ня. - Прости, что я  испугал  тебя.  Мы  видели
только длинный путь, оставшийся у нас за спиной.  Судя  по  всему,  там  нет
ничего. Только.., песок.  -  Последнее  слово  он  произнес  с  нескрываемым
отвращением.
   - Не надо просить прощения, Ганс.  Не  пытайся  быть  героем  и  скрывать
что-то от меня, "ради моего собственного блага" или ради чего-либо  другого.
Хорошо? Я не из тех женщин, которые пугаются всего  на  свете.  Если  что-то
тревожит тебя, дай мне  знать  об  этом,  ладно?  Не  надо  ничего  от  меня
скрывать.
   Ганс молча кивнул в ответ. Мигнариал не смогла удержаться и вновь  кинула
быстрый взгляд назад. Ничего...
   - Сперва ты что-то заметил, а теперь мы видим долгий путь,  оставшийся  у
нас за спиной, не более. Мне это не нравится!
   Гансу это тоже не нравилось, но он предпочел  умолчать  об  этом.  Вместо
этого он сказал:
   - Ну, я же говорил, что мне показалось. Помнишь,  нам  рассказывали,  что
солнце и песок могут сыграть с нашим зрением странные шутки?
   - Да. И мне еще говорили,  что  некоторые  предметы  могут  быть  сначала
видны, потом не видны, а потом...
   - Хватит! - Ганс встряхнул головой. - О бог мой,  Отец  Илье!  Только  не
это, только не колдовство! О боги, как я ненавижу колдовство!
   В  течение  нескольких  минут  они  ехали  молча,  и  Мигнариал  пыталась
придумать какую-нибудь иную тему для разговора.  Ах  да,  вспомнила  она,  в
разговоре промелькнуло кое-что интересное.
   - Кажется, ты говорил мне что-то о краже тыквы? - спросила она.
   Он резко повернул голову и устремил на нее взгляд  своих  полночно-темных
глаз.
   - Что? Ты украла тыкву? - Он склонил голову набок. - Разве?  Хотя..,  это
было бы  неплохо,  особенно  если  ее  как  следует  приготовить.  А  ты  ее
действительно украла?
   - Да нет же, не я! Ты! Ты говорил об этом перед тем, как мы  остановились
и ты оглянулся. Ну помнишь, мы разговаривали,  и  ты  упомянул  о  том,  что
помнишь свою жизнь на протяжении семнадцати лет, а до этого.., что-то там  о
краже тыквы...
   - А, это! - Смуглое лицо  Ганса  озарилось  улыбкой,  мимолетной,  словно
проблеск солнца в ненастный зимний день.  -  Не  тыкву.  Смокву.  Смокву,  -
раздельно произнес он, отводя  глаза  от  лица  Мигнариал.  Его  голос  стал
глубоким и задумчивым, когда те далекие события вновь ожили в его памяти.  -
Я уронил ее, когда он погнался за мной.
   Убедившись, что на лице не осталось ни  малейшего  следа  недавних  слез,
Мигнариал вопросительно посмотрела на Ганса.
   - Кто погнался за тобой? Я не понимаю. Что  могло  случиться  с  таким..,
сколько лет тебе тогда было?
   Ганс хмуро зыркнул в ее сторону, но когда он  увидел  обращенный  к  нему
взгляд девушки, то раздраженное выражение  на  его  лице  сменилось  слабой,
почти извиняющейся улыбкой. Для Ганса,  прозванного  Порождением  Тени,  это
было весьма необычно.
   - Понимаешь, это первое, что я помню. Мне тогда было пять лет.., или три,
или четыре... Я потратил немало времени, чтобы подсчитать, сколько прошло  с
тех пор, и насчитал семнадцать лет. Ну, приблизительно семнадцать. В  общем,
я тогда был маленьким. Совсем маленьким, ребенком. И я хотел есть.  Я  очень
долго хотел есть. Мне казалось - целую  вечность.  Что  такое  вечность  для
маленького ребенка? Мой желудок уже даже не был пуст, он попросту  сжался  в
комок, завязался в узел. Очень тугой узел - до боли. Я ходил  по  Базару,  и
мне казалось, что вокруг меня великаны ростом в одиннадцать футов.
