рвыми бросаются в  сечу. И хотя Фарамунд в бою  как
сам дьявол, но и дьяволу  не  уберечься в сече от брошенного в спину  топора
или метко выпущенной стрелы. Рано или поздно все герои гибнут, только погань
живет и плодится...
     С облегчением вздыхал один  Редьярд. Он  не скрывал своей любви к Риму,
римским порядкам и  обычаям, и всякий натиск на римское был для него как нож
в сердце.
     Правда, следующие гости  с  юга приносили вести, что  это не  Фарамунда
разбили,  а  Фарамунд разбил огромные  армии,  не  его убили, а  он сразил в
поединке  сильнейшего  богатыря  из  войска  противников,  и  теперь  грабит
очередной   город,  вывозит   золотые   кубки  и   прочие  золотые  изделия,
переплавляет и складывает  в  золотых  слитках,  чтобы с обозом  отправить в
Римбург.
     Потом пришло сообщение, что Фарамунд на зиму, скорее всего, останется в
тех  краях,  которые  завоевал.  Брунгильда  почувствовала,  что  сердце  на
какое-то время перестало биться, а дыхание остановилось.  Значит, она больше
не увидит этого надменного конунга? И она отныне... свободна?
     После этого сообщения прошло несколько  дней. Тревор  ходил задумчивый,
наконец пришел в ее покои, пожаловался:
     - Я знаю, тебе бы  его больше не видеть...  Да и  мне, если честно, без
него  спокойнее. Весь Римбург  считает меня уже  хозяином, все слушаются как
самого Фарамунда. Но все-таки неловко...
     - В чем?
     -  Понимаешь,  за эту  зиму на наших... и  соседних землях подросло еще
несколько  тысяч  горячих  голов!  Руки  чешутся, мечи  у всех,  то  и  дело
выдергивают  из ножен.  Как бы  не пошли сбиваться  в шайки  да грабить... Я
пообещал замолвить за  них слово, когда  конунг прибудет на зимовку. Да и не
только они... С  севера подперло племя вислян, это из готов, из какой только
дыры они так и вылезают целыми толпами?.. Тоже просятся к Фарамунду. Еще бы!
Все хотят служить самому удачливому, а Фарамунд добычу вывозит обозами...
     Она спросила, затаив дыхание:
     - И что же ты хочешь?
     Он бросил на нее взгляд исподлобья:
     - Да пришел посоветоваться.
     - О чем, дядя? Я в воинских делах не очень разбираюсь...
     Ее  голосок  был  сладкий,  невинный.  Тревор  засопел,  стул  под  ним
угрожающе поскрипывал, а огромные руки на столешнице беспокойно двигались.
     -  Девочка моя, - сказал он, наконец, с неловкостью. - Ты знаешь, как я
тебя люблю!.. У меня никого  нет на  свете больше. Если ты не  хочешь больше
видеть своего супруга, я не стану его уговаривать прибыть на зимовку.
     - Дядя, я-то при чем?
     - Ну, я же помню наш разговор...
     - Дядя, - сказала  она  с твердостью. -  При чем тут я? Надо делать то,
что нужно. Забудь о моей неприязни к этому человеку. Он вел себя... разумно.
Ко мне не прикоснулся. Да,  теперь об этом можно сказать.  К  нему на ложе я
отсылала  служанку. Да-да, Клотильду!.. Он проглотил это... если честно, это
оскорбление.  Что значит, достаточно разумен, и  не станет  рисковать своими
политическими выгодами от нашего брака. Так что я не думаю, что он как зверь
набросится на меня, когда слезет  с коня. Он  вполне  довольствуется ласками
моей  служанки!.. Зато его появление здесь поможет пополнить его войско. Как
бы умело он ни воевал, но потери наверняка немалые...
     Он  слушал  ее,  хмурясь,  глаза  то  опускал  в  столешницу, когда она
призналась, что послала на свое ложе служанку, то внимательно всматривался в
ее лицо, и  тогда  Брунгильда  делала свой  голос спокойнее, недостойно  так
горячиться  и  выплевывать  слова, словно  из  печи  выстреливаются  горящие
угольки.
     Наконец старый воин задвигался, стул жалобно завизжал,  а голос Тревора
прозвучал невесело:
     - Прости, я не знал... Хотя, прости, я не думаю, что тебе надо было...
     - Что?
     -  Ну, посылать  вместо  себя Клотильду.  Это, в самом  деле, для  него
оскорбление!
     Она сказала горячо, скрывая смущение:
     - Он его проглотил!
