существует ли это на самом деле?
     Сердце стиснуло от  непонятной тоски. В груди росло  странное томление,
он чувствовал  желание  не то  расплакаться, не то ухватить себя  за грудь и
разорвать  грудную клетку, зачем-то  обнажая  сердце, явно  же пылающее  как
факел...
     Где бы они ни проезжали, из-за заборов, из окон на них смотрели угрюмые
лица, запавшие  глаза. Если успеть обернуться, можно перехватить ненавидящий
взгляд, но Фарамунд больше обращал внимание на исхудавших детей, тонких, как
стебельки травы, что так же, как трава, высыхают и мрут от голода.
     Однако  топоры  стучали, пахло  живицей,  растопленной смолой,  горелым
железом.  На вершине холма  вырастал  бург, свежий, из ошкуренных бревен, на
том же каменном фундаменте, но гораздо выше.

     Фарамунд еще зимой  сказал резкое "нет" по поводу своей женитьбы, но до
него  доходили слухи, что его  соратники  тогда же начали переговоры с отцом
Брунгильды.  Гонцы  сновали  взад-вперед, а  Фарамунд  наблюдал  безучастно.
Военачальники  гнут  свою  линию,  их  опасения  понятны,  но   что  ему  до
устойчивости  его завоеваний!  Лютеции  нет, осталось  только  его, ненужное
теперь, войско, которое он собрал ради нее единственной, только ради нее!
     И зачем  ему  захватывать  города  и  крепости, принимать  коммендации,
самому давать клятвы бдить и защищать... он плывет по жизни, как движется по
реке  бревно, мимо которого проплывают  берега, деревья, звери,  но  от него
ничего не зависит... Может быть,  потому только  и плывет, а не тонет, что в
глубине души все еще не мог поверить, что Лютеции больше нет.
     А в это самое время в  бывшем бурге  Лаурса,  что стараниями Тревора  и
Редьярда превратился в  укрепленную крепость шел  очень тяжелый  и тягостный
разговор. Старый воин и бывший патриций Тревор смотрел на племянницу почти с
отчаянием.   За   свою   долгую   жизнь  он   успел   побывать   и   вожаком
франков-наемников, и наместником  земель на правом берегу Рейна. У него были
огромные земли и  несметное состояние, но потом началось нашествие готов, он
растерял  все, начиная  от  павших товарищей  и кончая захваченными Аларихом
землями.  Его  богатый  дом в  Риме  был  конфискован  императором,  немалые
земельные  владения в самой империи отобраны,  а имущество разграблено. Все,
что  у  него оставалось, это старинный римский  меч,  а  также  последняя из
кровных родственников - Брунгильда Белозубая.
     Сейчас она стояла перед ним, стиснув кулачки и сомкнув губы так плотно,
что  прозвище  казалось украденным.  Тонкие  соболиные брови  сомкнулись над
переносицей.
     - Дядя! - вскрикнула она в отчаянии. - Разве нет другого выхода? Почему
ты должен отдавать меня этому дикарю? Вожаку разбойников?
     Тревор  пытался  ухватить  ее  в  объятия,  прижать  к  груди,  но  она
увернулась,  отошла  к  стене  и оттуда смотрела  злыми  глазами. Он  тяжело
вздохнул,  руки  опустились.  Лицо постарело, она вдруг впервые увидела, что
дядя, в  самом  деле,  стар,  силы покидают  его  даже  быстрее,  чем просто
покинувшего битвы ветерана.
     - Потому, -  ответил он  глухо, - что  тебя угораздило родиться в такой
семье.  Потому,  что в тебе  слились две ветви  самых могущественных  родов!
Потому  что  ты  -   родня  как  древним  героям  франков,   как  и  римским
императорам!.. Это  простолюдинки могут идти  замуж  за того, за кого хотят.
Чем человек ниже  - тем у него больше свободы. Ни один владетельный рекс, ни
один знатный человек не поймет... если я тебя отдам человеку, брак с которым
не принесет пользы.
     - Дядя, - простонала она в ужасе от его  слов,  которые были беспощадно
правдивыми от первого до последнего слова. - Дядя... а как же я?
