о
крепить  союзы.  Скажи  своему  хозяину,  что я польщен. Скажи, благодарю...
Однако... Вы  все  здесь  успели пустить  корни,  я  только-только появился.
Значит,  это мой долг  и обязанность угостить  окрестных  владетелей в своей
крепости,  постараться  понравиться...  э-э...  сдружиться!  Посему  вот мой
ответ:  за  две недели я обещаю приготовить бург для встречи высоких гостей.
Передай своего хозяину, что я приглашаю его на пир!
     Вестник  поклонился, лицо  было  непроницаемо.  Был  он  обрадован  или
оскорблен ответом новичка, Фарамунд сказать не мог.
     После его ухода Громыхало с облегчением выдохнул:
     - Фу-у, пронесло... Ты хорошо ответил. А теперь надо не только крепость
подготовить,  но  и  самим   подготовиться.  К  примеру,  больше  полудюжины
сопровождающих за ворота не пускать...
     - Почему?
     - А мы с дюжиной человек не захватывали бурги? - напомнил Громыхало.
     -  А-а-а...  Ты прав,  количество  ограничим. Скажем,  дюжиной с каждым
приглашенным. А ты не опозорь насчет вина!

     Через  две  недели  в  бург  съезжались  нарядные  всадники.  Громыхало
беспокоился напрасно: хотя пригласили не только Петариуса, но всех окрестных
хозяев, но  никто не пытался брать большую  свиту. Напротив,  двое: Улард  и
Цугардлих, явились вовсе без свиты.  Громыхало это расценил как оскорбление,
но Фарамунд отмахнулся.
     - Ну что ты ко всему цепляешься?
     - Да мне все одно, но другие скажут...
     - Сильному не скажут.
     Сам  он  встречал гостей  в  большом  зале. Гости  входили  по-разному:
Петариус явился первым, веселый и благожелательный, он-де просто любопытен и
желает со  всеми дружить, Улард  вошел  хмурый, суровый,  долго рассматривал
Фарамунда  в  упор, затем коротко поклонился, тут же позволил слуге  отвести
себя за стол, на отведенное ему место.
     А  Занндрид,  конунг  племени тевкридов, известный  не  только  хорошей
дружиной,  но и на  редкость  длинным рядом предков,  из  которого последние
четыре были конунгами, сразу же поинтересовался:
     - Надеюсь, у вас есть  достаточно  великие предки... чтобы войти в круг
благородных правителей этих земель?
     Держался он надменно и снисходительно. Фарамунд почувствовал, что, если
он это  стерпит,  то  с ним  так же  будут обращаться и  другие владетельные
соседи. Затихли даже свои, смотрят испытующе. Если рекс стерпит или увильнет
от вопроса, просто  отведут взгляды, его авторитет не пошатнется. Его знают,
ему верят. Но все же, все же...
     Фарамунд окинул красавца конунга с головы до ног холодным взором:
     - Мне великие предки без надобности. Я сам - великий предок.
     Уши  стоявших  поблизости  гостей  вытянулись.  Сегодня  же  его  слова
разойдутся  по  замку,  а   завтра  -  по  окрестным  землям.  Они   вызовут
недоброжелательство  знатных  родов, и симпатию  со  стороны  простонародья,
искателей удачи, всех сильных и недовольных своим положением.  А здесь,  где
знать только начала складываться, когда самые знатные насчитывают шесть-семь
поколений предков, лучше опираться на безродных, но сильных.
     Конунг побагровел, напыжился,  ладонь  его  опустилась на рукоять меча.
Фарамунд  легонько улыбнулся, глаза сузились как у коршуна. Он даже выдохнул
с облегчением, а взглядом и всем видом поощрял  конунга вытащить меч, раз уж
коснулся таким красноречивым жестом.
     Вокруг замерли. Конунг замер, внезапно заколебавшись. С ним и с гостями
прибыло  воинов втрое больше, но  за спиной этого нового  рекса -  настоящие
звери.  Говорят,  даже  едят  сырое  мясо,  настолько  жаждут  крови.  Когда
преследуют  противников, то всегда распарывают у захваченных в плен животы и
жадно жрут еще теплую живую печень.
     - Прошу  за стол, дорогие гости, -  сказал Фарамунд громко. -  Не часто
удается собраться вместе сильным и доблестным людям!
     Улард  по-прежнему  рассматривал  его  в  упор,  не  раскрывал  рта,  а
Цугардлих ответил после паузы:
     - Я думаю, мы в хорошем месте собрались.
     - Здесь все к вашим услугам, - заверил Фарамунд.
