взял в  долг  товары и отправился в
этот  северный  край. Здесь либо гибель... и тогда с меня никто  не  спросит
возврата, либо вернусь с прибылью, что позволит рассчитаться...  Так что моя
судьба в твоих руках, воин.
     Фарамунд окинул долгим взглядом караван:
     -  Эта  охрана...  она  хороша  только  от шайки  разбойников, да и  то
крохотной.
     - У меня нет денег, нанять больше людей, - ответил купец печально.
     Фарамунд всмотрелся в его  смуглое  лицо,  морщины, признаки сильнейшей
усталости.
     - Я приветствую смелых людей, - заявил  он. - Здесь моя  земля, но я не
возьму  плату за  ее топтание. Придет  время, все  земли станут вольными для
торговли.
     Купец с  недоверием  всматривался  в суровое лицо молодого  варварского
вождя. Фарамунд поклонился, купец наконец опомнился, сказал с чувством:
     - Я просто не верю...
     -   Что  везете?  -   спросил  Фарамунд.   Добавил  поспешно,   заметив
промелькнувший испуг в глазах купца. - Просто я хочу купить...
     - Оружие?
     - Нет, - ответил Фарамунд. - Хотя хорошее оружие тоже не помешает. Но я
хочу что-нибудь для молодой женщины. Молодой и очень красивой.
     Купец кивнул, глаза его не оставляли покрасневшее лицо вождя франков:
     - Есть,  конечно.  Из-за  того, что  приходится  таскать с  собой такую
охрану,  мы  можем  торговать  только вещами,  малыми  по объему...  и очень
дорогими. Собственно, у нас почти  одни драгоценности. Даже  оружие... очень
дорогое.
     - Вы можете остановиться в моем городе, - предложил Фарамунд. - В любом
из них! Вам не надо будет тратиться на ночлег и прокорм. И вот еще что... Мы
только что взяли богатый город.  Хотя он весь принадлежит мне, но мне обычно
остаются только дома, люди  и земли... а кольца, золото  и драгоценности мои
шалопаи успевают снять! Понимаешь?
     Глаза купца вспыхнули надеждой, но ответил с осторожностью:
     - Не совсем, доблестный базилевс.
     - Ты кто?
     - Из Багдада я...
     - Араб?
     - Увы, иудей.
     - Вот  что, Иса. Купцы  здесь если  и бывают, то только  странствующие.
Греки, иудеи, арабы,  сирийцы...  Своих  нет.  И никогда  не было. Здесь что
вырастили, то и слопали. Одежду сшили -  сами носим.  Кузнец кует только для
своего же хозяйства. Оружейник делает доспехи для своего  хозяина, за ворота
не выходят... Не понял?
     - Кажется, понял, - ответил купец чуть живее, - здесь много такого, что
не находит дороги к нам, на Восток?
     -  Верно, - кивнул Фарамунд. - Награбили много,  но  теперь они спустят
даже  не  за  треть цены, а за... Они ж  цены настоящей  не  знают! Так  что
советую  тебе и твоим людям  походить по нашему  лагерю. Мы остановимся  уже
скоро, вон за тем лесом, в виду стен ближайшего города.
     Купец воскликнул:
     - Базилевс! Ты спасаешь меня и мою семью от позорной гибели!
     -  Да  что  там,  -  отмахнулся  Фарамунд,  стало  неловко  от  горячей
благодарности.  - Смелость  должна вознаграждаться.  Эй, Унгардлик!  Поедешь
вместе с ним. Да не обидит его никто из наших. Скажешь, под моей защитой.
     Он  быстро  пустил коня  в галоп, чтобы  не слушать радостных воплей  и
благодарностей. Громыхало и Вехульд неслись следом, только Унгардлик, крайне
недовольный, остался с караваном.

     Когда он  вернулся,  лаурсова крепость,  которую одни  называли бургом,
другие  - сите, а  третьи просто градом или гардом, блестела, как начищенный
мелом  медный  шлем.  Челядь сновала как муравьи.  Распоряжался  по-хозяйски
Тревор, покрикивал, готовил помещения для Лютеции, для себя и Редьярда.
     Фарамунд сам  едва не ухватился за ведра, мокрые тряпки. Руки тряслись,
мысли скакали хаотично,  во все  вмешивался, сам  заставлял перемывать полы,
скоблить столы, а  все  медные  ручки дверей и  все до  единого  светильники
блестели, будто из чистого золота.