     -  А как же я? - спросил он.  В  голосе дяди  она с изумлением услышала
едкую горечь.  - Думаешь,  мы живем по своей воле?..  Я всегда делал то, что
нужно  для  римского  народа... а  теперь для того  племени, среди  которого
живем.  Вспомни,  я сумел и здесь, на диких  землях не только уцелеть,  но и
возвыситься  до конунга! Пусть  и крохотного  племени, но  все  же...  А  те
конунги, что начинали  жить для себя,  теряли не  только жизни...  что  наши
жизни!..  исчезали их племена, гибло их семя, а  земли захватывали другие  -
сильные и свирепые, чьи конунги неустанно помнят о благе своего народа!.. Не
моя  вина,  что с севера надвинулись такие  народы, что мое  крохотное племя
растворилось в нем,  как горстка соли  в весеннем наводнении.  Брунгильда, у
тебя  невелик   выбор.  Можно   еще  отдать  тебя  за  Кракурга,  его  земли
соприкасаются  с  нашими  на  востоке.  Правда, он  сейчас  занят  войной  с
какими-то степными  народами,  что вторглись,  словно  из-под земли,  но все
же...
     - Кто он? - спросила Брунгильда с надеждой.
     - Он стар, -  ответил  дядя с грустью. - Настолько стар,  что... Ну, он
намного старше меня. У тебя никогда не будет детей. А я не увижу внуков. Но,
возможно, этот брак укрепит связь наших племен, а его быстрая конница сможет
придти к нам на помощь в трудный час...
     Ее  плечи  зябко  передернулись,  едва  представила  старика  с  мутным
взглядом, слюнявыми губами и трясущимися руками.
     - Неужели никого другого нет? - вскрикнула она в отчаянии.
     Тревор отвел взгляд,  прошел к  столу.  Тяжело  заскрипела отодвигаемая
дубовая  давка. Он грузно рухнул, опустил руки на столешницу. Пальцы  были с
вздутыми суставами, покрученные ревматизмом.
     - Все остальные,  -  сказал он едва слышно,  -  ничего не могут с собой
принести. Ни войска, ни земель, ни родственных связей. А их мечи... Что даже
самый доблестный герой против войска этого Фарамунда?
     Слезы выступили на ее глазах. Она выкрикнула с отчаянием:
     - Я ненавижу его!
     -  Ненавидь,  -  согласился  Тревор неожиданно  легко.  -  Многие  жены
ненавидят мужей. Ну и что? Любовь и  ненависть  -  одно, брак -  другое. Тем
более, когда... когда  через тебя в брак... то бишь, тесный союз,  вступают,
можно сказать, два племени...
     - У этого разбойника нет племени!
     - Но у него есть  земли,  - сказал Тревор  с грустью.  - У него бурги и
города.  У него войско, что растет, как снежный ком.  На него работают сотни
тысяч  людей!  Он  уставил свои кордоны  виселицами, в лесах ветви  деревьев
гнутся от страшных плодов с людскими лицами, зато мирные хлебопашцы  выходят
в поле без меча  и лука!.. Брунгильда, он  уже  сейчас могущественнее  сотен
рексов и  конунгов,  которых видимо-невидимо на этих землях! Я оставил  свое
племя,  вез  Лютецию  с  единственной  целью.  Да-да,   через   ее  брак   с
могущественным римским военачальником... или даже варварским рексом - спасти
наше племя! А сейчас я пытаюсь уговорить тебя дать согласие на брак.
     Она сказала едко:
     - Франки своих дочерей не спрашивают!
     -  Я не  франк, -  ответил он.  - Да и франки разные... Римляне тоже не
спрашивают  своих  детей.  Я  просто  прошу  тебя  выбрать свой путь  верно.
Откажешься,  что  ж...  Но уже сейчас  мое племя отброшено  с наших  земель,
которые  мы  возделывали  эти пять-шесть  поколений.  Нас  теснят  неведомые
народы!  Не  все  равнодушно  проходят  мимо.  Иные  требуют  дань:  скотом,
деньгами,  кровью. Мир  сошел с ума,  все народы сдвинулись с  мест, где  им
определил быть Господь, все куда-то  кочуют, что-то ищут... Это конец света,
девочка моя.  Только  Рим еще держится, последняя наша  надежда. Пока  стоит
Рим, вселенная уцелеет.
     Она едва слышно прошептала:
     - Какой он хоть... этот Фарамунд?
     Тревор, хотя должен бы ощутить облегчение  при виде Брунгильды, что уже
сдалась, почувствовал острую жалость.
     - Ты же видишь, он достаточно молод, так как войска водит в бой  лично.
Один из этих  неистовых героев, что приходят в ярость при виде врага, грызут
щит, а в бой  бросаются, предварительно сорвав с себя одежду.  Не думаю, что
он будет  обращать на тебя много  внимания. Скорее всего, после брачной ночи
попьянствует  с соратниками пару недель, а потом снова на войну.  Где-нибудь
сгинет, герои долго не живут.
