ни не слезают  с седел,  там пьют  и
испражняются, они  едят  сырое  мясо, едят убитых  врагов,  в  то  время как
благородные франки всего лишь потребляют печень убитых ими  воинов, да  и то
не от голода, а по воинскому обычаю. Те степные  люди даже не грабят, они не
знают цену  золота или чашам  из золота, они не отличают  красивую женщину с
золотыми волосами от  своих кривоногих ведьм, они просто сжигают все дома на
пути, а женщин убивают, даже не подумав изнасиловать по праву победителей...
Они убивают  всех,  они  рубят  сады,  так как никогда  не видели  фруктовых
деревьев! Это и есть то, что оседлые народы называют концом мира.
     Его собственное войско в последнее время жило и развивалось как бы само
по себе. Руководили  им  его военачальники, но можно  ли,  в  самом деле, на
кого-то положиться полностью? Громыхало - старый воин, достаточно умелый, но
слишком боится состариться и умереть  немощным...  сам же его  когда-то этим
напугал.  Вехульд  -  отважен, первым бросается  в  бой,  последним  из  боя
выходит,  но чересчур  увлекается. Если  бы  не его  чудовищная  ловкость  и
везение, уже быть бы убитому...
     Быстро растет молодой Унгардлик. В  меру молод,  но уже со своим легким
отрядом побывал везде, провел сотни боев, его любят, ему верят, за ним идут.
Где как  клич  звучит  его  имя,  там  врагов бросает  в дрожь,  а  у  своих
прибавляется сил.

     - Лучники на повозки! - велел  он.  -  Громыхало, поставь свою  тяжелую
конницу  на  левый  фланг!..  Вехульд,  ты  на  правом.  Я  возьму  с  собой
ополченцев, выступлю в центре.
     - Рекс, они никудышные вояки!
     - Вот  и хорошо, - недобро  сказал Фарамунд.  -  Нас сразу  сомнут, они
отступят... а то и побегут. Вы ударите с флангов.
     Он поймал на себе пристальный взгляд Громыхало. Но старый воин смолчал,
не  спросил, что будет  с самим  рексом, если ополчение  дрогнет  и бросится
бежать к повозкам. Достоинство  и воинская гордость не позволят рексу бежать
с остальными, но против скачущей конницы не устоит ни один герой...

     Летописцы  подробно  описали  это сражение.  А  барды  сложили победную
песнь. Старые воины утвердились во славе и доблести, а молодые герои впервые
удостоились сдержанных похвал от старых богатырей.
     Удивительно синее небо, чистое не  только  от  туч,  но  даже от  белых
облаков, много раз темнело от  туч выпущенных стрел. От звона  тысяч  мечей,
стука стрел о щиты и диких криков людей и коней глохли люди, земля  размокла
от крови, а ручьи вздулись.
     В разгар сражения в спину франкам внезапно ударили свевы. Сам  Мирдлихт
повел их в бой, и немало франкских богатырей пало от его длинного меча.
     В этот страшный час, когда решалось, быть франкам или не быть, Фарамунд
велел выпрячь из телег коней, и, посадив на них всех возниц  и всех раненых,
кто только мог держать в  руках оружие,  бросил их, в свою  очередь, в спину
свевов.
     Поле  боя  несколько раз переходило из  рук в  руки.  Наконец  бургунды
перешли  к  обороне. Дрались  умело и хладнокровно,  их сильнейшие  богатыри
встали  по кругу спина  к спине, удерживали натиск  рассвирепевших  франков.
Когда перед ними вырос вал трупов, они вынужденно отступили, чтобы на них не
бросались сверху.
     Фарамунд  рубился  в   передних  рядах.  Именно  он   прорвал   оборону
бургундских богатырей,  а за ним бросились  разъяренные  Громыхало, Вехульд,
сильнейшие герои франков.
     Бургунды  дрались отчаянно,  ни один не отступил.  Последнего рубили со
всех сторон,  а залитый кровью гигант  долго ревел  и отбивался выщербленным
топором, но постепенно голос  слабел, а кровь заливала его из множества ран.
Наконец, Громыхало метнул молот.  Удар в лоб был страшен, гиганта опрокинуло
на спину, и копьями его пронзили сразу с трех сторон.
     В  стороне из окружения вырвалась группа всадников. Фарамунд видел, как
Унгардлик  вылетел из  седла, перекатился  в пыли, мимо прогрохотали конские
копыта. На миг  его закрыло пылью,  но тут же он отбежал на четвереньках,  а
пятеро конных, бешено настегивая коней, понеслись к лесу.