     Слуги  торопливо расставляли по столу  горячие  блюда. Кувшины с вином,
серебряные  кубки  уже стояли перед  каждым местом.  Цугардлих  сделал слуге
жест, непонятный Фарамунду, но явно понятный слуге. Тот ухватился за кувшин,
Цугардлих  проследил, как темно-красная  струя  падает в  его  кубок,  затем
широкая  ладонь  почти  закрыла  светлое серебро,  он  поднялся, властный  и
уверенный, словно  это он принимает гостей, его  зычный голос мощно разнесся
по залу:
     -  За здоровье  и  благополучие доблестного  Фарамунда!..  Надеюсь,  он
окажется  таким  же  хорошим соседом, а  мы  сможем  долго наслаждаться  его
обществом!
     Гости поднимались, звонко  чокались  кубками. Вино  плескало  на  стол,
Фарамунд прислушивался к  шуму, улыбался, кланялся, благодарил, а  в голове,
как юркая  змейка, вертелась мысль, что  даже  ему, неискушенному  в поисках
подспудного смысла  слов, заметны предостережение и  угроза  насчет хорошего
соседа, а также  попытка выяснить  его дальнейшие планы. Мол,  как  долго он
задержится здесь. Не пойдет ли захватывать бурги и города дальше. Не пора ли
объединить силы и остановить его сейчас...
     - Я тоже надеюсь, - ответил он ровно. - Я не собираюсь уходить из этого
бурга...
     Голос его прервался. Все увидели, как разом помрачнело  его  лицо, щеки
прорезали скорбные складки, а губы  затвердели. В глазах внезапно  появилась
нечеловеческая тоска.
     Он  торопливо  осушил  кубок,  слуга  тут  же  почтительно наполнил,  и
Фарамунд выпил до дна  снова. Гости, чувствуя неладное,  отпивали из кубков,
осторожно опускались на скамьи, словно у тех подпилены ножки.
     Петариус наклонился к соседу,  шепнул что-то.  Хотя  он не  смотрел  на
Фарамунда,  тот ощутил,  что речь о  нем.  Сосед  слушал,  потом  его  глаза
отыскали Фарамунда, во  взгляде были удивление и сочувствие. Петариус шепнул
другому соседу, слева, и так  пошло по кругу, но  Фарамунд сидел за столом в
глубокой печали. Он чувствовал присутствие Лютеции,  слышал ее имя...  гости
повторяли  его  шепотом,  но  оно  звучало  в  его  черепе,  видел,  как  из
пространства проступает ее неземной облик...

Глава 23

     В  разгар  пира  приехал  Тревор. Редьярд  остался в  Люнеусе, с  жаром
укреплял бург, командовал своими и теми воинами, которых им оставил Фарамунд
для  охраны.  Редьярд и  Тревор  считали,  что  мертвая  крепость  ожила:  -
прекрасная Брунгильда стала  ее  сердцем,  и  жили теперь  тем,  что  бдили,
укрепляли, охраняли, предусматривали...
     Фарамунд слушал вяло. Не  то,  чтобы забыл Люнеус  -  первый  настоящий
город, который захватил, но  тепла  в нем ощутить не успел. Не пришлось даже
переночевать, так  что укрепляет там Тревор или рушит... не все ли равно? Он
подарил это нагромождение камней им...  ну, младшей сестре  Лютеции, как они
все говорят. Но у таких  существ, как Лютеция не может быть сестер, ибо боги
отдают им все, ничего не оставляя братьям или сестрам.
     Внезапно Фарамунд словно бы ощутил странное  прикосновение. Он  сидел в
высоком  кресле в одиночестве, даже соседние стулья свободны, народ разбился
на группки, все пьют  и хвастаются  подвигами,  возле него ни  души,  однако
словно кто-то прошел рядом, по лицу прошла волна воздуха...
     Нет, эта волна  словно бы вошла  в него, в его плоть, в  его череп,  он
даже  уловил  слабое, едва заметное  щекотание. На  миг  возникло  и тут  же
исчезло  ощущение,  что  кто-то приподнял ему черепную коробку и внимательно
посмотрел на его мозг, однако не вгрызся острыми зубами, а буднично  опустил
череп,  как  опускают  на  голову  шапку,  и ушел, удалился,  оставив легкое
смятение.
     Он   украдкой,  стараясь  не  выглядеть  встревоженным,  оглядел   зал.