     - Это говорит  о его благородстве, а  не о твоем... твоем... эх, ладно,
уже  ничего не поделаешь.  Тогда я посылаю к  нему  гонца! Весной  он сможет
вернуться к войску с хорошим пополнением из родных краев.

Глава 32

     С  того  дня  Брунгильда жила в странном  мире,  когда  время словно бы
застыло,  а она сама чувствовала себя  красивой бабочкой, попавшей в сладкую
пахучую смолу на молодом дереве.
     День тянулся нескончаемо медленно,  вечер  никак  не приходил,  а когда
наступала ночь, Брунгильда  несколько раз просыпалась в темноте и со страхом
думала, не наступила ли обещанная древними богами, а ныне демонами, та самая
вечная ночь, что продлится до рождения нового мира?
     Сегодня она позволила служанкам расчесать ее  волшебные золотые волосы,
сама выбрала ленту, долго рассматривала в зеркале свое безукоризненное лицо.
     - Идите прясть, - велела она, наконец. - Воду в ванне нагреете на ночь.
     Снова  то и  дело  подходила к окну, наконец,  рассердившись, пошла  по
огромному дворцу, суровая и властная, как и подобает хозяйке города, супруге
могучего конунга, перед которым трепещут властелины окрестных земель...
     Когда  шла  по  галерее,  впереди  послышался   веселый  девичий  смех.
Брунгильда остановилась,  показалось,  что прозвучало  ее  имя.  Тихохонько,
презирая себя за недостойное поведение, приблизилась к перилам.
     Внизу служанки пряли шерсть, весело перехихикивались, сплетничали, а  в
самом  центре была, как теперь повелось,  Клотильда. Веретено мерно жужжало,
но Брунгильда услышала веселый голосок служанки:
     - И не приставайте!.. Все равно ничего не расскажу!..  Нет-нет, никаких
подробностей... Мой господин разгневается за такое. Одно скажу:  на  ложе он
так же великолепен  и силен,  как  на поле  брани.  Когда  его сильные  руки
хватают меня и  бросают на ложе, я умирают от счастья раньше, чем он возьмет
меня!
     Служанки  взвизгивали,  их глазенки  блестели,  а на  щеках  разливался
румянец. Брунгильда слушала с гневом, сердце  начало  колотиться, а  дыхание
пошло  из груди  частое, обжигающее. Эта  мелкая  служаночка позволяет  себе
смаковать  подробности, хотя  только  что  заявила,  что  господин такого не
позволит...  Она смеет рассказывать, какие  у него  руки, какие  губы, какое
сильное и горячее тело!
     Ее тряхнуло так сильно,  что опомнилась, огляделась  дикими глазами, до
боли прикусила губу. Что с нею? Разве не она послала  служанку на его  ложе?
Уж  не  приревновала  ли  служанку  к  этому  разбойнику,  что  поднялся  из
простолюдинов, но так им и остался?

     С этого  случая дни потянулись еще мучительнее. Ночами она просыпалась,
ворочалась, вставала и смотрела в окно, но рассвет все не наступал.
     По   галерее  старалась  не  ходить,   вдруг  кто  увидит,  решат,  что
подслушивает нарочно, это же урон чести благородной женщины!
     И все  же  однажды  поймала  себя  на  том,  что вместо привычного  для
благородной  дочери патриция занятия с лютней, она пошла по веранде,  обошла
по длинной дуге, пока не  остановилась над  нижним залом, где служанки пряли
шерсть.
     Клотильда все так же в серединке, ей  теперь все уступают лучшее место,
и  вообще  все к  ней  относятся,  как...  Брунгильда запнулась,  подыскивая
подходящее  слово, долго  искала, затем холодок прокатился по  спине,  когда
поняла, что сама не решается сказать  правду. Да, уже все слуги  в  крепости
начинают  относиться  к  Клотильде  вовсе  не  как к простой  служанке.  Да,
служанку любой  мужчина  может  затащить в постель или  даже  использовать в
любом  сарае, конюшне или просто укромном углу.  И если  даже так  поступает
конунг, это не меняет к ним отношения, как к простым служанкам.
     Но к Клотильде относятся иначе... И потому, что она,  как уже известно,
постоянно согревает  ложе рекса, и потому, что остальными он пренебрегает, а
свободное время проводит со своими ярлами,
     Решившись, она начала быстро спускаться по  лестнице, настолько быстро,
насколько  позволяли прямая спина и прямой взгляд  дочери знатного патриция,
из-за чего не видела ступенек, споткнулась и едва не загремела  по лестнице,
но, к счастью, успела ухватиться за перила.