     - Его убьют?
     Он развел руками:
     -  Это называется  иначе.  Дескать, боги  их любят  -  забирают  в свою
дружину.
     - А что же я?
     - Ты останешься  царственной вдовой, - утешил он. - Пока  не  подрастет
сын, будешь править... если он предварительно не назначит опекуна. Возможно,
во второй раз ты выйдешь замуж более удачно. Уже по своей воле.
     Она опустила голову, задумалась.

Глава 24

     Вторую неделю они двигались по дороге, ведущей в Рим. Во всяком случае,
она вела на  юг. Небо начало очищаться, все  чаще люди  видели синеву вместо
серых,  неопрятных, словно весенний  снег, туч. Белые лица стали покрываться
золотистым налетом, а  молодой Унгардлик,  что  ехал с  обнаженными плечами,
ухитрился обжечь их до волдырей.
     Дважды  переходили мелкие  реки, а  на исходе третьей недели  пошли  по
берегу широкой полноводной реки.
     Фарамунд ехал  на белом жеребце во главе передового отряда. Он  очнулся
от тяжелых дум, когда крупные чайки налетели с  таким оглушительным  криком,
словно намеревались  заклевать  всех  начисто.  Рядом  покачивался  в  седле
Вехульд, он  даже  пригнулся, а птицы сделали победный  разворот и унеслись,
Чайки  помельче  прошли мимо  большой стаей. Вдоль  берега тянулись огромные
стаи  крупных серых гусей, отдельно держались лебеди, зато длинноногие цапли
и аисты торчали всюду, похожие на сохнущие на палках комья тины.
     Над рекой, часто и шумно лопоча крыльями, пролетали бестолковые утки, а
у самых берегов из спокойной воды часто высовывались толстые морды сомов. От
них  медленно  и  величаво  расходились  круги,  похожие  на  защитные  валы
крепостей,  а  рыбы  хватали  с  камышей  стрекоз,  жуков,  посматривали  на
проплывающих уток.
     Мелькнула  мысль  остановиться  в  этом безмятежном,  счастливом месте.
Поставить крепость, вот здесь защитный вал... однако, вот уже неделю за ними
следует пыльное облако, не догоняя, но и не отставая - еще чье-то племя идет
по  пятам. Кто знает, не сметут ли они их, не успевших даже вырыть  защитный
ров?
     - Вперед, - сказал он. - Вперед!.. Напоить коней, и - только вперед.
     - Скот устал... напомнил Вехульд осторожно.
     - Забить, - велел он жестко. - На новом месте будет сытый, жирный скот,
будут мягкие, изнеженные женщины!
     - Или острые мечи и длинные копья, - добавил Громыхало.

     Фарамунд  метнул  в его сторону злой  взгляд, но на лице  старого воина
было грозное веселье. Он жадно смотрел на далекий  горизонт, глаза  блестели
молодо и задорно. Теперь спина у него всегда была прямой, а  грудь вызывающе
выпячена. Он не страшился ни острых мечей, ни длинных копий, считая в полной
мужской   уверенности,   что  без  них  даже  мягкие,   изнеженные   женщины
недостаточно сладкая добыча...

     У воинов, как в седле во время бесконечного перехода к югу, так и ночью
у костров, где они кичились силой и затевали драки, только и разговоров было
о новых землях на юге,  о богатствах, которые там захватят, о знойном солнце
и чистом небе, о нежных роскошных женщинах, которые им достанутся.
     Но говорили также и о трусости макшогов, что даже не пробовали дать бой
захватившим  эти  земли  свевам,  за  что  свевы  отблагодарили сожжением их
селений, а их самих уложили на землю рядами по всей дороге. Все племя свевов
проехало  по  их телам, слушая, как  музыку, стоны,  плач,  проклятия, хруст
костей.  Колеса повозок до втулок забрызгало кровью. Из макшогов не осталось
ни одного человека!
     Приходили  вести  о пожарах,  да и  видно  было страшное зарево как  на
севере,  где  уже пятый день к  небу  вздымается  стена черного дыма, так  и
дальше  к западу,  где черный дым заметили только вчера, но сегодня  это уже
страшный черно-багровый столб, что подпирает грозно темнеющее небо.