     Громыхало  едва ли  не силой уводил его  либо  на пир,  либо на военный
совет.  Захватывая  земли,  никто из  них  не  имел ни малейшего понятия  об
управлении ими, приходилось оставлять прежних  управителей, но ведь за всеми
нужен глаз да глаз...
     Однажды  поздно вечером,  когда багровый  диск  уже  опускался  за край
земли,  в  ворота  крепости  постучали.  Стражи с  сомнением  уставились  на
измученных  людей на худых, как  щепки, конях. По дороге  выстроились четыре
повозки, каждую тащили по две лошади. Всадников только двое, оба без оружия.

     - Кто такие? - крикнул страж.
     - Мы люди  благородного патриция Фабия, - прокричал передний всадник, -
и его дочери Лютеции Белорукой! Присланы...
     - Погоди, - прервал страж, - сейчас поднимем ворота!
     Они втащились настолько измученные, что страж спросил с недоверием:
     - Вы что... так без отдыха и перли? А почему к Свену не заехали?
     Мужик помялся, размел руками:
     - Господин  Тревор  торопил...  К тому же мы, в  самом деле, просто  не
сумели к господину Свену. Надо было через реку, вот и решили, что заночуем в
лесу, а следующую ночь уже будем здесь...
     - Это хорошо,  - одобрил страж. - Господин Фарамунд  будет доволен! Дуй
во-о-он к тому зданию,  видишь? Да не туда смотришь, деревня. Вон с  тесовой
крышей!.. Там покормят, устроят.
     - А господин Фарамунд?
     - Сам появится, - пояснил страж с непонятной  усмешкой. - Даже звать не
надо.
     - А как же...
     - Почует,  -  объяснил  страж еще непонятнее.  - Даже, если он на самом
шумном и веселом пиру.

     Но Фарамунд находился не на пиру. Даже не в оружейной или на охоте, как
принято у  тех,  кто из  простолюдинов  выбивается в  предводители. В бывших
покоях  Лаурса,   откуда  вышвырнули   роскошное  ложе,   он  сосредоточенно
выслушивал отца Стефания.
     Стены и  пол давно отскоблили, вымыли горячей водой,  сейчас  по  углам
горели масляные  светильники.  Фарамунд,  в ожидании Лютеции, велел ограбить
храмы нового  бога в  дальних городах, зато  здесь теперь пахло ладаном, а в
окованном медью  сундуке хранились  черепа  и высохшие  конечности  каких-то
богословов, названных церковью святыми.
     Отец Стефаний, немолодой, но поджарый, как борзой пес, говорил быстро и
страстно.  Фарамунд,  к своему  удивлению,  схватывал все  на  лету.  То  ли
проповедник умел облекать сложные истины в простые понятные слова, то ли сам
Фарамунд оказался не последний дурак на свете.
     Стефаний  оставил школу в  Риме, где толковал основы веры, и теперь уже
несколько  лет бродил по северным землям.  Его  жар и дар  говорить просто и
убедительно  помогали обращать в  веру Христа, но,  если честно,  он впервые
встретил  такого  трудного  собеседника,  как этот  молодой  вождь  с  очень
серьезными глазами много повидавшего человека.
     На  столе  помимо  хлеба и рыбы  были головки  сыра  и  кувшин с вином.
Стефаний  отведал только  рыбы, Фарамунд жевал сыр,  запивал вином. Стефаний
чувствовал, что  начинает  повторяться, подыскивает  новые доводы. Нет, этот
вожак  не упорствовал, не  доказывал превосходство старых  богов. Но вопросы
его проникали так глубоко, что сам богослов начинал чувствовать, как под его
ногами колеблется незыблемая почва учения Христова.
     - ...  свет истинной веры заставил императора  Константина на  смертном
одре принять крещение, - доказывал Стефаний,  - а через полвека вера  Христа
уже воссияла как единственная...
     - Как  государственная, -  поправил  Фарамунд  рассудительно,  -  а  не
единственная. Так ведь?  Ты  ж говорил, что  в  Риме  и  сейчас  изничтожают
язычников. Куда жестче, чем они вас, христиан.
     - Нам можно, - возразил Стефаний горячо. - Только у нас свет!
     - А у других?
     - У других не такой свет! Он и  не свет вовсе... а блеск, ложный блеск!
И вообще это все козни дьявола, злостные измышления.
     -  Для  Бога нет  эллина  и иудея, - повторил Фарамунд задумчиво, -  ни
свободного,  ни раба... Неплохо  сказано! То есть, вашему богу стало тесно в
одном племени,  он заявил, что готов принять коммендации от  других племен и
народов? А помогает  ему победно  идти мощное  и  сплоченное войско... э-э..