     Но к несчастью,  находилась на последней  ступеньке. Служанки прыснули,
пугливо опустили головы, но искоса  переглядывались и гнусно  хихикали.  Она
была уверена, что даже корчат за ее спиной рожи и высовывают языки.
     Она холодно осмотрела Клотильду:
     - Это ты им мешаешь работать?
     Клотильда испуганно поднялась, поклонилась:
     - Что ты, госпожа! Мы работаем, как всегда...
     Лицо ее, всегда чистое, сейчас было в бурых пятнах, щеки чуть обрюзгли,
а талия стала вдвое шире.
     Брунгильда сказала мстительно:
     - Вместо сплетен, лучше бы пели что-нибудь!  Духовные песни, к примеру.
А то и рожа стала как мятое одеяло, и растолстела...
     Клотильда вспыхнула от обиды. Брунгильда с удовлетворением ощутила, что
ее стрела попала в цель.
     -  Зря  вы  меня  обижаете,  ваша  милость,  -  произнесла Клотильда  с
настолько великим  смирением, что Брунгильда сразу  насторожилась. -  Просто
повитухи говорят, что если плохо  выгляжу, то у меня будет  мальчик.  А если
очень плохо, то сильный, крупный и красивый...
     Брунгильда  охнула,  будто  ей ударили в  живот. Застыла с  неподвижным
лицом, в ушах раздался  звон.  Перед глазами  качалось лицо служанки. Теперь
она мстительно улыбалась.
     -  Ма... альчик, - повторила Брунгильда с трудом.  - Ты хочешь сказать,
что ты... беременна?
     Но теперь и сама видела отчетливо, что  и растолстевший живот, и  пятна
на  лице, и складка на щеках, все говорит, что  служанка  не меньше,  чем на
пятом месяце. А то и на шестом.
     -  Да, ваша  милость, -  сладко ответила  Клотильда. - У  меня  мальчик
будет, сильный и красивый. Такой же, как его отец.
     Брунгильда  со  всех  сторон  чувствовала  направленные  на нее взгляды
служанок.  Их руки двигались машинально, пальцы промахивались мимо шерстяной
нити.  Эти  взгляды  заставляли ее держать спину ровной, лицо неподвижным, и
плечи развернутыми.
     Очень холодно она сказала:
     -  А...  ну,  бастард...  он  даже не бастард, ибо  сам рекс  не блещет
происхождением.
     -  Ваша воля, -  ответила  Клотильда смиренно, -  как скажете!  Но  мой
ребенок все же сын конунга, благородного происхождения сам рекс или нет.
     Брунгильда содрогнулась, словно стройное дерево,  по которому с размаха
ударили тяжелым топором. Ничего не сказав,  она обвела  царственным взглядом
эти согнутые спины. Руки служанок задвигались быстрее,  так же величественно
покинула  помещение,  как  и  пришла.  Правда,  по ступенькам подниматься не
рискнула, ее  шатало, потому вышла во двор, постояла  под свежим ветерком, а
затем окольной дорогой вернулась в свою палату.

     В своих покоях ей хватило  сил, чтобы задвинуть засов на  двери, только
тогда упала на постель и разрыдалась.
     А потом, наплакавшись, вся подушка  сырая, долго сидела  в одиночестве,
чувствуя себя разом подурневшей, с мятым лицом и красным распухшим носом.
     Тогда в  какой-то момент едва удержалась, чтобы  не вцепиться в  волосы
этой  бесстыжей  служанки.  Бахвалится  тем,  что рекс использует ее  вместо
подстилки! Тварь, подлая тварь...
     Послать  на тяжелые работы? Теперь уже нельзя. Хотя, конечно,  это в ее
власти, но  всяк скажет, что  она, владетельная патрицианка, приревновала  к
этой бесстыжей шлюхе! Да, так и скажут...
     Она с холодком  ощутила, что если скажут, то  скажут... правду. То, что
сейчас  творится  в  ее душе,  в  самом  деле,  напоминает глупую  постыдную
ревность, свойственную низшим сословиям.
     С  этого  дня  она  видела, как вся челядь, что боготворила ее,  теперь
оберегает  Клотильду. У  брюхатой служанки из  рук  вырывали  тяжелые ведра,
мужчины готовы были вместо нее мыть полы, только бы не нагибалась, а женщины
уговаривали ее посидеть, а посуду вместо нее вымоют они сами.