     Фарамунд  вскипел,   в  переднем  узнал  предавшего   их  союз  конунга
Мирдлихта. Унгардлик бросился за своим конем, тот пугливо отбегал, несколько
пеших франков бросились за всадниками.
     - Догнать! - вскричал Фарамунд страшно.
     Он столкнул с седла ехавшего мимо  немолодого франка, вскочил на коня и
быстро погнал его за убегающим Мирдлихтом. Тот несся во весь  опор, Фарамунд
застонал от злобы, если уйдет в лес, то опять не поймать его врага...
     Слева быстро вырастал  храм нового бога.  Маленький,  приземистый, но в
отличие  от  всех домов этот сложен  из камня, тем  самым  выглядит  пугающе
несокрушимым,  почти  монолитным.  Построенный  едва  ли не  на  болоте,  он
медленно погружается в трясину, но на земле сменится  еще не одно поколение,
пока утонет в грязи полностью.
     Мирдлихт  миновал  храм, его  конь  несся  как  птица. Фарамунд  взвыл,
предатель уходит, а в лесу его уже не достать...
     На  опушке  леса засверкали  искры. Не веря глазам, он  увидел,  как на
открытое  место выезжают потрепанные всадники.  В  руках копья, у многих  на
головах настоящие  шлемы.  Они выплескивались из  леса  волна  за  волной, а
передний отряд уже на рысях шел в их сторону.
     Мирдлихт  тоже  заметив  новых  противников,  начал придерживать  коня.
Фарамунд со злой радостью видел,  как конунг бросал по сторонам затравленные
взгляды.  Сзади  настигает Фарамунд, путь  к лесу отрезан его людьми, справа
болото, слева тоже перехватят люди Вехульда.
     Внезапно он повернул коня и пустился обратно. Фарамунд выхватил  меч, в
голове блеснула безумная надежда, что конунг вздумал сразиться с ним лицом к
лицу, однако тот подал коня влево, понесся в сторону маленького храма нового
бога, Христа.
     Фарамунд повернул коня за ним,  а  Мирдлихт  соскочил наземь, ринулся к
двери.  Конь  Фарамунда галопом доскакал до брошенного  коня, когда Мирдлихт
распахнул дверь и вбежал в полутьму храма.
     Фарамунд соскочил уже с мечом в руке. Сзади догнал крик:
     - Стой!.. Фарамунд, остановись!
     За ним бежал Вехульд, следом спешили, кто на конях, кто пешим, местные.
Фарамунд видел раскрытые в крике рты, вытаращенные глаза. Он  остановился на
пороге,   в  полутьме  видно  было,  как  Мирдлихт   добежал  до  небольшого
возвышения,  упал на колени, обхватив обеими руками  это, видимо,  священное
место.
     Право убежища, мелькнуло у него в голове со злобой. Как во всех храмах,
даже  самых  древних,  преступник  мог  спастись,  припав  к  стопам  статуи
божества.
     Он сунул меч в ножны,  рассудив, что  если с обнаженной  сталью  негоже
входить в  храм, так можно войти безоружным и удавить гада голыми руками, но
сзади все нарастал крик, топот, гам, он остановился и ждал.
     Вехульд доскакал первым, крикнул с великим облегчением:

     - Как хорошо, что ты не вошел!
     - Но тварь надо уничтожить, - сказал Фарамунд зло.
     - Рекс, - сказал Вехульд предостерегающе. -  Это племя окрещено еще три
поколения тому. Здесь на треть римская кровь, они поклоняются этому богу.
     - И что же?
     - Негоже их дразнить!
     - Крепки в вере? - спросил Фарамунд.
     - Еще как!

Глава 25

     Остатки его отборного отряда расположились на отдых прямо перед храмом.
Двое-трое  воинов  все время  сторожили  дверь, остальные  разожгли  костры,
жарили мясо, чинили доспехи.
     Фарамунд дал войску недельный отдых.  За  это время из северных  земель
Галлии подойдет обещанное пополнение.
     Из  окрестных сел постепенно стягивался народ. Все почему-то стремились
войти в храм, готовы были бросаться на выставленные копья.
     Фарамунд выехал на коне навстречу толпе. На него смотрели недружелюбно,
но без  той  ненависти, что  встречал у  противника. Что-то во взглядах этих
людей было иное... странное  спокойствие, что казалось равнодушием, если  не
презрением к гибели.