Громыхало беседует  с Петариусом  и Улардом,  вокруг Тревора собрался  целый
выводок молодых героев: хвастается дальними походами в сказочную страну Рим,
Вехульд и Громыхало звонко стукаются краями кубков, расплескивая вино, пьют,
клянутся в  вечной дружбе,  а  вот Унгардлик и Сигирд, напротив, уже бросили
ладони на рукояти  мечей, пожирают друг  друга  гневными глазами... Нет, эти
все заняты собой...
     Он  взял  кубок,  стараясь  делать  это  как   можно  привычнее,  глаза
скользнули поверх блистающего края, выискивая среди гостей что-то необычное,
какие-то отрешенные или отстраненные лица.
     Рядом раздался тихий голос:
     - Что с тобой, рекс?
     Он вздрогнул, Вехульд  смотрел пристально,  словно пытался проникнуть в
его мысли.
     - Да, так, - ответил Фарамунд. - А что?
     - Ты побелел, словно увидел призрак.
     - Да?.. Еще не  увидел, -  ответил  Фарамунд осевшим голосом,  -  но...
ощутил.
     - Похоже. Возьми себя в руки. А то гости решат, что ты припадочный.
     Фарамунд с огромным усилием  растянул  рот в усмешке. Застывшие губы не
слушались, даже кольнуло болью, словно лопалась кожа.
     И все-таки страх не  оставлял, Фарамунд чувствовал себя так, словно  по
дому  бродит  невидимка, слушает разговоры,  присматривается ко всем, в руке
кинжал,  который  он  готов  пустить  в  ход.   И   никто  не  в  силах  ему
противиться...
     Мурашки пробежали по коже так внезапно, что он шумно вздрогнул. Впервые
так  отчетливо ощутил себя уязвимым.  И  где:  в сердце самого  укрепленного
бурга, окруженного его войском!

     Снег  выпал неожиданно.  Всю зиму  Фарамунд,  расквартировав  войско по
деревням, мрачно пил, иногда поднимался  на высокую  башню и  смотрел на юг.
Темное небо нависало над землей так же низко, как и на севере, на западе или
востоке, но ему чудилось,  что над южным  краем неба и  тучи тоньше, и  небо
светлее... Ибо оттуда прибыла Лютеция, туда она стремилась...
     Гонцы привозили вести, что поток переселенцев на его земли усиливается.
На   севере  вовсе  осело  целое  племя.  Громыхало  съездил  к  ним  лично,
переговорил,  они  подписали не только коммендацию,  но и  обещали дать  две
тысячи воинов в  его войско.  О его победах  наслышаны, многие молодые герои
грезят  о славе и  воинских  подвигах, потому  просто  рвутся служить такому
доблестному вождю!
     - Хорошо, - согласился Фарамунд безучастно. - Но зачем они?
     Громыхало даже отшатнулся:
     - Как зачем?
     - Зачем? - повторил Фарамунд вяло. - Я не собираюсь больше воевать.
     -  А  войско? -  воскликнул Громыхало. - Такого  войска ни у  одного из
соседей нет! Потому все  и бегают как мыши,  носами шевелят. Уже то один, то
другой  услуги  предлагает.  Ты,  если  захочешь,  любого  из  них  нагнешь,
коммендации потребуешь!.. Да и нам нельзя застаиваться.  С севера еще народы
прут!..  Пусть уже по нашим землям  идут, нам платят... А мы впереди пойдем.
На  юг!  Ты не видел Рима, а я в нем был, по его  улицам подошвами шлепал! А
если Рима не зрел, то что ты, вообще, на свете видел?
     Потом  пришла  долгая  затяжная  весна.  Не только  дороги,  вся  земля
превратилась в  топкое бескрайнее болото. С высоты башни он с угрюмой злобой
смотрел  на  озера  темной  воды,   поверхности  не   видно   под   мусором,
прошлогодними   листьями,   плавают   раздутые   трупы   утонувших   зверей,
вывороченные с корнями деревья, кусты, будто их смыло бурными потоками.
     В  небе было  тесно от  птиц, что возвращались с далекого непостижимого
юга. Все чаще  он  торчал на  высокой  башне, томимый неясными чувствами.  А
когда земля чуть подсохла, как-то само собой  получилось, что к бургу начали
съезжаться отряды  конников. Это  были  только  начальники  отрядов, а  само
войско,  что за зиму не  только  нагуляло жир, но и увеличилось в  несколько
раз, все еще оставалось на прокорме по селам и деревням.