   Ганс  слабо  взмахнул  рукой,  словно  пытался   отогнать   воспоминания,
причинявшие ему страдание.
   - А я был где-то внизу, среди навесов и  прилавков,  и  люди  возвышались
надо мной, как башни, и все время  двигались,  двигались,  толкались...  Мне
казалось, что вокруг меня миллионы ног, целый лес ног. Одни только  ноги,  а
глаз нет. Не было глаз, никто не  видел  меня.  Меня  вообще  словно  бы  не
замечали. А когда замечали, то не  обращали  внимания.  Подумаешь,  какой-то
невзрачный оборвыш бродит по Базару. Быть может, все думали, что я ищу  свою
мать. Ха! Я искал вообще кого-нибудь. Кого-нибудь, кто накормит меня. Скажет
мне пару слов, погладит меня по голове.., мне и этого бы хватило.  -  Теперь
Ганс говорил иным голосом - негромким, печальным и по-мальчишески ломким. На
Мигнариал он не смотрел.
   Мигнариал прикусила губу до боли.
   - В общем, я уже привык к тому, что никто меня не  замечает,  и  тогда  я
подошел поближе к  одному  прилавку  и  медленно-медленно  протянул  руку  к
фруктам, которые лежали на нем. В груди у меня  все  сжималось.  А  потом  я
дотронулся до смоквы и схватил ее. Она была огромной и спелой с виду, и я на
ощупь почувствовал, какая она огромная и сочная и.., действительно спелая. А
потом мне пришлось удирать от демона.
   Мигнариал  моргнула,  с  трудом  проглотила  вставший  в  горле  комок  и
произнесла:
   - От.., демона?..
   - Да, конечно, это был просто мужчина. Теперь я это знаю. Но тогда! Тогда
он показался мне демоном девятнадцати футов ростом. Он погнался за мной, и я
думал, что он съест меня за то, что я украл  смокву  с  его  прилавка.  Хотя
теперь я полагаю, что это был даже не его прилавок.
   Мигнариал сглотнула и  почувствовала,  как  глаза  ее  вновь  наполняются
слезами.
   Взгляд Ганса был устремлен прямо вперед, в  никуда.  Мигнариал  понимала,
что если бы даже там было на что смотреть, то  Ганс  этого  попросту  бы  не
увидел. Сейчас он не видел ничего вокруг себя - его глаза были устремлены  в
глубины памяти.
   - Я так ясно помню тот день, до малейших подробностей... Хочешь, я  скажу
тебе, во что был одет тот человек?
   - Ганс... - Голос Мигнариал был едва различим. Она слышала дрожь в  своем
голосе, но Ганс, судя по всему, не заметил этой дрожи. Сейчас Ганс находился
не здесь. В ином месте, в ином времени.
   - У  него  была  большая  черная  борода  и  огромный  красный  нос.  Его
здоровенные ножищи были обуты во что-то вроде желтых сандалий.  Стоял  конец
весны или начало лета, я в этом уверен,  потому  что  я  был  одет  довольно
легко, но мне не было холодно. К тому же на рынке уже продавали фрукты. Ноги
у него были толстыми и ниже колена густо поросли волосами, а выше колена  их
прикрывала туника цвета подгоревшей каши. А его  ладони  напоминали  лопаты.
Огромные волосатые руки тянулись ко мне, и пальцы на них  были  величиной  с
огурцы. Я бежал, я натыкался на людские ноги, я падал и продолжал  бежать  -
просто бежать, куда глаза глядят. Он мчался за мной и орал  во  всю  глотку.
