой брачной ночью.  За  время пира
вспотел сильнее, чем после долгой скачки... да  черт с ним, это не заведено,
а настоящий мужчина мыться не любит.
     В  узкое  оконце  пахнуло свежим воздухом,  от  светильника  по  стенам
метнулись  угольно-черные тени.  По комнате  все явственнее  поплыли  пряные
ароматы. На этот  раз, возле бочки  с водой стоял на табурете широкий медный
таз, рядом на маленьком стульчике лежали пучки трав.
     Он горько ухмыльнулся.  Его жесткую  кожу, огрубевшую от зноя, ветра  и
морозов, не то, что пучок трав, не всякая конская скребница возьмет.

     Зашлепали босые ступни. В полумраке через зал скользнула тонкая девичья
фигура. Фарамунд  отодвинулся, давая место. Женщина  остановилась  у  самого
ложа, ее тонкие руки замедленно сняли покрывало.
     Фарамунд  отшатнулся. Освещенная слабым огоньком светильника, на него с
застывшей  гримаской  страха  и вымученной  улыбкой  смотрела...  Клотильда,
служанка Лютеции, а ныне - Брунгильды.
     - Не спеши меня убивать, - произнесла она жалобным голосом,  - ты горяч
и свиреп... но дай мне сказать!
     Он  смотрел  во все  глаза.  В  груди  поднялась  горячая волна  гнева.
Клотильда  в  ночной  рубашке, готова  ко  сну, но широкий ворот запахивает,
пряча грудь. В  слабом свете  лицо выглядит бледным,  вместо глаз  -  темные
пещеры,  но  он  чувствовал,  что  глаза  служанки  смотрят... со страхом  и
сочувствием.
     -  Ладно,  -  выдохнул,  стараясь  взять  себя в  руки,  хотя  в черепе
пронеслись,  как сквозь багровый огонь, страшные  картины мести. -  Что  это
значит?
     Она стояла  прямо  перед ним,  не делая движения  ни  приблизиться,  ни
упасть на  колени,  страшась его гнева. В  полумраке  лицо  белело как  сыр,
слегка расплывалось, но в темных пещерах глаз слабо блеснуло.
     -  Мой  рекс,  - произнесла она тихо. - Ты не должен  гневаться... Твоя
супруга послала меня вместо  себя на  брачное ложе! Так делается у  франков,
когда браки заключаются  по причинам...  ну, важным для племени, страны. Она
остается  тебе супругой  верной во всех  отношениях...  Ни  один  мужчина не
коснется  ее  тела, если тебя это  волнует... как всякого  мужчину.  Ни один
владетельный сеньор не сможет склонить  ее  симпатии на  свою  сторону,  ибо
отныне она верна супружеской клятве и договору, скрепленному как перед своим
богом Христом, так и перед нашими богами...
     Он  слушал,  грудь  часто  вздымалась, а  ложе  внезапно  затрещало. Он
непонимающе посмотрел на кусок  дерева в кулаке. Из  деревяшки выступил сок,
ложе делали торопливо, из сырого дерева.
     Клотильда вздрогнула, когда он  отшвырнул  выломанный обломок через всю
комнату. Глаза  его стали  безумными.  Она  в страхе ждала,  что он  вот-вот
бросится на нее, убьет, разорвет надвое,
     Фарамунд  судорожно вздохнул. Ярость била в череп с такой силой, что он
слышал треск костей.
     - Я все понял, - сказал он. - Я все понял.
     Она помолчала, спросила робко:
     - Значит... мне можно послужить тебе?
     Он ответил резко:
     - Нет!
     Она сказала тихо:
     - Но мужчины... они не могут...
     - Могут, - ответил он горько. - Мужчины могут все. Уходи.
     Она отступи