     Сегодня  небо посветлело, однако темный край земли  еще не отделился от
такого  же темного  неба. Фарамунд засмотрелся на непривычно светлое пятно в
небе, мучительно  стараясь  понять  этот знак. Все  что-то  да  значит, даже
простолюдин  старается  разгадать  небесные знаки,  чтобы  вовремя  засеять,
уберечь от саранчи, собрать до нашествия злых людей.
     Со стены видно было, как далеко-далеко по реке уходила крохотная ладья,
похожая на жука-водомерку. Длинные весла загребали  воду, словно лапки. Тоже
знак, только еще не разгаданный.

     В лесу еще лежал под прелыми листьями  слежавшийся снег, но на открытых
солнцу  местах земля  подсохла  окончательно. Военачальники  привели войско,
Фарамунд угрюмо оглядел пополнение, распределил, кому  где держаться, а  еще
через неделю сборов огромное войско выступило по направлению к югу.
     Окрестные лорды  смотрели  на свирепое войско со страхом.  В  глазах  у
каждого было желание, чтобы все  ушли подальше  и  там  остались. Живые  или
мертвые - неважно. Окраины Рима, как говорят, уже захватили готы, лангобарды
грабят  по всем землям Рима. Пусть  и эти  франки там поселялся. Те, которые
уцелеют...
     Фарамунд  остановил коня  на  холме,  а войско  двигалось  нескончаемым
потоком.  При  виде рекса грозно кричали,  били рукоятями мечей  в  щиты. Он
видел,  как  молодые  воины разводят  плечи  и  выпячивают  грудь,  всячески
стараются выглядеть огромными и страшными, пугающими.
     Впереди  войска  двигался отряд тяжеловооруженных конников.  У всех  на
головах  блестели настоящие железные  шлемы,  доспехи у  каждого из  толстой
кожи,  за спинами круглые щиты, в руках длинные копья. Кроме того, у каждого
на поясе с одной стороны короткий меч, с другой - боевой топор.
     Этот  отряд вел сам  Вехульд, уже давно не разбойник, а грозный воин  и
военачальник, имя  которого со страхом  повторяют везде, где он  проходил. В
этом отряде  все воины рослые, крепкие. Отборные головорезы, прошедшие огонь
и воду, а теперь мечтающие добраться до самого Рима.
     Второй отряд, целиком состоявший из пеших, вел не менее известный своей
жестокостью Кобольд. Половина состояла из  лучников, половина из копейщиков.
Лучники перед боем выходили  вперед, осыпали врага тучей  стрел, а  когда те
бросали конную мощь на дерзких,  вперед выступали копейщики и, уперев древки
в землю, встречали недрогнувшими остриями  налетающих коней.  Если же на них
шли такие же пехотинцы, против которых копья оказываются почти бесполезными,
то копейщики либо сами хватались за  мечи, либо подавали знак конному отряду
Вехульда.
     Нестройные  орды вел повзрослевший  воин  из первых примкнувших к  нему
разбойников, Тонтиллур Синезубый, отважный,  но  безжалостный,  и  настолько
угрюмый, что  его сторонились  даже его соратники. Он любил резать пленников
на части и заставлял их  есть  собственное мясо.  А еще улыбка появлялась на
его мрачном лице, когда захватывал настоящих римлян и сажал их на колья.
     Дорога  вывела  из леса,  пошла,  петляя,  до самого  горизонта.  Взору
открылась  бесконечная равнина,  где  ровными  квадратами  желтели пшеничные
поля, где, несмотря  на  постоянные бои, грабежи, насилие,  банды мародеров,
все еще паслись уцелевшие стада, большой стаей  шли к  озеру гогочущие гуси.
Солнце светило ярко, золотые поля блестели как золото,  луга зеленели, чисто
вымытые  дождями.  В  небольшом  озере, куда  шли гуси, неспешно расхаживали
цапли, с ленивым добродушием поглядывали на толстых лягушек.
     Фарамунд  не сказал  ни слова, его конь отправился вдоль берега реки, а
ближайшие военачальники, переглянувшись, последовали за ним.
     На  горизонте  медленно  вырастала  огромная  хмурая  гора,  похожая на
спящего  медведя. Проезжая деревни, видели, как встревожен  народ, суетится,
как пчелы в улье при  отлете матки. По дороге  в лес тянулись целые семьи: с
женами и стариками, с детьми. В деревне бросали повозки, даже коней, в  чаще
все застрянет. Везде слышался плач:  где  тихий  и  печальный, где надрывный
рвущий за душу вой.
     К Фарамунду подъехал раздосадованный Громыхало:
     - Тупой народ, эти галлы, - пожаловался он.
     - Что так?
     - В леса прячутся... Сколько ни говорил, что не тронем, все одно бегут.
