о снизу вверх. Дети  не выдержали,
начался рев.
     -  А почему... - вырвалось  из  его груди, - вы тогда молчали?.. Почему
тогда не плакали? Когда ее, светлого ангела, терзали?.. Вы все в ответе!
     Связанная мать  Савигорда плюнула в него,  но промахнулась. Фарамунд  с
силой  наступил  пяткой  тяжелого сапога на  рот  старухи. Треснуло, а когда
поднял  ногу,  из раздавленных губ  бежали  струйки  крови. Рот  провалился,
старуха кашляла, давилась собственными зубами, захлебывалась кровью.
     - Ответ... ответ, - прошипел он, - ответ!
     Молот  бесцельно болтался  в  руке.  Он топтал ее  лицо, пока  череп не
затрещал, тогда вышел из  этой  кровавой  каши, где  торчали  острые обломки
костей, пошел по головам, раздавливая непрочные  черепа,  пробивая  тяжелыми
подкованными подошвами носы, выдавливая глаза...
     Во  дворе  стоял страшный крик,  он  сам  почти ничего не  видел, слезы
катились  градом, всхлипывал,  ненависть раскачивала из  стороны  в сторону.
Потом крик истончился, а когда он с силом  ударил в голову  молодой женщины,
тонкий голос оборвался.
     Над  двором стояла  жуткая тишина. Все застыли, Он видел только смутные
фигуры,  почти неотличимые от  столбов коновязи и выступающих из стен  глыб.
Под ногами  чавкало, хлюпало. Сапоги стали красными. На руках и даже на лице
он чувствовал повисшие капли чужой крови.
     Однако   ярость  все  еще  клокотала,   душила.   Хрипло,  не   узнавая
собственного голоса, он велел:
     - Всех, кого захватили... повесить на стенах!
     Фигуры  зашевелились, начали исчезать. Ему показалось, что они мерцают,
как крылья поденок на солнце.

     Лютеция наконец  забылась неспокойным сном. Фарамунд под  страхом  меча
запретил любой  шум на расстоянии полета стрелы, а сам, сгорбившись, сидел у
дверей. Его глаза не отрывались от ее бледного лица.
     - Спи, - шептали  его губы. - Спи, светлый ангел... Сон лечит!.. Теперь
все муки кончились. Теперь все будет хорошо. Отныне я не позволю не то,  что
листку  дерева  на  тебя  упасть,  не  позволю косой взгляд в  твою  сторону
бросить!.. Ты будешь жить  за крепкими стенами самого надежного бурга,  тебя
будут стеречь сотни верных воинов. А  сам бург  я  обнесу высокой  стеной из
камня... А чтобы даже к бургу никто не подступил, не потревожил твой светлый
сон звуками боевых труб, я расширю мечом владения до самых южных морей!.. Ты
будешь  в  сердце самых  спокойных и  счастливых  земель... ты  будешь  этим
сердцем!
     Клотильда смотрела на него печально. В  круглых добрых  глазах служанки
стояли слезы. Нос покраснел и распух, он слышал, как она тихо всхлипывает, и
готов  был  придушить  ее; вдруг  да  нарушит легкий, как  пар, сон  молодой
госпожи.
     Она сделала ему знак выйти, сама выскользнула следом.  В ярком свете он
видел,  как  подурнело  ее  лицо,  явно  сидит  без  сна,  глаза  красные  и
воспаленные.
     - Надо везти, - сказала она тихо.
     - Не опасна такая тряска?  - вырвалось у него. - Я  тогда понесу ее  на
руках!..
     - Здесь нельзя оставаться, - сказала она убежденно.
     -  Здесь болота, -  согласился он со стоном. -  Гниль,  смрад!..  Ей ли
такое...
     - Да, наш бург стоит на холме! И речка там чистая...
     У него  слегка потеплело в отчаявшейся  душе,  служанка  назвала Люнеус
своим бургом, ответил торопливо:
     - Кони оседланы, ждут!..