церковное войско?
     Стефаний сказал осторожно:
     - Нас ведет Господь...
     - Так он же ведет не только проповедников, - возразил Фарамунд резонно.
- Всех  ведет!  Даже  жуков  и муравьев, судя по твоим  словам. Но ты  прав,
христианство  принять  надо.  Эти  идеи насчет  смирения,  непротивления злу
насилием, а  особенно  эта  мысль  насчет  "нет власти  не  от Бога"  просто
здорово! Как эти старые правители вас  львам бросали? Вас же надо  в задницу
поцеловать, что придумали такое!.. Чтоб народ не бунтовал, сволочи...
     Стефаний поправил:
     - В первую очередь, это смирение перед Господом Нашим, а уже во  вторую
- перед нашим господином!
     Фарамунд   налил   себе   в   медную  кружку   вина.   Терпкий   аромат
распространился по всему  помещению.  Организация, подумал он. Римляне брали
организацией. Теперь  умелой  организацией берут  эти...  легионеры  Христа.
Впервые все культы завязаны в один могучий кулак. Сейчас старые культы даже,
скажем, могучего Юпитера,  существуют  каждый  по себе. Вон храмик в городе,
который  он захватил последним,  не подчиняется могучему Риму. И никогда  не
подчинялся.  А  эти,  которые придумали новую веру  и  нового  бога, создают
единую систему,  подобно  могучему  и  дисциплинированному  войску.  Даже из
самого захудалого села служитель  нового  бога шлет отчеты в Рим и ревностно
выполняет его распоряжения.  Из  Рима  можно  отстранять от  служения любого
жреца, в  каком бы диком краю тот  ни находился,  что просто  немыслимо  при
культе нынешних  богов. Понятно, что  такая организация сомнет  старую веру,
уничтожит старых жрецов, их храмы...
     Да,  разрозненные  секты  христиан  собрались  под  эгидой   императора
Константина...  Язычника,  кстати, что  говорит о том, что  не в  вере дело.
Император был не дурак, понял, что это церковное войско тоже можно поставить
на  службу... Так,  собрались  на первый Вселенский Собор,  уладили  спорные
богословские   вопросы,   упорядочили   церковную  догматику,  а  главное  -
выработали  Символ  Веры.  Говоря проще, коротко изложили суть  новой  веры,
отобрали  наиболее удобные  тексты  из писаний,  остальные объявили  ересью,
составили свод обязательных правил поведения для христианина.
     Через полвека они стали  настолько  удобной дубиной в руках императора,
что  он  объявил  христианство  государственной  религией.  Теперь  гонениям
подвергаются  уже  не  христиане,  а  сторонники  старых  богов.  Победившие
христиане   с  упоением  жгут  библиотеки,  разбивают  мраморные   статуи  с
изображением всяких там аполлонов и гераклов, особенной ярости удостаиваются
статуи бесстыжих богинь... Вытащив за  волосы знаменитую  женщину-математика
Гипатию, христиане растерзали  ее  прямо  на  улице:  женщинам отныне только
рожать детей и покорно терпеть побои мужа...
     Теплая  струнка  шевельнулась   в  насмешливой  душе.   Это  было   так
неожиданно, что  он  не  сразу понял,  что  мысли незаметно  повернули в  ту
сторону, куда поворачивали всегда. Христианка должна рожать детей.
     Он  вздрогнул, горячая кровь  прилила к  лицу  от  такой  чудовищной по
наглости мысли.  Лютеция,  существо  из солнечных  лучей  и  лунного сияния,
чистое и настолько хрупкое, что нельзя даже  смотреть в упор... она  создана
для преклонения, она сама чистый и светлый ребенок, какие уж дети...
     Но  мысль  не  исчезла,  только спряталась поглубже.  Взамен  же пришло
странное беспокойство, томление, что  возникает у перелетной птицы,  которая
осенью чувствует неодолимое  желание улететь в дальние  края,  а  весной еще
более  неодолимую  жажду вернуться  как можно быстрее, успеть напиться талой
воды, увидеть последние островки тающего снега, поклевать самые-самые первые
стебельки зеленой травы...
     Через окно  было  видно,  как  через двор протащилась  ветхая  повозка.
Колеса  в   грязи,  грязью  забрызганы  дверцы.   Кони  ступают   тяжело,  а
сопровождающие ее люди едва передвигают ноги.