     Он вскинул руку.
     -  Приветствую  всех! -  сказал  он мощно.  - Я уважаю  вашу  веру. Как
видите,  я не вошел  в  ваш храм  с оружием.  Негоже  статуи богов  обагрять
кровью...
     Высокий бородатый поселянин сказал с поклоном:
     -  У нас нет статуй,  у нас они  стали иконами.  Но  иконы  тоже нельзя
обагрять кровью. Господь велит прощать... э-э...  а  также подставлять левую
щеку, когда бьют по правой...
     Фарамунд усмехнулся:
     -  Я  тоже знаю вашу  веру.  И сам  готовлюсь ее принять. Но  в Писании
сказано: не мир  я принес,  но  меч!.. Предательство  ни  в  какой  вере  не
прощаемо. Иуда предал, был наказан.
     - Он был наказан не людьми, а Богом! - возразил мужик.
     Фарамунд покачал головой:
     - А вам не стыдно все складывать  на своего бога? Помочь ему не хотите?
Какие же верные рабы? Я не бог, но  за мной вон какая армия  идет!.. А вы?..
Станьте же  орудиями  замысла своего бога! Исполните его волю.  Все,  что вы
сделаете, это и есть его воля. Ведь ни один волос не падет с головы, ни один
листок с дерева без его воли?
     Они стояли в молчании, раздумывали, тихонько переговаривались. Фарамунд
сам  чувствовал затруднение,  о богах как-то не  думал, но,  к  счастью,  со
стороны дороги раздались крики.
     Из  дальнего пыльного  облачка  вынырнула  четверка  богато  украшенных
коней. Они тянули  роскошную повозку,  следом  несся  отряд таких же  богато
одетых воинов в блестящих на солнце доспехах.
     Повозка остановилась, не доехав до храма с десяток шагов. Двое ухватили
коней под уздцы, Из толпы вышел немолодой человек с совершенно седой головой
и такой же белой короткой бородкой, открыл дверцу и протянул вовнутрь руку.
     Из полумрака  закрытой  повозки высунулась такая же  немолодая женщина.
Мужчина помог ей спуститься на  землю. Она  выпрямилась, в толпе заговорили,
начали опускаться на колени.
     Остались стоять только люди Фарамунда,  но  он видел по их лицам, что и
они готовы последовать примеру поселян, таким величием и властностью повеяло
от этой женщины.  Она смотрела гордо, запавшие глаза лихорадочно блестели, а
темные круги под глазами только придавали вид  много думающего и страдающего
человека.
     Фарамунд  смотрел на престарелую  мать Мирдлихта  почти  с сочувствием.
Внучка великого  воина и дочь  воина, она была выдана  замуж за  доблестного
воина, а затем рожала воинов, гордилась их доблестями, славой, воспитывала в
духе доблести и подвигов. Почти все погибли в боях,  но погибли со славой, а
внуки только начинали путь с оружием  в руках, но она уже гордилась их силой
и мужеством.
     Вокруг все пропитано воинской славой предков, никто никогда не запятнал
свой род... и только этот последний сын, Мирдлихт, предал свое племя.
     Она коротко  взглянула на  него, голос ее был  чистый, сильный,  с едва
заметной ноткой усталости:
     -  Спасибо тебе, конунг Фарамунд, что известил! Как видишь,  я даже  не
успела переодеться...
     Он  сам видел  по загнанным коням, по ее  измученному лицу, что за двое
суток повозка не останавливалась больше, чем на несколько минут, пока меняли
коней.
     Поклонился, помня,  как ее  здесь чтут и как  местные ревниво следят за
каждым его движением:
     - Приветствую тебя,  доблестная правительница. Пути богов неисповедимы,
но мы следуем им, как можем. Прости, но мы преследовали изменника, чье имя я
не хочу  произносить вслух. Я  чту веру нового  бога, и... сам собираюсь  ее
принять. Однако я  чту  и старые законы  наших народов. Зло  и предательство
должны быть  наказаны. Однако в  твоем присутствии  я не осмеливаюсь судить,
ибо я молод... и знаю так мало! А вот ты...
     Он  снова поклонился, отступил  и встал в  один  ряд  с простонародьем.
Сбоку кто-то  толкнул в  бок, он  скосил глаза  на  довольного Вехульда. Тот
прошептал:
     - Ну и хитрая же ты змея...