     - Надо ехать, - сказала она убежденно. - Здесь она  точно не... сможет.
Как только  откроет глаза  и  поймет,  что  мы  все еще  на землях страшного
Савигорда... Ты не сможешь ее убедить в безопасности, даже если покажешь его
срубленную голову!
     Он  содрогнулся,  представив,  как она  просыпается  и  видит  рядом  с
постелью мертвую голову, сказал еще торопливее:
     - Все повозки  уже загрузили.  Ждали только... Все, ты  права! Выезжаем
сейчас же.
     - Ты задерживал все войско? - спросила Клотильда тихо.
     - Вот все мое войско... и вся моя жизнь.
     Спазм перехватил  горло, он  с надеждой вперил взгляд  в открытую дверь
повозки.  Снаружи уже стояли  двое воинов  с мечами наголо, бросали на  всех
недружелюбные  взоры. Но теперь  все понимали грозного  рекса  с  полуслова,
никто не осмеливался приблизиться к повозке.
     Он уже  поднялся,  но в  этот  момент задвигались глазные яблоки под ее
полупрозрачными  веками.  Ресницы  дрогнули,  приоткрылись.   Мгновение  она
невидяще  смотрела на  него. Он  затаил дыхание.  Губы  ее  дрогнули, с  них
слетело едва слышное:
     - Фарамунд...
     Он упал на  колени, жадно ухватил  ее руку. Его горячие губы обожгли ее
пальцы, а горячие слезы покатились градом.
     - Лютеция, - повторял он. - Лютеция!.. Лютеция... Все  хорошо, ты среди
своих. Скоро ты увидишь дядю Тревора, увидишь Редьярда, а твоя Клотильда уже
здесь... Клотильда! Бегом сюда!
     Ее  исхудавшие  пальцы слегка  шевельнулись.  Он  ощутил,  как  кончики
пальцев  едва  слышно  прикоснулись  к  его  небритой  щеке,  задохнулся  от
неожиданной ласки.  И  тут  же  пришел в  ужас,  что  она  может  уколоться,
поцарапать пальчики о его грубую щетину.
     - Фарамунд...
     - Да, - сказал  он прерывистым  шепотом. -  Я здесь!..  Все для тебя...
Теперь никто не  посмеет в  твою сторону и  взглянуть недобро!.. Я сейчас же
велю поставить  здесь  храм  вашего бога,  если  хочешь!.. И жрецов, которых
вешал,  нагоню  туда столько, что  он  развалится от тесноты!.. Все  сделаю,
только говори со мной... Или не говори, но только не гони!
     Губы чуть дрогнули. Он страстно надеялся, что это улыбка.

Глава 20

     Она внезапно затихла. Он замер  в  ужасе, на  лбу  выступил  пот, сразу
собрался  в  крупные  капли.  Присмотревшись,  заметил,  что  грудь   слегка
приподнимается  и опадает.  Она снова  впала в сон, но теперь хмурилась,  по
щеке  пробежала  судорога.  Фарамунд  услышал   тихий  стон,  безнадежный  и
жалобный, как у попавшей в силки птички. Сам застонал в отчаянии и бессилии,
слезы покатились градом.
     Он всхлипывал, лицо мучительно кривилось, когда в дверном проеме возник
темный  силуэт.  Клотильда  сразу  метнулась  к Лютеции,  ее  глаза  пытливо
прошлись по бледному лицу госпожи.
     - Просыпалась?
     Фарамунд кивнул,  плечи  тряслись, рыдания перехватили  горло,  душили,
вбивали слова обратно в глотку. Клотильда встала рядом с  ним  на колени. Он
едва не оттолкнул ее, когда она осмелилась так же бережно, как и он, взять в
широкие ладони ее тонкие пальчики.
     -  У  нее  жар,  - сказала  она после паузы.  -  Не знаю, не  мне такое
решать...