     Сумасшедшая радость ударила в  череп как молния. Он еще не успел понять
причину, а ноги уже метнули к двери, успел крикнул через плечо:
     - Прости, отец Стефаний! Неотложное...
     - Но как же вера? - прокричал Стефаний вдогонку.
     - Приму!.. - донесся затихающий ответ. - Вот только...
     Ступеньки прогрохотали сухой дробью, дальше Стефаний не расслышал.

     Тревор  сообщил, что люди  Лютеции приведут бург в  порядок  за неделю,
после чего он отправит одного из них за их госпожой...
     - Нет, - сказал Фарамунд быстро. - Я все время страшусь за  нее! Я даже
солнцу не позволял бы обжигать ее лучами, я бы оберегал от любого ветерка...
Я пошлю за нею сотню всадников и три повозки!
     - Зачем?
     - Людей - для охраны, повозки... одну для нее, другие - для служанок.
     Тревор расхохотался:
     - Да чтоб Клотильда поехала  в другой повозке? Да еще  в  двух сразу?..
Кстати, она еще вчера приехала. Готовит покои для своей госпожи.
     Фарамунд  вымученно  улыбнулся.  Только сейчас  вспомнил, что вчера ему
попалась  во дворе эта  энергичная и смешливая девушка  с  крепкими рабочими
руками. Она снимала с повозки сундук, который не всякий  мужчина поднял  бы,
но ее широкое лицо в мелких веснушках даже не покраснело.
     Последнее  время появилась и постоянно терзала  дикая мысль, что  вдруг
все  оборвется, что вот-вот что-то помешает, оборвет, а  сутки  тянулись там
мучительно  медленно,  что  он  едва  не  выл по  ночам от тоски и страшного
одиночества.
     - Поскорее бы, - вырвалось у него. - Ох, поскорее бы!
     Тревор покачал головой.
     - До чего ты себя довел... Надо ли мужчине изводить себя так?
     - Я не могу иначе,  - прошептал Фарамунд. - Я  не доверю такое... такое
дело слугам! Я  сам  пойду  в  облике слуги.  Я  буду, как  раб,  держать ее
стремя... Ах да, она не любит в седле, буду открывать перед ней дверцу, буду
стелить перед ней ковер. Но  я  хочу быть рядом... Как горько, что  не  могу
стать  невидимкой,  стать призраком,  чтобы  незримо быть рядом,  оберегать,
защищать... Я  убивал  бы всех, кто посмотрит на  нее  косо! Я бы  неслышным
призраком  носился по всему бургу, слушал,  что  о ней говорят,  и убивал бы
всех, что о ней молвит худое слово...
     Тревор засмеялся:
     -  Ты  бы  впервые  остался без дела! Лютеция... возможно, единственное
существо на свете, о котором никто не скажет худого слова. Даже когда она не
права. Вот, к примеру,  не  дала тебя  раненого дорезать, что было бы только
правильно: все так делали. Что, разве я ее  обругал? Нет. Хоть был прав я, а
не  она!  Но, ты ж  видишь,  ее неправота всегда  оказывается потом  большой
правотой.

Глава 15

     Влажный  и  теплый воздух  к ночи  стал  еще теплее.  Стены  его покоев
начинали  скользить  мимо  все  быстрее,  просто   мелькали,  как  бревна  в
частоколе, когда на  полном скаку несешься мимо, затем Фарамунд обнаруживал,
что почти бегает взад-вперед.
     На стенах ярко горели светильники. Их  называли, кажется, лампадками. В
последнем из захваченных городов Фарамунд, памятуя, что Лютеция приняла веру
нового  бога,  Иисуса, велел  ограбить храм этого бога,  сорвал со стен  все
храмовые  светильники, собрал лампадное масло, и  сейчас вон в  углу мешок с
ладаном и связка сандаловых палочек.
     Лютеция, наверное, придет в восторг. Если надо, он велит притащить сюда
даже колокол, чтобы названивал всякие разные церковные мелодии...
     Спина промокла. Рубашка гадко липла на спине, он сам чувствовал, как от
него прет конским  потом. Но  когда  ощутил,  что  мокрые струйки стекают из
подмышек, а бревна в стенах мелькают так, что сливаются в серый туман...
     Стражи  вскочили,  когда  он  выметнулся  из   спальни  -  разъяренный,
всклокоченный, словно только что обратился из медведя в  человека. Игральные
кости сухо  треснули под подошвой. Оба непонимающе смотрели  вслед,  а вождь
подобно урагану пронесся по  коридору, прогрохотал сапогами по лестнице,  из
холла донесся его затихающий вопль.
