оей протяженности.
Никодемус с дьявольской скоростью поскакал  от  склада  в  Санктуарии  к
казармам пасынков, которые раньше были поместьем  работорговца  и  имели
достаточно  комнат  для  того,  чтобы  Темпус  мог  предоставить   своим
наемникам после  трудной  победы  роскошь  уединения:  десять  пар  плюс
тридцать одиночек составляли основную часть отряда - до этого вечера...
   Солнце пыталось победить ночь - Нико видел это  через  окно.  У  него
даже не хватило духа вернуться к телу погибшего. Его любимому  духовному
брату, должно быть, будет  отказано  в  почести,  воздаваемой  герою,  -
красном гробе. Нико не мог кричать, он просто сидел  на  своей  кровати,
съежившийся,  осиротевший  и  замерзший,  наблюдая,  как  солнечный  луч
медленно приближается к одной из его ног, обутых в сандалии.
   Вот почему он не увидел Темпуса,  приближавшегося  с  первыми  лучами
солнца и  сиявшего  только  что  вычищенной  формой,  словно  воплощение
божества. Высокая роскошная фигура,  согнувшись,  вглядывалась  в  окно,
солнце золотило его волосы медного цвета и большие загорелые  руки  там,
где они не были закрыты шерстяным армейским хитоном. Он был без оружия и
кольчуги, плаща и ботинок, лоб,  изрезанный  морщинами,  и  волевой  рот
дополняли его хмурый вид. Иногда что-то проглядывало в его удлиненных, с
узким разрезом глазах -  страдание,  страдание,  известное  ему  слишком
хорошо. Он постучал. Не услышав ответа, тихо позвал:
   - Нико! - и снова постучал.
   Подождал, пока пасынок, выглядевший моложе своих двадцати пяти лет, о
которых он заявлял, поднимет голову, встретил  его  пристальный  взгляд,
такой же чистый, как и его собственный, и улыбнулся. Вошел в комнату.
   Юноша медленно кивнул, приподнялся, сел, когда Темпус жестом приказал
ему: "сиди", и притулился в  блаженной  тени  на  его  сбитой  из  досок
походной  кровати.  Оба  молча  сидели,  пока  день  заполнял   комнату,
постепенно  завладевая  их  потаенным  местом.  Преклонив  колени,  Нико
поблагодарил Темпуса за приход. Тот сказал, что, пока будут делать гроб,
ничто не должно нарушать распорядок. Не получив подтверждения,  командир
наемников шумно вздохнул и подумал, что он  и  сам  почел  бы  за  честь
выполнить похоронный обряд. Он знал, что наемники из  Священного  Союза,
принявшие военное прозвище "пасынки", почитали его.  Он  не  предал  это
забвению и не гордился этим, но с тех  пор,  как  они  отдали  ему  свою
привязанность и теперь, вероятно, были обречены быть преданными ему  так
же, как был предан первый их лидер Абарсис,  Темпус  чувствовал  за  них
свою ответственность. Это его проклятие послало воина-жреца Абарсиса  на
смерть, и его соратники  не  могли  предложить  свою  верность  человеку
меньшего звания, напыщенному принцу или абстрактному делу. Пасынки  были
элитой наемников, история их отряда под командованием  священника-убийцы
была почти мифической. Абарсис привел своих людей к Темпусу  перед  тем,
как покончить жизнь самоубийством наиболее почетным образом, оставив  их
как прощальный подарок и способ гарантировать, что Темпус не сможет уйти
от служения богу Вашанке, ведь Абарсис был его жрецом.
   Из  всех  наемников,  которых  рэнканские  деньги  позволили  Темпусу
собрать для принца-губернатора Кадакитиса, этот юный  рекрут  был  самым
необычным.  Было  что-то  удивительное  в   этом   аккуратно   скроенном
черноволосом бойце со спокойными карими глазами и сдержанными  манерами.
Иногда казалось  совершенно  невероятным,  что  этот  скромный  юноша  с
чистыми руками, длинными пальцами  и  робкой  улыбкой  -  главный  герой
Сирской легенды. Темпус решил не пытаться успокоить  перенесшего  утрату
пасынка Никодемуса. Тщательно подбирая слова, соответствующие горю (Нико
свободно говорил на шести языках, древних  и  современных),  он  спросил
юношу, что у него на сердце.