     - Едем,  - выдавил Фарамунд. - Если  надо,  я  понесу ее на руках.  Так
бережно, что она даже не заметит.
     -  Подушек  достаточно, - сказала  Клотильда быстро. - Я буду с нею все
время.

     К  Люнеусу  двинулись через  лес напрямик, не выбирая  дороги. Фарамунд
торопился,  потому ехали от  рассвета до заката, останавливаясь  только  для
кратких отдыхов. Днем ориентировался по солнцу, а  если ночь оказывалась без
туч, то ехали даже ночью.
     Деревья  поднимались великанские. Нередко  дорогу  перегораживали такие
стволы,  что  приходилось  объезжать  подолгу.  Вперед  были  высланы легкие
конники,  что выбирали путь, но все равно часто приходилось выпрягать коней,
переносить повозку на руках через валежины, по топким болотам.
     Ночами стерегли коней от волчих стай, утром - от медведей, а  днем то и
дело  останавливались,  пропуская  бесчисленные  стада  огромных,  как горы,
туров,  зубров.  Когда  через  лес  двигались  стаи   диких   свиней,  треск
разносился,  как  будто  в  огне  горели и лопались целые  деревья. Огромные
вепри,  хозяева леса, шли впереди стад, на ходу  точили  острые,  как  мечи,
клыки о стволы деревьев, и от каждого прикосновения там  оставались глубокие
раны.
     Те  же  легкие всадники  постоянно били дичь,  ночами от  костров несло
жареным мясом. Хлеб давно  кончился, ели  лесной  хвощ и дикий лук,  а также
птичьи яйца, что собирали по кустам.
     Мучительнее  всего было натыкаться на огромные болота. Их  замечали еще
издали  по низкорослым больным деревьям, поспешно  искали проходы, а если не
удавалось пробраться, долго и гадко пробирались в  обход. Объезжали и овраги
чудовищной  глубины, которые  вешние воды  в  состоянии размыть из крохотной
ямки,  а  когда  ехали  по  краю,  видели, как потоки продолжают  на  глазах
углублять эти страшные провалы-язвы на теле земли.
     В  тихих  лесных  озерах, сплошь покрытых мясистыми  листьями кувшинок,
вода  была темная, загадочная. Иногда издали удавалось  заметить, как целыми
стадами купаются  олени, лоси, а стада свиней устраивают  на берегу лежбище,
где вымазываются грязью от рыла до кончика хвоста.
     За  время  путешествия  трижды  натыкались на деревни лесных  людей. Те
сразу же высыпали навстречу с огромными дубинами в руках, огромные и злые, в
шкурах  диких  зверей,  от  которых  сами  почти не  отличались,  грязные  и
нечесаные. Фарамунд пробовал с ним разговаривать сам, просил указать дорогу,
обещал  деньги,  но никто  не  понимал его  языка.  Разъярившись,  он  велел
захватить  несколько  жителей,  пытал  страшно,  но  те  умерли,  так  и  не
заговорив.
     Вехульд сказал хмуро:
     - Да дикие они! Дикие. Совсем.
     - И языка не понимают? - огрызнулся Фарамунд.
     За  время   перехода  через  лес  он  сам  осунулся,  глаза  ввалились,
покраснели, а голос теперь часто вздрагивал от подступающих слез.
     - Откуда им понимать? Они ж из леса не выходили, других людей не зрели.
У них свой язык. Они ж вообще не верили, что кроме них самих еще где-то есть
люди!
     - Откуда знаешь?
     Вехульд отвел взгляд:
     - Знаю.
     - Откуда?
     - Да  так...  Когда-то наткнулись  на такую же деревню в  глубине леса.
Тоже не поняли... Даже  стыдно потом стало. Все равно, что детей  неразумных
побили!
     Прошло  две  недели,  пока удалось выбраться  в  края, пусть  не совсем
обжитые, но даже лесные люди уже понимали их речь, указывали дорогу. За пару
железных ножей Фарамунд нанял  проводника, который вывел к лесному  племени,
что соприкасалось с его землями.