     Фарамунд равнодушно пожал плечами.
     - Может быть, им не нравится и то, что грабим и насилуем? - предположил
он.
     - Так не убиваем же! - удивился Громыхало.
     - Ну, когда на глазах насилуют его жену и дочерей, никто не ликует... К
тому же у него требуют сказать, где закопал золото. Это помимо того, что уже
увели со двора корову и забрали гусей.
     Громыхало почесал в затылке:
     - Что делать? Так всегда...
     - Они  знают, что мы не останется, -  объяснил Фарамунд. - У них выбор:
переждать недельку в лесу, но не ограбленным, или же  остаться в деревне, но
уже на нашу милость...
     Все чаще на  горизонте поднимались черные столбы дыма.  Летучие  отряды
уходили далеко  вперед. Дважды возвращались,  сильно  потрепанные.  Фарамунд
всякий раз направлял туда  тяжелую конницу. Кто бы ни напал  на  его  людей,
должен быть наказан жестоко. Пусть весть идет впереди его войска...

     Лес,  лес, лес...  Дремучий,  деревья  в три обхвата, кора  в наплывах,
покрученные ветви опускаются  до самой  земли. Лесными тропками  не  пройти,
приходится   в  обход,   старыми   римскими  дорогами.   Он   помнил,  какой
благоговейный  трепет  охватил,  когда   впервые  увидел  дорогу,   мощенную
каменными плитами.
     Римляне!  Загадочные  римляне,  что  в  древности строили циклопические
сооружения.  И вот теперь он, измучившись  в поисках прямого пути,  вывел на
римскую  дорогу.   Когда-то   по   ней  из  грозного  блистающего  Рима  шли
бесчисленные непобедимые римские легионы. А теперь по ней же,  только уже  в
Рим, из дремучих лесов Европы идут яростные франки.
     Войско  сразу  приободрилось, хотя  теперь приходилось  растягиваться в
бесконечно длинную гусеницу.  Вместо  раскисшей  земли под  копытами гремели
камни, однако  впереди по-прежнему расстилался сырой неопрятный туман. Когда
дорога пошла  в низину, стало холодно  и  сыро. Приходилось  ехать шагом,  в
тумане голоса звучали глухо, а уздечки звенели загадочно и странно, как цепи
привидений.
     Дорога  вывела  к  реке. Фарамунд забеспокоился, но  Унгардлик закричал
весело:
     - Рекс, мы побывали и на той стороне!
     - Мост?
     - Да! Но и брод рядом... Это просто сумасшедшие! Они строили мост, хотя
там река всего по колено!
     В самом  деле,  с  моста Фарамунд  видел  сквозь  прозрачную  воду, как
золотистая отмель тянулась  до противоположного берега.  Дорога сразу  пошла
прямая,  как  стрела,  срезала низкие  холмы,  а если  по  дороге  раньше  и
встречались овраги, но древние строители еще в свое время сумели их засыпать
и утоптать до плотности камня.
     Такие дороги  в Риме  могли жить  века,  Фарамунд  в это  верил,  но  в
болотистой Европе ее, где размыло, плиты где торчали острыми ребрами к небу,
а где и вовсе целыми участками ушли в топкую грязь.
     Кое-где  наступал  лес, густой и сумрачный. Деревья загораживали дорогу
толстые, массивные,  с покрученными в ревматизме ветвями. Дорога, правда, не
исчезла,  скользнула  между  деревьями  и  повела,   потащила,  поманила   в
таинственную глубь.  Небо  закрыто  тучами, однако  проникающего через ветви
света хватало, чтобы двигаться в сумраке без боязни поломать ноги.
     Поселяне часто  ездили в лес как за дровами, так  и за бревнами,  колея
глубоко  врезалась в землю,  теперь  ее всю заполнило грязной желтой  водой.
Кое-где  дорогу вовсе  размыло  дождями,  огромные ямы перегораживали  ее от
дерева  до  дерева.  Фарамунд зло  смотрел в коричневую муть, не  зная -  по
щиколотку там или же скроешься с макушкой, всякий раз объезжал либо по краю,
обдирая конский бок о деревья, либо объезжал по чаще.
     Он  с  облегчением  перевел  дух,  когда деревья  расступились, но  вся
равнина  впереди тонула  в том  же тумане. А далеко-далеко эта серая  пелена
смыкается с таким же грязно-серым небом. Весь мир безрадостен и неприветлив,
а  старая  колдунья  рассказывает о  каких-то  солнечных  странах,  морях  с
прозрачной водой... Да