   - Мрак, - ответил Нико на жаргоне наемников, который  вобрал  в  себя
множество языков,  правда,  в  основном  понятия  с  четкими  границами:
гордость, гнев, обида, декларативность, повелительность, абсолютизм.
   - Мрак, - согласился Темпус в той же манере и добавил:
   - Ты должен пережить это. Мы все должны.
   - О Риддлер... Я знаю... Вы можете, Абарсис мог вдвойне, - его  голос
задрожал, - но это нелегко. Я чувствую себя таким беззащитным. Он всегда
был слева от меня, если ты меня понимаешь, - там, где сейчас  находишься
ты.
   - Тогда, Нико, считай, что я здесь надолго.
   Нико поднял заблестевшие глаза, медленно покачал головой.
   - Место успокоения в наших душах, где деревья, люди и жизнь - это он,
пока он там. Как я могу  отдыхать,  если  на  моем  ложе  находится  его
призрак? Для меня не осталось "маат"... Ты знаешь это слово?
   Темпус знал: оно означало спокойствие, равновесие,  стремление  вещей
образовать систему, которая должна быть конкретной и потому возвращающей
к жизни. Он на мгновение мрачно  задумался  о  юном  наемнике,  свободно
говорившем,  словно  адепт  архимага,  о  медитациях,   которые   обычно
переносили его душу  в  мистическую  область,  где  она  встречала  душу
другую. Наконец он сказал:
   - Что плохого в том, что твой  друг  ожидает  тебя  там?  Что  в  том
плохого, ведь не ты сделал это? "Маат",  если  это  тебя  беспокоит,  ты
обретешь вновь. С ним ты связан духовно, но  не  плотью.  Он  не  сможет
причинить тебе вред и увидеть, что ты боишься того, что  некогда  любил.
Его  душа  покинет  место  твоего  отдохновения,  когда  мы   официально
похороним его. Ты должен сделать более прочным мир с  ним  и  преодолеть
свой страх. Всегда хорошо иметь дружескую душу, которая будет ожидать  у
входа, когда пробьет твой час. Ты ведь любишь его?
   Это  вконец  разбило  душу  юного  пасынка,  и  Темпус  оставил   его
свернувшимся на кровати и приглушенно рыдающим. Время  залечит  душевную
рану.
   На улице, оперевшись о дверной косяк,  он  аккуратно  закрыл  обшитую
досками  дверь,  поднес  пальцы  к  переносице  и  потер  глаза.  Темпус
удивлялся своему предложению оказать Нико поддержку. Он не  был  уверен,
что  отважится,  но  сделал  это.  Специальный  отряд  Нико  действовал,
координируя  взаимодействия  (а  -  чаще  разрешая  споры)  наемников  и
Священного Союза, регулярной армии и илсигской милиции.  Темпус  пытался
тайно  разобраться  с  некоторыми  бездомными  мальчишками  -  "уличными
крысами" - реальными хозяевами в этих непомерно разросшихся  трущобах  и
единственными  людьми,  которые  что-либо   знали   о   происходящем   в
Санктуарии, городе, который мог стать стратегически важным пунктом, если
все же с севера придет война. Пасынки-связные часто приходили к нему  за
советом. Еще одна задача Нико состояла в том, чтобы подготовить хорошего
фехтовальщика из известного в Санктуарии вора по  имени  Ганс,  которому
Темпус был должен, но не позаботился расплатиться с ним  лично.  А  юный
бандит,  ободренный  своими  первыми  успехами,  становился  все   более
раздражительным и сварливым, когда Нико, сознавая, что Темпус в долгу  у
Ганса, а Кадакитис необъяснимо благоволит  к  нему,  прилагал  усилия  к
тому, чтобы вывести обучение за рамки фехтования, используя  собственный
опыт в  области  стратегии  кавалерии,  тактики  партизан  и  ковбойских
методов ведения боя, при которых обходились без оружия, делая ставку  на
неожиданность, точность и инстинкт. Хотя вор  признавал  ценность  того,
что пытался вдолбить ему пасынок, гордость заставляла его задирать  нос:
он не мог знать, будет ли у него шанс использовать эти знания, и скрывал
свой  страх  перед  неудачей  под  маской  гнева.  После  трех   месяцев
упражнений пасынок почувствовал  возможным  (черная  кровь  из  желудка,
светлая кровь из легких или розовая пена из ушей говорят  о  смертельном
ударе; корень  тысячелистника,  наструганный  в  рану,  подавляет  боль;
жвачка  из  женьшеня  восстанавливает  жизненные  силы;   мандрагора   в
сотейнике у противника делает его небоеспособным; аконит убивает каждого
десятого; зелень или  сено  привлекают  лошадь  на  л  инию  противника;
проволока с рукоятками  или  нож  делают  ненужными  пароли,  длительное
притворство или фальшивые документы) обратиться к Темпусу с  просьбой  о
необходимости дополнительных занятий. Вор по имени  Ганс  был  настоящим
пройдохой и, как любой другой в  этом  городе,  желал  научиться  хорошо
владеть мечом. Но вот лошади...