     - Мы побьем свевов,  - доказывал непривычно горячо  Громыхало. Никто не
узнал  бы  в нем недавнего палача,  теперь  это  был  старый,  умелый  боец,
искусный воитель, знаток тактики римлян. - Никто лучше свевов не обороняется
в крепостях,  признаю.  У них всегда  там  колодцы  с чистой  водой,  всегда
подвалы полны запасами муки и зерна. Но нам ведь не лезть на стены?
     - А почему?
     - А зачем? Мы не кочевая орда, что пришла пограбить, и потом уйдет. Это
орда долго стоять под стенами не будет. А мы  придем и, как велит наш вождь,
поселимся в  долинах. Пусть  сидят  себе в крепостях!  Вода не  кончится, но
когда-то да съедят все запасы?
     - И что тогда?
     - Либо перебьем... в  открытом бою мы сильнее, либо... мне кажется, наш
вождь что-то задумал.
     Фарамунд слушал  эти  речи, хмурился. То, что задумал, очевидно. Ему не
нужны головы каких-то  там свевов.  Ему  нужно, чтобы  свевы, как и  другие,
встали под его  руку.  Влились  бы  в его  народ или пока  стояли  отдельно,
неважно. Но со свевами он будет сильнее.

     Он пригласил на переговоры знатных свевов, принял радушно, устроил пир,
а потом разрешил им походить по своему лагерю.
     К вечеру договорились  о свободном проходе через их земли. А к утру, на
пиру, конунг Мирдлихт поклялся, что выделит для своего  друга Фарамунда пять
тысяч испытанных бойцов. Более того,  он  сам  поведет  их под  правой рукой
лучшего из вождей, Фарамунда, на проклятый Рим!
     После  двухдневного  отдыха войско двинулось дальше. Пять тысяч  свевов
выступили последними, не успели собраться, но конунг Мирдлихт ехал по правую
руку  Фарамунда, недружелюбно поглядывал  на  Громыхало и Вехульда, старался
оттеснить и верного Унгардлика.
     Сегодня день выдался на редкость светлый, с чистым прозрачным воздухом.
Войска растянулись  длинными колоннами, пыльные облака  уходили за горизонт.
Фарамунд ехал  во  главе  войска,  впереди шныряли только  отряды-разведчики
Унгардлика.

     Слева  от  дороги  медленно   проплывала  старинная  римская  крепость.
Чудовищная громадина  из каменных глыб вырисовывалась на чистом небе страшно
и  зловеще.  За  высокой стеной поднимались  такие же каменные башни,  стены
угрюмых домов теснились, громоздились, налезали одна на другую.
     Он  ошалело  вертел головой.  Дома  и  крепости,  которые в  Галлии, из
дерева, а здесь не просто камень... здесь только камень! Даже верхние этажи,
даже  крыша! К тому  же город окружен высокой стеной из  серого камня. А все
дома за стеной из темного гранита,  но выше  всех высится странное здание...
он смутно понял,  что  это и  есть храм нового  бога, оттуда как раз несется
дивный звон, можно разглядеть, как на вершине  башни мечется темная фигурка,
над ней раскачиваются колокола...
     С  вершины  отдаленного холма  он наблюдал,  как из  угрюмого каменного
здания высыпали вооруженные люди.
     Командовал крохотный блестящий человечек, криков Фарамунд не слышал, но
невольно  засмотрелся, когда тысяча человек задвигалась одинаково, когда вся
железная махина  шагала,  разворачивалась, одновременно  закрывалась щитами,
выбрасывала вперед  острия  копий,  приседала  на  колено,  словно  встречая
налетающую конницу...
     Как  может  такая  империя  отступать  под натиском  варваров,  которые
вооружены  едва  ли не палками? К тому же мы видим в облаках дивных зверей и
странные бурги, а римляне  на все смотрят  трезво.  Для них облако -  просто
облако, не стоящее внимания...
     Теперь, вспоминая разрозненные рассказы,  он  уже  начал видеть картину
той  необъяснимой  странности,  когда  все  народы,  дотоле   рождающиеся  и
умирающие  на  одном и  том  же  месте, вдруг сдвинулись и  пошли,  поехали,
двинулись на неведомые земли, словно птицы, ведомые неизвестным зовом...
     Первыми начали кимвры  и тевтоны, всего  за  двадцать лет  исколесившие
половину Европы, затем пошли свевы, закрепились на среднем Рейне. На верхнем
Дунае, покорив  и поглотил кельтов, затем верховья Одера и Эльбы, на средний
и нижний Дунай.  Римлян  разгромили в  Тевтобургском лесу. Прорвали  римскую
границу в Маркоманской войне.  Алеманы и крохотное племя франков вторглись в
Галлию, Испанию, готы - на Балканы, Вестготы у Андрианополя разбили наголову
римскую армию.