Смоква! Всего лишь  смоква,  жалкая  смоква...  Потом  я  ударился  об  угол
прилавка и выронил смокву из рук. Я даже не откусил от  нее,  а  ему  она  и
вовсе не была нужна. Ему, наверное, даже я не был  нужен.  Этот  здоровенный
тип просто развлекался, пугая маленького бездомного мальчишку.
   "А может быть, хотел схватить  и  продать  его",  -  подумала  Мигнариал,
глотая слезы. Ганс и сам не заметил, как изменился его голос. Он  как  будто
вновь  стал  тем  маленьким  мальчиком,  убегающим  от  огромного  демона  и
обмочившим от испуга штанишки.
   - А может быть, он не просто гнался за мной, а хотел схватить и  продать,
- сказал Ганс, словно читая мысли Мигнариал, так что она даже  вздрогнула  и
обернулась, удивленно взглянув на него. - Я нередко  думал  об  этом.  Но  в
конце концов я забежал за какой-то прилавок и обнаружил там палатку.  Старую
выгоревшую палатку, с коричневыми и зелеными  полосами,  тянувшимися  сверху
донизу. Я нырнул под полог, в темноту, и затаился там на целых три  дня,  не
двигаясь.
   - Ганс...
   - Да, я знаю,  мне  всего  лишь  показалось,  будто  прошло  три  дня,  -
продолжал он,  не  замечая,  каким  тихим,  но  полным  чувств  голосом  она
произнесла его имя. - Должно быть, я просидел там  не  больше  часа.  Я  был
полумертв от страха. Я слышал, как колотится мое сердце, как кровь бьется во
всех жилках моего тела. Я был так напуган, что не двигался в течение  целого
часа. Я ждал, что в любую минуту, в любую секунду тот демон может  разодрать
полог палатки в клочья, и я окажусь на виду, на  ярком  свету,  беспомощный,
словно безногая ящерица, и он схватит меня... Но он не  появился.  Возможно,
этот тип позабыл обо мне через две минуты  после  того,  как  я  забежал  за
прилавок и спрятался от него под пологом палатки. Он и думать обо мне забыл,
когда я скрылся  с  его  глаз  Но  прошло  не  меньше  часа,  прежде  чем  я
почувствовал некий запах. Я очень долго не ощущал этого  запаха.  Я  пытался
прислушиваться, но слышал только, как  колотится  мое  сердце  и  как  кровь
стучит у меня в ушах. А потом я учуял запах, аромат  съестного..,  и  увидел
это.
   Слезы текли по лицу Мигнариал.  Она  пыталась  скрыть  их,  она  страстно
хотела обнять Ганса, обхватить  его  руками,  успокоить...  Она  постаралась
ехать поближе к нему, чтобы соприкоснуться хотя бы коленями, и тут  Ганс,  к
ее изумлению, вновь заговорил спокойным тоном.
   - И вдруг я увидел это, - повторил он и усмехнулся. - Это была  маленькая
желтая миска, треснувшая миска с неровным краем. По кромке она была украшена
темной волнистой полоской, но в палатке было  слишком  темно,  и  я  не  мог
разобрать, какого цвета  была  эта  полоска.  А  в  миске  была  еда!  Целое
пиршество, и оно ждало меня там все  это  время!  Оно  стояло  в  нескольких
дюймах от моего носа, а я был слишком напуган, чтобы увидеть или учуять его!
   Мигнариал не сводила глаз с Ганса. Он встряхнул головой, так, что складки
белого одеяния заколыхались от этого резкого движения. Капюшон упал на  лицо
Ганса и сполз почти до самого кончика носа.