   -  Что  касается  искусства  верховой  езды,  -  говорил  Нико  почти
печально,  -  нельзя  научить  тонкостям  езды  самоуверенного  новичка,
который тратит больше  времени,  чтобы  доказать,  что  ему  никогда  не
понадобится владение этим искусством, чем практиковаться в том, чему его
обучают.
   Подобным образом, пока шло  обучение,  боязнь  Ганса  получить  ярлык
обучающегося пасынка или члена Священного Союза  мешала  ему  установить
дружеские отношения с эскадроном во  время  длинных  вечеров,  когда  за
кружкой пива велись продолжительные  разговоры  и  можно  было  получить
много полезной информации.
   Во время доклада  (самой  длинной  речи,  которую  Темпус  когда-либо
слышал от Никодемуса) Темпус не мог не  заметить  тщательно  скрываемого
отвращения, недовольства и нежелания признать поражение, которые таились
в низко опущенных глазах Никодемуса  и  его  озадаченном  лице.  Решение
Темпуса объявить рекрута Шедоуспана окончившим  обучение,  подарить  ему
коня и отправить на дело вызвало лишь слабый наклон головы  -  согласие,
ничего более, у юного и страшно сдержанного молодого наемника. С тех пор
он его не видел. А увидев, не спросил ни о чем из  того,  что  собирался
выяснить, не задал ни одного вопроса об обстоятельствах смерти  партнера
или об особенностях мглы, которая опустошила Лабиринт.
   Темпус шумно выдохнул воздух, проворчал что-то и оттолкнулся от белой
стены казармы. Он собирался пойти  выяснить,  что  сделано  в  отношении
гроба и похоронного обряда, пока солнце не  село  за  окруженное  стеной
поместье. Ему не было нужды слушать юношу, он слушал только свое сердце.
   Он не был  в  неведении  относительно  зловещих  событий  предыдущего
вечера: сон никогда не был его страстью.  Среди  ночи  он  пробрался  по
канализационным   туннелям   в    укромные    апартаменты    Кадакитиса,
продемонстрировав, что старый дворец невозможно охранять, в надежде, что
мальчик-принц прекратит болтовню о "зимнем дворце  -  летнем  дворце"  и
переведет свою свиту в новую крепость, которую построил для него  Темпус
на удобной для обороны дамбе с маленьким  домиком  на  самом  ее  конце.
Получилось так, что именно от принца  он  впервые  услышал  (который  во
время разговора предпринимал доблестные попытки не прикрывать  свой  нос
надушенным носовым платком, который он тщетно пытался найти, когда между
портьерами его спальни появился Темпус, распространяя вонь сточных  вод)
о  мгле-убийце,  которая  унесла  дюжину  жизней.  Темпус  с  молчаливым
согласием принял его утверждение, что маги, должно быть, правы  и  такое
событие  было  полностью  мистическим,  хотя  "гроза  без  дождя"  и  ее
результаты Темпусу были вполне понятны. Ничего таинственного не осталось
для него после изучения в течение более чем трех столетий тайн жизни, за
исключением, возможно,  вопроса  о  том,  почему  боги  разрешают  людям
заниматься магией или почему колдуны допускают к людям богов.
   Столь же скрытным Темпус был, когда Кадакитис, ломая руки с покрытыми
лаком ногтями,  говорил  ему  о  необычной  кончине  Первого  Хазарда  и
удивлялся с мрачным сарказмом, почему бы адептам не попытаться взять  на
себя вину за грехопадение  одного  из  них  предположительно  с  сестрой
Темпуса (здесь он  искоса  глянул  на  Темпуса  из-под  своих  белокурых
фамильных локонов), беглой убийцей магов, которая, как он  теперь  начал
думать,  была  плодом  ночных  кошмаров  колдунов.  (Когда  эта  персона
оказалась у них в темнице, ожидая следствия и приговора,  не  нашлось  и
двух свидетелей, способных опознать ее, а  как  она  сбежала,  никто  не
знал.) - Могло быть и так, что адепты провели чистку своего ордена и  не
хотят, чтобы кто-нибудь знал об этом, как ты думаешь?  -  Это  тщательно
продуманное политическое заявление Кадакитиса означало уклонение  принца
и его властных структур от вовлечения в это дело. Темпус воздержался  от
комментариев.