     Вестготы вытребовали у могучего Рима для поселения не только Мезию, что
на  правом  берегу  Дуная,  но  и  Фракию,  и  Македонию. Опустошив  Грецию,
вытребовали для поселения  еще и  Иллирию.  Армия  Римской  империи  к  тому
времени  состояла сама  из  варваров, а  ее лучший  полководец  гот Стилихон
держался долго, но римляне отблагодарили его тем, что казнили.
     Сейчас  вестготы   вторглись  на  земли  империи,   требуя   все  новых
контрибуций и новых земель. По  слухам  вожак вестготов Аларих уже близок  к
Риму,  требует у его хозяев  новых земель для поселения готов  на территории
империи, требует  увеличения жалования  - он  то  служит  Риму, то  бунтует,
требует льгот для своего племени...
     По слухам, из Степи недавно вынырнули страшные гунны, громят бургундов,
свевов, алеманов. Уже вторглись в Галлию, опустошили. Мир трясет, как слабое
деревцо в ураган, что выросло, не зная ничего, кроме легкого бриза. Вот и он
ведет огромное полчище, что  растет с каждым днем, к которому присоединяются
отряды молодых героев: все мечтают служить под рукой такого вождя, как он...
     Он  вздрогнул,  навстречу  несся Унгардлик  с  двумя  воинами, все трое
махали руками:
     - Стоять!.. Стоять!
     За спиной Фарамунда мощно гаркнул Громыхало:
     - Отря-я-яд, стой!.. Остановиться!
     Зычный голос пронесся вдоль всей дороги:
     - Стоять!.. Остановиться!
     Солнце  уже  поднялось  над  горизонтом.   Далеко  впереди  яркие  лучи
пронизывали пыльное облако.  Фарамунд ощутил, как сердце  стукнуло чуть-чуть
чаще.  Такое  облако  поднимается  либо от огромного  стада  скота,  либо от
движения большого войска.
     Все, кто  от  летней  жары  снял доспех,  теперь торопливо  напяливали,
помогали  соседу застегнуть  панцирь.  Золотые  волосы франков исчезали  под
железными или войлочными шапками. Кто-то заранее обнажил меч.
     Повозки  останавливались, возницы  настегивали коней, слышалось ржание,
скрип колес.  Повозки ставили широкой дугой, защита от  конницы,  а сверху с
повозок удобно бить как копьями, так и мечами.
     Внезапно  в  пыльном  облаке   блеснула  искорка,  потом   еще.   Искры
разрослись, похожие на излом слюды под солнцем.
     Там мог блестеть только металл.

     -  Бургунды отказались нас пропустить,  - повторил  Унгардлик в который
раз.  -  На переговоры  не  идут.  Они сказали, что  их  честь не  позволяет
вступать в переговоры с противниками Рима.
     - Они будут воевать, - подтвердил Мирдлихт.
     - Но ты же вступил в переговоры?
     Мирдлихт холодно улыбнулся:
     - Есть разница. Мы силой отняли эти земли у Рима!  Потому мы Риму ничем
не обязаны.  А бургунды эти  земли от Рима  получили в дар. С обязательством
защищать рубежи Рима на этом участке. Честь им не позволит нас пропустить.
     - Может быть, - предположил Фарамунд. - Им  будет достаточно небольшого
сражения?
     Мирдлихт понял, покачал головой:
     - Нет. Они будут стоять до  последнего  человека, но нас  не пропустят.
Они сами долго воевали с Римом, но если дали ему слово, то...
     - Понятно, - сказал Фарамунд с великой неохотой. - Тогда бой!
     Он  старался  избегать сражений. Юные воины  грезили кровавыми битвами,
где обретут честь  и славу, а он чувствовал, что самое правильное  решение -
это быстро захватывать город,  хватать там золото, драгоценности, оружие или
одежду, все  это бросить на телеги и поспешно двигаться дальше. Да, в городе
останется много ценного,  но всего  не  схватить: достаточно  и того, что за
первые  пару  суток  удается изнасиловать всех  женщин,  напиться, а порой и
искупаться в вине, что хлещет из разбитых винных бочек.
     За  спиной  пыльное  облако не останавливается. Следом упорно двигаются
лохматые  люди,  похожие  на  зверей.  О