     -  Наконец-то! - воскликнул Фарамунд.  - Вехульд, скачи в бург!..  Вези
сюда  ту колдунью,  она  знает толк в лечении.  Собери всех  лекарей,  пусть
готовят снадобья. В  лучшей  из комнат пусть самое  мягкое ложе... поставьте
возле окна, чтобы солнышко ее своим теплом...
     Вехульд  молча  поклонился. Он  старался  не смотреть  в  подозрительно
заблестевшие глаза  рекса. И словно бы не заметил, как у того дрогнул голос.
Ушел, через мгновение Фарамунд услышал удаляющийся стук копыт.

     Лютеция металась в жару. Лицо ее из смертельно бледного стало восковым,
нос заострился, а  глаза  ввалились.  Только  губы оставались  алыми, с  них
иногда срывались бессвязные слова. Фарамунд измучился, он все время проводил
возле нее, стоя на коленях.
     -  Приведите их жреца! - взмолился он однажды.  - Я приму их  веру... я
приму любую веру, только бы боги не забирали!.. Я отдам душу хоть богу, хоть
демонам, но только пусть она живет и радуется солнышку!..
     К его плечу прижималось  мягкое  плечо верной Клотильды.  Оба неотрывно
смотрели на исхудавшее лицо Лютеции, у обоих по щекам катились слезы.
     В деревнях уже знали от посланных вперед всадников, что  их  рекс отбил
светлую Лютецию,  выбегали  навстречу, приносили  свежий хлеб, сыр,  молоко.
Главы общин по  своей доброй воле выделяли свежих коней, но за двое суток до
бурга сильные парни уже выпрягли коней, подхватили легкую повозку на плечи и
понесли быстрым мягким шагом.
     Фарамунд, как слепой, шел следом.  За ним неотрывно  следовали крепкие,
как быки, старшие братья Вехульда:  Тронт и  Агахильд, которых  он вызвал из
родной  деревни.  Рексу  на глаза  старались не попадаться,  но сами за  ним
следили  неотрывно  - у обоих  был строгий  наказ от  Громыхало: следить  за
хозяином, особенно за его  руками. Чтобы он, обезумев, не сделал себе какого
вреда, вдруг с Лютецией станет совсем худо.
     В последней деревне, что попалась на пути, народ высыпал навстречу. Все
с болью  и  жалостью  смотрели,  как парни  бережно  несут  почти  невесомую
повозку, наперебой зазывали к себе  отдохнуть,  переночевать, совали  в руки
свежий хлеб,  головки  сыра,  ломти еще горячего,  истекающего пахучим соком
мяса.
     Фарамунд,  как сквозь  толщу  воды, слышал  злые выкрики,  проклятия по
адресу Савигорда и  всего его  проклятого  рода.  Все жалели, что  убить его
удалось только раз, а нельзя достать из ада и убивать снова и снова.
     Лютеция  истаивала,  жизнь  уходила по капле. Но временами лихорадочный
румянец окрашивал ее желтые впавшие щеки, она открывала глаза. Взгляд ее был
невидящим, но Фарамунд вскрикивал от счастья.
     -  Уже  скоро,  -  молил  он.  - Уже скачут  к  тебе  лучшие  лекари!..
Продержись еще чуть!.. Неужели  ты так жестока, что  не  хочешь увидеть дядю
Тревора и Редьярда, которые тебя так  любят? Неужели не  хочешь дать им тебя
увидеть?
     Теплая ладонь коснулась его плеча:
     - Хозяин, она не слышит.
     Клотильда  исхудала  сильнее  Лютеции, нос  тоже  заострился,  а  глаза
валились. Она не спала ни днем, ни ночью, прислушивалась к дыханию госпожи.
     - Слышит, - возразил  Фарамунд. - Она должна  знать,  что... что нельзя
нас так обижать!..