     В покоях управителя горел только один светильник, заправленный бараньим
жиром. Фарамунд ощутил некоторое облегчение: не тошнотворный запах ладана.
     В три быстрых шага пересек помещение, заорал:
     - Вставай, дьявол бы тебя взял!
     Рядом с Громыхало, огромным и в полутьме мохнатым, спала толстая сочная
женщина. Роскошные  черные  волосы  разметались  по  подушке, свет  падал на
округлые блестящие плечи, нежную шею, тугие щеки...
     Храп  оборвался.  Громыхало  рывком,  приподнялся, сел,  опираясь сзади
руками. В глазах сон испарялся, как туман под жаркими лучами.
     - Что-то стряслось? - прогудел он с беспокойством. - Тевкры напали? Или
конунг наконец-то до нас добрался?
     -  Хуже! -  рявкнул Фарамунд. - вы все здесь как свиньи  напились  и  с
бабами в постелях! А твой рекс истекает потом...
     Громыхало протянул озабоченно:
     - А, это другое дело... Это серьезно!
     Женщина уже юркнула под  одеяло с  головой, но  Громыхало, нечаянно или
нарочно,  вставая,  сбросил одеяло на пол.  Пышнотелая красавица собралась в
комок, закрывая от рекса женские прелести.
     -  Эт  другое  дело,  - бурчал Громыхало.  Он неспешно бродил голым  по
комнате, искал разбросанную одежду, рассматривал брезгливо,  что-то  одевал,
что-то отшвыривал. -  Эт, как я  понимаю, если в голову шибанет... то уже не
до сна. Когда это самое, то и нормальный человек звереет... а уж наш рекс...
гм... так и вовсе... Уже зверь, а когда озвереет, то...

     Сонные Рикигур и Фюстель потащились  к конюшне, а  Фарамунд с Громыхало
вломились  к Вехульду. Тот  спал в  окружении полудюжины головорезов. Все из
той группы, что когда-то  бунтовала под его началом. Мелькнула слабая мысль,
что  хорошо  бы разъединить их,  чересчур тесная группа...  но  слабая мысль
унесло ураганом ликования: вот-вот увидит Лютецию!
     Громыхало расталкивал Вехульда, пинал  его  людей. Людская  заполнилась
злыми  голосами,  ворчанием. Застойный воздух заколыхался,  запах потных тел
стал угрожающе сильным.

     Фарамунд  в  страстном  нетерпении взглянул в  черное  окно.  Громыхало
показалось,  что  их рекс готов поджечь  облака, чтобы  над  миром  занялось
кровавое зарево рассвета.
     - Вставай, Вехульд, - приговаривал он. - Вставай, пьяная скотина...
     Вехульд наконец сообразил, что это не сон,  а, в самом деле, его пинают
под  ребра.  Рука  торопливо  пошарила нож, тут свет  упал на лицо толстяка,
Вехульд вскрикнул:
     - Громыхало, какого черта?
     - Скоро  рассвет, - сказал  Громыхало издевательски.  - Правда,  сперва
будет ночь, а потом как-нибудь... наверное, взойдет солнце. Так что вставай,
седлай коня!
     - Да ты с ума сошел...
     Фарамунд обернулся от окна, в злом голосе сквозило жадное нетерпение:
     - Да ладно, Громыхало. Пусть остаются.  Возьмем по  дороге  Унгардлика,
если не спит. А нет, поедем вдвоем.
     Вехульд  вскочил,  он спал одетый, вчера свалился после попойки.  Глаза
сразу стали осмысленными.
     - А куда хоть едем?
     Он не поверил себе,  когда их беспощадный вожак возвел очи к небу,  а в
суровом голосе Громыхало прозвучало благоговение:
     - Встречать хозяйку крепости.
     - Ого, - вырвалось у Вехульда. - Как такое пропустить!
     Он исчез, как всегда умел исчезать, даже среди бела  дня в лесу. Слышно
было, как в черноте дворе орал, кого-то торопил, раздавал пинки.
     Когда  Фарамунду при свете факелов  подвели коня, из схолы высыпали уже
одетые и в полном вооружении воины. С другой стороны во двор спешно выводили
оседланных  коней.  Вехульд, который  все  больше  брал на себя  обязанности
начальника личного отряда  вождя,  решил,  что  их  предводителю  неприлично
куда-либо  одному  или с  двумя-тремя людьми. Мощь  любого властелина должна
быть  зримой,  не зря  же  конунга,  по  слухам,  даже  для  купания в  реке
сопровождает отряд отборных во