     Осенью  Клотильда  родила. К  восторгу  и удивлению  повивальных  бабок
ребенок оказался крепенький, в меру крикливый, и не в меру резвый. Волосенки
на  диво  светлые,  а  глаза  и  вовсе   светло-зеленые.  Когда  он  ухватил
повивальную бабку за палец, она вскрикнула от восторга:
     - Как сдавил!.. Эта рука будет крепко держать меч!
     Клотильде помогали купать, пеленать, с еще большим рвением высвобождали
ее от любых работ, даже самых пустяковых. Брунгильда ощутила, что не находит
себе места.  Впервые  во  всей  силе  ощутила то странное  чувство,  которое
называют ревностью. За всю свою жизнь никогда ни к кому не ревновала, даже к
своей старшей сестре, которой доставались все родительские ласки, вся опека,
но сейчас ощутила, словно в грудную клетку сыпанули горсть горящих углей.
     Не только слуги, но и стражники, все воины, все говорили о Клотильде, о
ее ребенке, о том,  каким  доблестным воином вырастет ребенок, пересказывали
какая  у  него  крепкая  хватка.  Все   еще  раздувалось,  преувеличивалось,
обрастало невероятными подробностями.
     Зима  тянулась  мучительно  долго.  Жестокие  метели в первый  же месяц
принесли  столько  снега,  что уже не только  челядь,  все стражники и воины
собирали снег, грузили на  телеги и вывозили за ворота. Холодное темное небо
висело  над  самыми крышами,  угнетало,  заставляло людей  заползать в  норы
поглубже.
     О Фарамунде вести доходили редко, с большими перерывами. Считалось, что
зимой весь мир забивается в норы, терпеливо дожидается весны, а потом так же
терпеливо ждет, когда подсохнет непролазная грязь,  чтобы войска не тонули в
распутице.  Однако  Фарамунд,  пользуясь  морозами,  неожиданно провел  свое
многочисленное войско через  считавшиеся непроходимыми болота, обрушился  на
неготовые к обороне города южной Галлии.
     Его  войска с легкостью сокрушили отдельные  гарнизоны федератов  Рима.
Затем наступила весна, дороги стали  непроходимыми.  Однажды глубокой темной
ночью  в ворота  громко постучали. Промокший гонец, лязгая зубами от холода,
рассказал, что  рекс расквартировал людей на отдых до  начала лета,  и скоро
прибудет.
     Брунгильда покачнулась от  неожиданности. И хотя понимала, что  однажды
Фарамунд вернется, хотя ждала даже в самую лютые  вьюжные ночи, все же слова
гонца заставили сердце забиться, как птичку, неожиданно заброшенную в тесную
клетку.

     Через неделю по ту  сторону  городских стен затрубили трубы. В ответ на
городской башне ударили в набат. Брунгильда прислушалась,  кровь бросилась в
лицо. Медные звуки тяжело поплыли во влажном воздухе. Приближаются не враги,
сообщал колокол, едут свои. Много. Идет... да, возвращается сам рекс!
     Брунгильда охнула,  метнулась  к  зеркалу.  Из  широкой  отполированной
поверхности  на нее смотрела  слегка  бледная молодая  женщина ослепительной
красоты. Брунгильда попробовала улыбнуться своему отражению, и словно молния
блеснула   в   комнате,   разом  осветив   блеском  ровных   зубов.   Пухлые
безукоризненно изогнутые губы сами собой раздвинулись в улыбке, молния зубов
заблистала еще ярче.
     По всему дворцу челядь  таскала из  подвалов окорока, ветчину, колбасы,
выкатывали бочки с вином,  резали  птицу,  повара спешно разжигали  огни.  У
коновязи не помещались кони, остальных увели в конюшню.
     Брунгильда с бьющимся сердцем прошла  прямым переходом  между  башнями.
Страж у дверей почтительно стукнул древком  копья в пол, отступил от дверей.
Ей  почудилось в  его глазах  удивление.  Все  знают,  вспомнила  она.  Весь
дворец... да что  там дворец, весь город наверняка знает, что вместо нее  на
ложе рекса ходит ее  служанка. Люди  посплетничать любят, просто обожают.  А
кто с кем делит ложе - самая лучшая тема для пересудов.
     Она повела бровью на стража перед  дверью в покои рекса, тот откровенно
пялится, от  восторга раскрыл  рот. Брунгильда  толкнула дверь, в Риме любой
мужчина догадался бы открыть  перед женщиной, шагнул в зал. В дальнем конце,
прямо  перед окном, мужчина шумно плескался  над тазом, а второй поливал ему
из кувшина. От воды шел пар.