     Лютеция  лежала неподвижно. На миг ему показалось, что она  уже умерла.
Отчаяние охватило его с такой силой,  что он  закричал как раненый  зверь, с
губ сорвались бессвязные слова:
     - Я отыскал тебя в этом диком краю!.. Я уничтожил твоих обидчиков... но
для того ли, чтобы засыпать тебя холодной землей? И навеки укрыть от людских
глаз, от теплого солнышка?
     По всему лагерю  люди останавливались, прислушивались к страшному крику
отчаявшегося человека.  У кого-то из рук повалились дрова, у  кого-то выпала
дичь.

     Жрец обходил  лагерь,  жег  палочки  из  драгоценного  дерева,  отгонял
смерть.  Воины сидели  у костров хмурые, подавленные. Все  были наслышаны  о
доброте  Лютеции, ее кротком нраве, незлобивом характере,  все любили  ее, и
каждый страдал в бессилии, что ничем не может помочь.
     Когда в  полдень они  вышли из леса, перед ними раскинулась долина, что
показалась  бескрайней.  Почти  на  горизонте  виднелся  крохотная крепость.
Фарамунд вздохнул с облегчением. Вот он, Люнеус! Всего один переход...
     От носилок, в которые превратилась повозка, донесся обрадованный вскрик
Клотильды:
     - Мой господин! Скорее сюда!
     Фарамунд  в мгновение ока  оказался перед носилками.  Лютеция лежала  с
открытыми  глазами. Солнечный  свет падал  ей на лицо. Фарамунду почудилось,
что губы пытаются раздвинуться в улыбке.
     -  Лютеция, - прошептал  он, не  веря  глазам своим. -  Ты... ты видишь
меня?
     - Фарамунд, - послышался легкий вздох.
     - Я, - сказал он дрожащими губами. -  Это я. Сейчас приедут твой дядя и
Редьярд...
     - Фарамунд, - повторила она едва слышно. - Фарамунд... Ты все-таки меня
нашел.
     - Я нашел, - повторил он торопливо. - И больше никому-никому не отдам.
     Ее губы,  в  самом деле, слегка  дрогнули в  улыбке. В глазах  появился
слабый блеск.
     - Я  говорила  им... Говорила, что  ты  все равно придешь... И заберешь
меня...
     - Я это сделал, - вырвалось у  него.  Слезы стояли в  горле. - Теперь у
тебя есть свои бурги, земли, есть все, чтобы жить отныне в безопасности.
     - Фарамунд,  -  услышал он едва слышное, - ты теперь... никогда меня не
оставишь?
     Он задохнулся от ликования и от той бури, что вызвали ее слова.
     - Я?.. Да разве я... Да я разве... Лютеция!.. Я всегда был... Отныне  и
вовеки...
     - Не оставляй меня,  - послышался  затихающий шепот, похожий на  шелест
пролетевшего веерка. - Только не оставляй меня... Мне страшно!
     Из его груди вырвался стон:
     -  Да  что ты  говоришь? Оставить тебя? Я  все  на  свете  оставлю,  но
только... Лютеция! Лютеция! Лютеция!!!
     - Фарамунд... я тебя люблю...
     Со  стороны далекого бурга  росло  пыльное облако. Заблистали  железные
доспехи,  бляшки  на конской  узде. Во главе отряда  конных воинов несся  на
быстром коне ликующий Редьярд.
     Фарамунд вскричал:
     - Лютеция!..  Подожди!.. Не уходи!  Вон скачет твой  Редьярд! С ним все
лекари мира...
     Она  вздохнула, веки  медленно опустились на ее  чистые небесные глаза.
Лицо  было  спокойным,  на губах осталась легкая  улыбка. Даже не улыбка,  а
намек  на нее. Выражение  было  светлым, чистым,  исполненным  невинности  и
благородства.