   - И я пировал! - сказал Ганс. - Я наслаждался этой пищей! За две  секунды
я съел все, что было в миске. Ну, быть может, за  три.  Потом  я  выполз  из
палатки и пошел.., пошел  прочь.  Обратно  на  Базар,  обратно  в  этот  лес
человеческих ног. И примерно минуту спустя какая-то невысокая,  очень  худая
старуха окликнула меня. Лицо у  нее  было  сплошь  в  морщинах,  совсем  как
сушеный финик. "Эй, мальчик! - сказала она. - Эй,  иди  сюда!"  Я  испугался
ее., она была так уродлива, и я решил, что  она  собирается  схватить  меня,
потому что я украл смокву, а потом съел чей-то обед. Я хотел удрать от  нее,
но сразу же врезался в толстую женщину  в  длинных  пышных  юбках  до  самой
земли. Этих юбок было так много - не меньше шестнадцати, и они  были  такими
пестрыми, что в глазах рябило - ну конечно, она была с'данзо,  они  все  так
одеваются... Я отшатнулся и попал прямиком в руки той страшной старухи.  Она
перегнулась ко мне через прилавок, и в руке у  нее  был  чудесный  маленький
пирожок с коринкой. Вот зачем она  окликнула  меня  -  она  хотела  угостить
бездомного малыша сладким пирожком! Я мгновенно сжевал этот пирожок, а потом
вспомнил, как плохо я о ней подумал - ведь она показалась мне чудовищем  или
ведьмой. А на самом деле она была  столь  добра  ко  мне...  Мне  стало  так
стыдно, так плохо, что я заплакал и убежал. Я даже не поблагодарил  ее.  Мне
кажется, именно в тот день я понял, что такое стыд.
   В течение нескольких минут они ехали молча.  Солнце  склонилось  низко  к
горизонту, небо сделалось совершенно красным, но не  стало  от  этого  менее
горячим. Лошади все так же лениво плелись шагом, а Ганс все блуждал где-то в
дебрях своих воспоминаний. Мигнариал была не в силах сказать  что-либо  и  с
трудом удерживалась от всхлипываний - она не хотела расстраивать Ганса еще и
этим.
   - Это первое, что я помню, Мигни. Я был одинок и  голоден,  по-настоящему
голоден и всего лишь украл смокву, одну маленькую жалкую смокву. А потом мне
пришлось спасаться от погони. Я никогда не испытывал такого  страха.  Такого
ужаса. А потом я нашел еду и встретил ту старуху. Она была уродлива, морщины
на лице придавали ей злобный вид. Но она  была  самым  добрым  человеком  из
всех, которые мне когда-либо  встречались.  До  того  дня.  -  Ганс  покачал
головой с задумчивым и слегка ироничным видом.
   - А этот обед, это  роскошное  пиршество,  которым  я  наслаждался..,  ты
знаешь, что это было, Мигни? Ты знаешь, что лежало в этой треснувшей  желтой
миске с темной полоской по краю?
   С его уст сорвался какой-то горький смех.
   - В этой миске были  объедки!  Понимаешь,  объедки  со  стола!  Несколько
корок, огрызок огурца, какие-то крошки и малюсенький кусочек хлеба.  Кусочек
настоящего хлеба, пахнувший мясом. Я съел собачий обед из собачьей миски,  и
это было мое роскошное пиршество!
   Мигнариал наклонилась к стремени, отвернув лицо от Ганса, и притворилась,
будто поправляет упряжь. При этом она постаралась незаметно стереть слезы  с
лица. Затем она медленно выпрямилась и сделала вид, что почесывает шею Инджи
в особенно теплом и чувствительном месте под гривой.
   Еще несколько минут прошло в молчании, затем Ганс произнес:
   - Была еще одна женщина - самая добрая из всех людей, которых я  встречал
в своей жизни, и выглядела она совершенно иначе, чем та  старуха.  Голова  -
как арбуз, лицо - словно полная луна, туловище - как бочка, а.., ну, словом,
все большое. Очень большая женщина. Но у нее было  такое  доброе  лицо,  все
время, всю ее жизнь...
   - Это была моя.., моя мать. Ганс кивнул.