   Смерть Первого Хазарда  оказалась  приятным  сюрпризом  для  Темпуса,
который потакал активной (но тайной) кровной мести гильдии магов. Он  не
выносил колдовства любого рода.
   Он изучил и отбросил полностью философию, системы личной  дисциплины,
подобные используемой Нико магии,  религию,  разновидность  дьявольского
учения, насаждаемого магами-воителями, носившими на лбу Голубую  Звезду.
Человек, в юности провозгласивший, что  он  предпочитает  вещи,  которые
может трогать и  чувствовать,  не  переменился  со  временем,  а  только
утвердился в своих взглядах. Адепты и колдуны были ему омерзительны.  Он
еще в юности познал на себе  мощь  настоящих  колдунов  и  все  еще  нес
проклятие одного из них, а потому его ненависть к ним была  неувядаемой.
Темпус подумал, что, даже когда умрет, его злоба будет беспокоить  их  -
он, во всяком случае, надеялся, что так и будет. Для борьбы с  искусными
волшебниками необходимо  было  великолепное  знание  чернокнижия,  а  он
остерегался подобных наук. Цена  была  слишком  высока.  Он  никогда  не
признал бы силу выше свободы, вечное рабство духа было  слишком  большой
ценой за преуспевание в жизни. Но в то же время обычный человек  не  мог
выстоять один против опаляющей ненависти колдуна. Чтобы выжить,  он  был
вынужден заключить пакт  с  богом  войны  Вашанкой.  И  был  посажен  на
ошейник, подобно дикой собаке, следуя за ним по пятам. Но то, что делал,
ему не нравилось.
   Были в этом и свои плюсы, если их можно назвать таковыми.
   Он жил беспечно, хотя вообще не мог спать,  он  был  невосприимчив  к
простой и отвратительной военной магии, у него был меч,  который  крушил
чары словно мел и светился, когда бог проявлял заинтересованность. В бою
он был гораздо быстрее смертных - пока они медленно  двигались,  он  мог
делать все, что хотел, на  заполненном  людьми  поле,  которое  казалось
свалкой для всех, кроме него  самого.  Вдобавок  его  огромная  скорость
увеличивалась за счет коня, если конь был определенной породы и крепкого
сложения. И раны, которые он получал, излечивались быстро  -  мгновенно,
если бог любил его в этот день, и медленнее,  если  они  были  в  ссоре.
Только однажды, когда он и его бог серьезно поссорились из-за вопроса  о
том, была ли изнасилована сестра  бога,  Вашанка  действительно  покинул
его. Но даже и тогда способность к регенерации - замедленной,  но  очень
болезненной - сохранилась.
   В этом были причины его таинственности. Только в среде  наемников  он
мог без страха смотреть глаза в глаза. В эти дни в Санктуарии  он  много
времени проводил среди своих людей.
   Смерть Абарсиса поразила его сильнее, чем он мог допустить.
   Иногда казалось, что еще одно несчастье, обрушившееся на его плечи, и
он рассыплется в прах, которым, несомненно, станет он рано или поздно.
   Когда он проходил по выбеленному двору мимо конюшни, лошади  высунули
сквозь  решетку  серо-стальные  морды  и  заржали.  Темпус   остановился
погладить их, шепча теплые, дружеские слова перед тем, как  выйти  через
заднюю  калитку  на  учебный  плац,  представлявший  собой  естественный
амфитеатр, окруженный небольшими  холмами,  где  пасынки  тайно  обучали
нескольких илсигов, желавших попасть  в  резерв  милиции,  финансируемой
Кадакитисом.