     Он вскричал, упал головой на ее  холодеющие ноги. Тело его  сотрясалось
от бурных рыданий.  По  сторонам возникали  чьи-то тени, звучали  голоса. Он
услышал запах трав, цветов, аромат настоек. Сильные руки попытались поднять,
он яростно забарахтался,  его оставили,  но те же или другие руки  торопливо
отстегнули с пояса ножны с мечом.

     Из бурга навстречу высыпал народ.  Слуги, которых прислала Лютеция, шли
с плачем и громкими криками. Мужчины, не  зная, как выразить скорбь, яростно
били  рукоятями  мечей  в  щиты,  а  женщины  вопили жалостливыми  голосами,
причитали, голосили.
     Тревор  вышел из ворот,  лицо его было  темнее  грозовой  тучи. За  его
спиной  на  хмуром  коне  сидел  сгорбившийся Вехульд.  Фарамунд деревянными
шагами   пошел  навстречу   Тревору,  вскинул  голову  к  небу,  закричал  с
неистовством:
     -  Что?.. Что я не  так  сделал?.. Я прошел все земли, отыскал,  отбил,
привез ее домой!.. Что я не так сделал?.. Почему? Почему ее забрали?
     Тревор молча обнял, Фарамунда трясло,  ему хотелось умереть, исчезнуть,
не быть на свете. Крупные руки Тревора вздрагивали. Фарамунд чувствовал, как
дрожат пальцы старого воина, а грудь ходит ходуном.
     -  Она ангел,  - донесся сбоку  тихий, как вздох  осеннего ветра, голос
старой колдуньи. -  Светлый чистый  ангел... А все  ангелы должны быть возле
Господа Бога.
     - Что это за Бог? - вскрикнул Фарамунд в отчаянии. - Что это за Бог?
     - Единый и Неизменный...
     - Он наш враг! -  выкрикнул Фарамунд в слепой ярости. - Он ворует у нас
лучшее, а мы остаемся во тьме?
     Она сказала негромко:
     - Не  богохульствуй!.. Непостижимы его пути. Никто  не поймет, зачем он
это сделал. А ты... если и поймешь, то очень не скоро.
     - Я бы этого бога привязал за ноги к двум диким коням... На кол бы!.. И
такой  бог  смеет называться нашим отцом?  Он всех своих ангелов  должен  бы
послать сюда, на землю, чтобы несли свет...
     Силы  оставили  так  же внезапно,  так  только что взбурлила ярость. Он
уронил голову на руки, плечи его затряслись. Колдунья  смотрела молча, затем
в глазах защипало.  Она  не могла смотреть,  как плачут мужчины, для них это
труднее, чем своротить горы и мучительнее, чем лютая казнь.

     С неделю  он не отходил от  могилы  Лютеции. Всяк  видел,  как  могучий
вождь, от чьего имени многие  бледнели, лежит  на могиле Лютеции, беспомощно
обхватив земляной  холмик  руками.  Иногда его  удавалось  отвести  в  бург,
накормить, но чаще еду  приносили прямо к могиле, кормили почти насильно. Он
ел  безучастно,  не понимая,  что делает. Глаза  его  оставались пустыми, за
последние семь дней никто не слышал от него ни слова.
     Его  боевые  помощники,  Громыхало,  Вехульд  и  Унгардлик,  ходили  на
цыпочках. Страшное молчание рекса  пугало  больше внезапных вспышек гнева. В
бурге даже перестали стучать  молоты  кузнецов, не звучали  звонкие  детские
голоса.
     На  исходе восьмого  дня к могилке приблизился  Тревор. Фарамунд лежал,
обняв могильный  холм.  Из  глаз  непрерывно  катились  слезы.  Он  исхудал,
почернел,  а  раскинутыми руками  словно пытался удержать  Лютецию,  не дать
погрузиться во тьму, исчезнуть.
     - Рекс, - заговорил Тревор. - У меня погибла вся родня... Мои родители,
мои братья, три сестры... Погибли мои дети, их было  четверо.  Все красивые,
сильные, добрые...  Я  не  знаю, как я