   - И теперь ты понимаешь, Мигни, насколько меня интересует,  как  выглядит
тот или иной человек. Я  очень  рано  узнал,  насколько  важен  внешний  вид
человека. Каджет был... Каджет был безобразен. А  мой  нос  напоминает  клюв
голодного ястреба - так мне кто-то сказал  однажды;  сам  я  думал,  что  он
скорее похож на клюв канюка. И почему, во имя всех преисподних, я еду сейчас
через пустыню в компании с хорошенькой  девушкой..,  это  просто  чудо,  это
какая-то невероятная тайна!
   Ганс посмотрел на Мигнариал и улыбнулся. Несмотря на всю свою  решимость,
несмотря на все свои попытки удержаться от слез, девушка все-таки заплакала.
   - О нет! - в ужасе промолвил Ганс. "Она знает, что ее слезы  для  меня  -
все равно что кинжал в бок. Но это не ее вина. И что бы мне, глупцу,  стоило
промолчать и не упоминать Лунный Цветок?"

***

   Просто поразительно, как быстро наступает вечер  в  пустыне.  Особенно  с
точки зрения тех, кто прожил всю свою жизнь в городе на  берегу  моря.  Небо
становится все более  и  более  оранжевым,  а  затем  солнце,  которое  днем
напоминало ослепительную, негаснущую белую вспышку, превращается в  огромный
красный шар, лежащий там, где небо смыкается  с  пустыней.  Солнце  медленно
угасает, умирает, заливая горизонт своей алой кровью. И почти  сразу  же  на
пустыню падает усыпанная искрами звезд темнота, окрашивая песок в  пурпурный
цвет.
   Когда Ганс слезал с лошади, он стенал, кряхтел и жаловался,  как  дряхлый
старик.
   - Ox! - еще раз застонал он, ступив на землю и сделав первый шаг. - 0-ох!
О боги отцов моих, мои ноги! Всего  день  в  седле,  и  что  стало  с  моими
бедрами!
   Мигнариал улыбнулась.
   - Ну да, у меня тоже болит. Но натер ты отнюдь не бедра, милый!
   - Тебе хорошо, у тебя нет.., хм-м. Боги позаботились о  том,  чтобы  вам,
женщинам, было удобнее сидеть  верхом,  -  пробормотал  Ганс.  -  Вы  просто
предназначены для этого. Во-первых, у вас шире бедра. И кроме того,  женщины
более пухлые.., я хочу сказать, то, на чем вы сидите, тоже  устроено  иначе,
чем у мужчин.
   Улыбка Мигнариал стала шире.
   - И как я этого не заметила раньше!
   Ганс слабо засмеялся и двинулся к ней, постанывая и волоча ноги. Он обнял
ее, и они стояли так, пока Ганс не почувствовал, что  у  него  перехватывает
горло, что он хочет совлечь с нее все эти одежды, почувствовать  под  руками
ее тело, уложить ее навзничь и...  Осознав  острое  желание,  он  немедленно
разомкнул объятия и начал стаскивать с себя  длинный  балахон  с  капюшоном,
разминая затекшие плечи  и  продолжая  поскуливать,  когда  ему  приходилось
двигать ногами.
   - О-ох! Если бы боги создали мужчин для того, чтобы те ездили верхом, они
должны были бы.., я не знаю. Они попросту создали нас не для этого, вот  что
я скажу!
   - Попытайся представить, что было бы, если тебе пришлось пройти  бы  весь
этот путь пешком. Ганс недовольно посмотрел на нее:
   - Прекрати веселиться. Если мне хочется ныть и жаловаться, я буду ныть  и
жаловаться. Это мое священное право.
   - Слушаюсь, господин мой жрец, - усмехнулась  Мигнариал  и  тоже  скинула
балахон.