     Брунгильда остановилась,  решимость  мигом улетучилась. Солнечные  лучи
падали  на  плечи и грудь рекса,  каждая мышца  блестела выпукло и  красиво.
Насколько же он огромен, силен! Ей показалось, что снова  чувствует идущий к
ней от его могучего тела  сухой жар, от которого сердце начинает  колотиться
чаще, дыхание останавливается, а ноги становятся ватными.
     Мужчина обернулся, все лицо его было в мелких капельках.
     -   А,   -   проговорил   он,   -   моя  царственная   супруга   пришла
полюбопытствовать... я ли это вернулся?
     Сердце  ее  колотилось так шумно, что она едва расслышала его слова, но
не поняла,  звучала  ли в них  издевка,  или же  нечто, что ей  так хотелось
услышать?
     - Здравствуйте, мой супруг,  - ответила она как можно ровнее. - Я рада,
что  вы вернулись  благополучно,  завоевав так много земель. Я просто  зашла
узнать, не нужно ли вам чего-либо?
     - Спасибо, - ответил  он. Ей почудилась в его  сильном  голосе грустная
нотка. - Но я уже привык это "чего-либо" получать от других.
     Она слегка поклонилась:
     - Вас чтут, мой  великий супруг. Потому и  готовы вам предоставить даже
больше, чем "что-либо".
     - Да, -  согласился он. - Мне кажется, что  за исключением  одного-двух
человек, остальные все ко мне расположены.
     Оруженосец подал широкое полотенце. Фарамунд  растирался быстро, брызги
летели, как с большого  лохматого пса после  купания. Она  не могла оторвать
взгляда от могучих рук,  когда заводил  их за голову, растирая  спину. Груды
мышц  вздувались,  перекатывались под загорелой  кожей,  играли,  широчайшие
пластины  груди  выглядели  как  выкованные из  темной  меди  латы  римского
легионера.

     В  нижнем  зале бушевал пир. Слуги  сбивались  с  ног,  бочки  с  вином
подкатывали  прямо к  столам,  а  жареных  кабанов,  оленей  и зайцев  несли
вереницей.
     Брунгильда сама распоряжалась, когда и что подавать,  ее кресло рядом с
Фарамундом долго оставалось пустым. Однако он, похоже,  этого не заметил. По
крайней  мере,  разговаривал со своими  военачальниками, смеялся, его рука с
зажатым  в  пальцах кубком часто  выстреливала на  середину стола.  Со  всех
сторон тут же тянулись другие  кубки, раздавался звон дорогого металла, вино
плескало на стол, все смеялись, орали, пели.
     Потом  она, не дождавшись,  когда ее позовут, сама пришла и заняла свое
место. Фарамунд проявил несвойственную ему любезность, сам налил ей вина.
     Сама,  промелькнула  у  нее  мысль.  Все  надо  самой.  Не  ждать, пока
позовут...
     - Я вижу, - услышала она голос Фарамунда, - что город в надежных руках.
Люди не только сами сыты... но и нам кое-что перепало.
     Брунгильда  позволила  себе   слегка   улыбнуться,  но  так,  чтобы  ее
удивительно ровные и белые зубы все же блеснули в узкую щелочку.
     - Спасибо,  - ответила она музыкальным голосом. - За оценку спасибо. Но
на этих богатых землях трудно быть бедными.
     - Другие же ухитряются, - ответил он.
     О чем мы говорим, подумала она  смятенно. Как  будто  стоим  на  разных
сторонах пропасти!
     Поздно  вечером,  когда  Фарамунд  поднялся  из-за   стола,  Брунгильда
поспешно  выскользнула следом. В людской пусто, все девушки  прислуживают за
столом, только одна Клотильда склонилась над вышивкой.
     Светильник освещал ее румяное лицо, что после родов заметно похорошело.
На  стук  двери она подняла  голову. Брунгильда  увидела  в  глазах служанки
тщательно упрятанное торжество.
     -  Клотильда, -  сказала  Брунгильда властно. -  Вышивка -  это занятие
людей  благородного сословия!.. А твое дело - прясть. Ну да ладно, я не буду
тебя наказывать.
     Клотильда вскочила в испуге:
     - Прости, госпожа!.. Я не знала... Мне никто не говорил...
     Брунгильда  кивнула, прощая,  взялась за ручку двери, а  потом,  словно
только сейчас вспомнив некую