     - Ш-ш-ш, - ответил Фарамунд.
     Старая женщина неотрывно смотрела  в сторону распахнутых дверей в храм.
У входа по-прежнему стояли  люди Фарамунда, мечи наготове, но  все смотрят в
эту сторону, никто не смеет переступить порога.
     На  лице  женщины  отражалась  сильнейшая борьба.  Фарамунд  видел, как
напряглись скулы, а  дыхание матери конунга участилось. Ему показалось,  что
она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с нею рядом, она оперлась о
его плечо, обвела собравшихся долгим взглядом.
     - Никто не войдет в храм, - сказала она, наконец. Голос  ее был низким,
страдающим.  - Святилище  Иисуса  Христа  не должно  быть осквернено блеском
мечей и видом пролитой крови.

     Вехульд  нахмурился,  но  Фарамунд  смотрел  неотрывно,  ждал.  Вехульд
шепнул:
     - Ты не вмешаешься?
     - Тихо, -  шепнул Фарамунд. - Не верю,  что  старая вера испарится  как
туман...
     Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело как  мел.  В глазах стояла
кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания:
     - Но никто и не выйдет из этого храма.
     За ее  спиной всадники переглянулись,  подали коней  назад.  Двое разом
повернули  коней  и умчались в сторону крепости.  Женщина пошатнулась, седой
человек  подхватил ее под  руку. Сзади  поддержали,  принесли  стул, но  она
покачала головой, кивнула на повозку.
     Когда  коней развернули,  а  повозка  уже медленно двинулась в обратный
путь, навстречу  уже катила  телега,  нагруженная ровно  отесанными глыбами.
Вехульд смотрел расширенными глазами, а Фарамунд,  догадавшись по  какому-то
странному  наитию,  подумал,  что  новая  вера   закладывает  себе   опасный
прецедент:  карать  без  пролития  крови...  Но  карать.  Карать  страшно  и
беспощадно.
     А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем. Им подали
в ведре раствор из  яиц и творога, что скрепляет камни  крепче самих камней.
Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для двух камней, изнутри вроде бы
раздался крик страха и отчаяния.
     Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило событие, память
о  котором будет передаваться из поколения в поколение. Язычница-мать должна
осудить  собственного  сына  на смерть, но христианка не может пролить кровь
рода человеческого, да еще в церкви...
     Да, отныне церковь будет карать без пролития крови.

     За  неделю войско  залечило  раны, а с  приходом пополнения стало  даже
крупнее, чем было до сражения.
     Да, в битве  полегла треть войска, но  племя бургундов, загородившее им
дорогу к югу, было истреблено полностью. А те, что остались в дальних селах,
в основном - женщины и дети, отныне станут франками.
     Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с  похоронами. На
поле битвы собрали  оружие,  с  мертвых  сняли  доспехи, одежду,  а  мертвых
оставили в долине, на опушке и в лесу - кого где застала гибель.
     -  Все  дрались  достойно, -  определил  Фарамунд.  - И наши  герои,  и
бургундские воины!  Но негоже  своих  захоронить,  а бургундов  оставить  на
поживу лесному зверью!.. Пусть боги видят нашу справедливость.
     Громыхало пробурчал:
     - А как же они явятся в Асгард с обгрызенными волками лицами?
     - Ну... в  полдень,  как все знают,  все  раны заживают. Можно  драться
дальше. А  если кто христианин, то и вовсе возносится в их чертоги... в виде
пара. Без тела вовсе.
     Громыхало посмотрел подозрительно.
     - Ты все чаще говоришь о вере Христа.
     -  Посмотрим,  посмотрим,  -  ответил  Фарамунд  с неопределенностью  в
голосе. - Это вера хороша... во многом.

     Поздней   осенью   весь  Люнеус   облетела  весть,  что  рекс  Фарамунд
возвращается. Проведет ли всю зиму в Люнеусе, или же  просто решил  объехать
свои  города и  крепости,  никто  не  знал, но  челядь с удвоенным  усердием
чистила, скребла, мыла, начищала медные подсвечники и светильники.
     Тревор буквально помолодел  от такой новости. Брунгильда сжалась, когда
Клотильда прощебетала веселым голоском, что  сам могущественный рекс изволит
посетить их бург. Служанка ее старшей сестры  Лютеции так  и осталась жить в
Люнеусе,  уже  не  столько  служанка, сколько  память  неутешным  Тревору  и
Редьярду об их  милой  Лютеции. Но эта дурочка  не знала, что  уже несколько
месяцев она  живет  в  тягостном  ожидании,  что  ее как овцу отдадут  этому
человеку!