   Оба они с радостью избавились  от  этих  широченных  складчатых  одеяний,
сшитых из белой ткани, потому что белая ткань защищает от солнечных лучей (и
даже отражает их, если  верить  словам  гуртовщика,  который  много  знал  о
пустыне).
   Ганс был одет в старую выцветшую тунику красновато-коричневого  цвета,  с
кожаной шнуровкой на треугольном вырезе горловины и с рукавами, закрывавшими
руки примерно до середины предплечья. Ноги его были обтянуты узкими кожаными
штанами темного желтовато-коричневого цвета, а довершала наряд  пара  мягких
сапог. Естественно, Шедоуспан носил при себе все свое оружие, хотя  огромный
ибарский "нож", длиной с руку Мигнариал, он приторочил к седлу. Вид у  Ганса
был довольно неприметный - он не казался ни особо опасным, ни особо богатым,
и это его вполне устраивало.  Мигнариал  тоже  не  выглядела  изысканно,  но
назвать ее неприметной вряд ли было возможно. Она  была  с'данзо  и  дочерью
Лунного Цветка. На ней было столько  одежды,  что  выглядела  на  две  сотни
фунтов весом. Однако это впечатление было обманчивым.
   Она носила сейчас три кольца из, того несметного количества, что когда-то
надевала ее мать. Возможно, одежда ее, была менее кричащей  и  многоцветной,
нежели у Лунного Цветка. Наверное, на Мигнариал было  не  более  одиннадцати
предметов одежды, включая цветастую шаль и сине-зеленый платок, которым были
повязаны ее откинутые назад волосы. Эти иссиня-черные волосы, цвета воронова
крыла, были острижены только однажды, по достижении  двенадцати  лет  -  это
составляло часть ритуала, знаменовавшего переход к  зрелости.  Помимо  того,
Мигнариал носила нижнюю рубашку, две кофточки, безрукавку, три  юбки  и  два
передника. Как ни странно, цвет одной из юбок совпадал  с  цветом  головного
платка. Ганс уже давно заметил это.  Он  подумывал  было  бросить  замечание
относительно того, что Мигнариал, дескать,  становится  слишком  скромной  в
выборе одежды, но решил отложить это до  более  благоприятного  времени.  По
крайней мере, до более подходящего.
   - И как тебе не надоест таскать столько одежек? Мигнариал пожала плечами,
и румянец на ее щеках стал немного ярче.
   Они остановились на ночь в крошечном зеленом оазисе.  Маленький  колодец,
облицованный камнем, давал жизнь нескольким квадратным ярдам жесткой травы и
двум с половиной хлыстам, которые безуспешно изображали деревья. На каменной
стенке красовалась надпись. Мигнариал прочла ее вслух: надпись гласила,  что
не следует бросать ничего в воду, а  помет  животных  следует  оставить  для
других путешественников, сложив его подальше от колодца.
   - Хм, - произнесла Мигнариал, недоуменно хмурясь. - Зачем  это  нужно?  И
для чего нужна такая надпись? Они что, думают, что  мы  увезем  навоз  наших
одров с собой?
   Ганс хмыкнул и сказал:
   - Ты никогда не знала, что такое бедность.  Девушка  резко  обернулась  к
нему. Ее лицо выражало инстинктивный протест, который многие люди проявляют,
услышав малейший намек на то, что им якобы живется не так уж плохо.
   - Ты полагаешь, что мы купаемся в роскоши? У нас в семье девять человек!
   - Нет, я хочу сказать, что  вы  не  знали  настоящей  бедности.  Глубокой
нищеты,  грязной  нищеты,  когда  даже  кусок  козьего   помета   становится
ценностью. Я узнал об этом довольно рано, когда был еще  совсем  мал.  Самый
лучший помет - козий, но говорят, что верблюжий -  еще  лучше.  Любой  навоз
может служить неплохим топливом, если он как следует подсохнет. Он горит,  и
горит довольно долго. В Низовье полно людей, у которые  нет  дров  д