   Закрыв за собой калитку и посматривая искоса на  арену  (пересчитывая
по головам солдат, которые или сидели на изгороди,  или  прислонились  к
ней, или топтали песок, чеканя шаг, тренируясь для вечернего похоронного
обряда), он подумал  о  том,  как  хорошо,  что  никто  не  в  состоянии
определить причину смерти Первого Хазарда. Ему следовало определиться  в
отношении своей сестры Саймы, и  чем  быстрее,  тем  лучше.  Он  дал  ей
свободу, но она злоупотребила его терпением. Он старался не принимать во
внимание тот факт, что оплатил ее долги  своей  душой  с  тех  пор,  как
архимаг проклял его за ее действия, но не хотел  игнорировать  ее  отказ
воздержаться от борьбы с чародеями. Вообще это было ее право  -  убивать
колдунов, но у нее не было права делать это в городе, где он  разрывался
между законом и моралью. Вся сложность в деле  с  Саймой  заключалась  в
том, что он не хотел быть наблюдателем. Так ничего и не решив, он шел по
холодной бурой траве к деревянной изгороди  высотой  ему  по  грудь,  за
которой в более счастливые дни его люди обучали илсигов  и  друг  друга.
Сейчас  они  складывали  там  погребальный  костер,  таская  хворост  из
кустарника за алтарем Вашанки, в виде пирамиды  из  камней,  указывающей
прямо на восток.
   Пот никогда не собирается каплями на холодном зимнем воздухе, но  изо
ртов при дыхании шел белый пар; ворчание и насмешки были хорошо слышны в
бодрящем утреннем воздухе.
   Темпус наклонил голову и  вытер  губы,  чтобы  скрыть  улыбку,  когда
услышал  поток  ругательств:   один   из   тащивших   сучья   уговаривал
бездельников взяться за  работу.  Ругань  можно  было  отнести  ко  всем
неработающим. Сидящие на  изгороди,  отшучиваясь,  соскочили  на  землю,
другие отлепились от стены. Перед ним они делали вид, что их не касается
дурная примета случайной смерти. Но  и  ему  было  нелегко  перед  лицом
беспричинной смерти, отнимающей  славу  гибели  на  поле  боя.  Все  они
боялись случайной гибели, бессмысленной немилости судьбы, ведь они  жили
как по воле случая, так и по милости бога. Когда дюжина  солдат  гурьбой
направилась к кустарнику позади алтаря,  Темпус  почувствовал,  что  бог
зашевелился внутри его, и побранил Вашанку за потерю бойца. Сейчас у них
были не лучшие отношения -  у  человека  и  его  бога.  Настроение  было
препаршивым, зимний мрак и сообщения о кровавых грабежах мигдонианцев на
севере, к подавлению которых у него не было возможности  присоединиться,
вызывали у него чувство обреченности.
   Первое, что он заметил, это то, что два человека, спустившиеся к нему
с возвышения у алтаря, были ему незнакомы, и лишь  потом  он  сообразил,
что ни один из пасынков не двинулся: каждый стоял как  вкопанный.  Холод
обдал его, подобно гонимой ветром волне, и покатил к  казармам.  Бледное
небо затянули  облака,  шелковистый  сумрак  поглотил  день.  Собирались
черные тучи, над алтарем Вашанки высоко  в  черном  небе  появились  две
светящихся красных луны, как если бы огромный кот сидел ночью  в  засаде
высоко наверху. Наблюдая за двумя  движущимися  фигурами  (идущими  мимо
неподвижных солдат, которые даже не знали, что стоят сейчас в  темноте),
окруженными бледным нимбом, освещавшим их  путь,  тогда  как  колдовской
холод возвещал об  их  приближении,  Темпус  тихо  выругался.  Его  рука
потянулась к бедру, где сегодня было  не  оружие,  а  только  завязанная
узлом веревка. Следя за незнакомцами, он ждал, закинув руки  за  ограду.
Красные  огни,  светящиеся  над   алтарем   Вашанки,   замигали.   Земля
содрогнулась, камни алтаря посыпались на землю.
   "Удивительно,  -  подумал  он.  -  Очень  странно".  Он  видел  между
вспышками  своих  солдат,   удивляясь,   как   далеко   распространяется
колдовство: были ли они заворожены в своих постелях, или на  плацу,  или
верхом на лошадях, патрулируя город.
   - Ну, Вашанка, - проговорил он, - это твой алтарь они разрушили.
   Но бог молчал.
   Кроме этих двоих, идущих размеренным шагом по земле, изрытой  колеями
от повозок, никто не двигался. Птицы не пели,  насекомые  не  летали,  а
пасынки молча стояли как истуканы.
   Импозантного  человека  в  толстой   меховой   мантии   его   спутник
поддерживал за локоть.  Темпус  пытался  вспомнить,  где  он  видел  это
аскетическое лицо - проникающие в душу глаза были печаль