     С серого неба посыпался легкий  снежок. Тревор  то и дело поднимался на
башню,  но  первыми  всадников заметили  дозорные. Тревор  и  Редьярд тут же
вскочили  на  коней и понеслись за ворота, стараясь встретить Фарамунда  вне
крепости.
     Брунгильда подошла  к  окну, когда внизу во внутреннем дворе  застучали
копыта,  послышались сильные мужские  голоса. Всадники соскакивали  с коней,
осматривались  хозяйски.  Все они отличались  от  мужчин  бурга, как  соколы
отличаются от простых  уток: в движениях сквозит сила и  жестокость, взгляды
прицельные, чуть охрипшие голоса звучат громко и уверенно.
     Она  словно воочию увидела, как падают под  их страшными ударами враги,
как  шагают по трупам,  в руке окровавленный меч,  а глаза жадно ищут нового
противника.  Особое  внимание  привлек  всадник, который единственный был  в
легкой кольчуге  поверх  вязаной  рубашки,  в то время  как  остальные воины
двигались  в  тяжелых железных латах. Похоже, он очень полагался  на силу  и
скорость своего длинного меча.
     Выше других мужчин своей отборной  дружины, шире в плечах, он  выглядел
сильным и свирепым, а под блестящей вязью кольчуги скрывались могучие мышцы,
крепость которых она уже мысленно сравнила с гранитной плитой.
     Неизвестно почему, но ярость пробудилась с такой неожиданной силой, что
она  сама оцепенела. Ведь после слов Тревора уже смирилась со своей участью.
Признала  его  правоту, готова  идти  даже за  того старика,  у  которого на
востоке  огромные земли и хорошая конница. Почти безропотно согласилась идти
за неведомого Фарамунда, вожака самой большой разбойничьей шайки...
     Но сейчас неизвестно  почему  кровь снова вскипела  от возмущения. Нет,
она не позволит распоряжаться собой, как бессловесной овцой!
     За спиной послышался  перестук  деревянных башмаков. Клотильда взбежала
возбужденная, запыхавшаяся.
     - Здравствуй, госпожа, -  выпалила она. - Уф,  я так бежала!.. Лестница
такая крутая...
     - Клотильда, - безучастно сказала Брунгильда. - Ты же в людской...
     - Лучше я буду помогать вам, госпожа. И служить, как помогала и служила
нашей бедной госпоже Лютеции. Вам же осваиваться на новом месте! Лучше я вам
заранее расскажу о самом рексе, познакомлю с привычками и обычаями франков.
     Брунгильда сказала с чувством:
     -  Добрый дядя  Тревор! После Лютеции у него только я осталась из  всей
родни... Клотильда, иди сюда к окну.  Видишь  всадников? Расскажи кто из них
кто? И кто этот герой в кольчуге?
     Клотильда  на  миг прильнула  к окошку, тут же отпрянула, уступая место
госпоже. Брови ее удивленно взлетели на середину лба.
     - Это и есть сам Фарамунд.
     - Фарамунд... - пробормотала Брунгильда ошарашено.
     Могущественный  вожак  разбойников,  а  теперь  уже  конунг, не  выслал
вперед, как водится, передовой отряд легких конников, чтобы успели известить
о его прибытии, чтобы подготовили комнаты,  места для коней, накрыли  столы!
Вместо того  чтобы прибыть позже, в  сопровождении  пышной свиты, в  богатой
повозке, которую будут тащить  десяток дорогих коней,  он  явился  в грязи и
пыли,   спеша  поглазеть  на  нее,  раздеть  взглядом,  осквернить  в  своих
похотливых видениях... Мерзавец! Это оскорбительно. Это оскорбительно!
     Ее колени начали вздрагивать. Она напрягла  все тело,  вскинула голову.
Глаза  блеснули решимостью.  Нет,  она не станет покорно  смотреть под  ноги
своему будущему мужу и повелителю!
     Дверь  распахнулась, быстро вошел Тревор.  Глаза его сияли, длинные усы
воинственно приподнялись. Он заявил громко и торжественно:
     - Благородная Брунгильда! Доблестный рекс Фарамунд прибыл!
     Я вижу, что прибыл, едва не вырвалось у нее.  Все равно он разбо