когда  на  четвертое  утро
после премьеры  леди  Сашана  явилась  в  театр  в  сопровождении  своих
слуг-телохранителей  и  объявила,  что  намерена   любой   ценой   убить
родственника императора.
   - Бедное мое дитя! - воскликнул  Фелтерин,  пододвигая  ей  стул.  Он
заметил, что лицо у Сашаны в синяках. - Ради бога, что случилось?
   Леди  Сашана  положила  руки  на  стол  и  стиснула  кулаки,  пытаясь
заговорить. Но она задыхалась, и чувства, отражавшиеся у  нее  на  лице,
были слишком  сложными  и  запутанными,  чтобы  их  высказать.  Фелтерин
посмотрел на телохранителей и отметил, что они тоже в синяках. А также в
ссадинах и царапинах. Более того,  все  они  опускали  глаза,  не  желая
встречаться взглядом с Фелтерином, и щеки их горели от стыда.
   - Он... - начала Сашана, но снова задохнулась.
   Глиссельранд зашла на кухню, увидела Сашану и  немедленно  сунула  ей
чашку горячего отвара. Следом за Глиссельранд вошла Миртис и  застыла  в
дверях. Лицо ее сделалось профессионально бесстрастным.
   Сашана отпила отвар, закашлялась, потом попыталась начать снова.
   -  Вчера  вечером,  после  представления,  я  получила   записку   от
Вомистритуса. Там говорилось, что он устраивает небольшой званый ужин  и
просит  меня  присутствовать.  После  всех  комплиментов,   которых   он
наговорил насчет премьеры и моего выступления, я решила, что надо пойти.
   - В такой час? - переспросила Глиссельранд. - В Санктуарии?!
   Сашана грустно улыбнулась.
   - Я, может, и  дура,  но  не  до  такой  же  степени!  Со  мной  были
телохранители - поскольку ходить по улицам без них в такой час  было  бы
небезопасно. Вомистритус сам встретил меня в дверях и даже  обрадовался,
увидев моих телохранителей. Он приказал слугам дать им мяса  и  вина,  а
сам провел меня наверх, в комнату, где должен был проходить званый ужин.
   Она еще раз отхлебнула из чашки.
   - Я увидела, что стол накрыт на двоих, и мне сразу все стало ясно.  Я
повернулась,  чтобы  уйти,  но  дверь  оказалась  запертой  снаружи.   Я
потребовала, чтобы дверь открыли,  но  он  только  рассмеялся.  Тогда  я
вспомнила ваши уроки и громко  позвала  своих  слуг,  но  все  напрасно.
Вомистритус подошел к столу, сед и принялся за еду.  Он  вел  себя  так,
словно  все  уже  решено.  А  потом  этот   пудинг-переросток   обнаглел
настолько, что принялся декламировать ваш монолог, господин Фелтерин, из
второго действия "Падающей звезды"!
   - "Люди зовут меня злым,  но  не  знают  Всей  глубины  моих  грешных
желаний..." - начал Фелтерин.
   - Да, именно этот! - оборвала его Сашана. -  Представляете?  И  читал
его он - хуже некуда! Ну,  мне  ничего  не  оставалось,  как  подхватить
ответную реплику и подойти к столу. Но Вомистритус все предусмотрел.  На
столе не было ни одного ножа. Все  блюда  нужно  было  брать  руками,  и
выглядели они отнюдь не аппетитно.
   -  Мог  бы  приготовить  и  более  приличный   ужин,   -   проворчала
Глиссельранд.
   - Да критик не видит разницы, - отозвался Раунснуф.
   - Я сказала, что скорее пересплю с прокаженным, -  продолжила  Сашана
ровным голосом. Потом горько рассмеялась. - Могла бы и  догадаться,  что
грубость только подстегнет его! Он встал из-за стола и двинулся ко  мне,
совсем как в пьесе. Но он не учел моих регулярных занятий борьбой  и  не
знал, что я всегда ношу за повязкой нож. Я полоснула его  по  горлу,  и,
великие боги, он должен был упасть мертвым!
   Ее зеленые глаза горели мрачным адским огнем.
   - А  дальше?  -  спросил  Фелтерин,  который  по  привычке  и  складу
характера  был  не  только  прекрасным  актером,   но   и   превосходным
слушателем.
   - Попасть-то я попала, но его спасли складки жира! Он закричал, кровь
хлестала вовсю, но мой нож не достал до вены. Тут же вбежали его слуги и
схватили меня. Полагаю, что не один из них недосчитался пальцев,  но  их
было слишком много и они сбили меня с ног. Дальше было еще хуже.
   Она помолчала.
   - Он перевязал горло, его глаза покраснели еще больше.
   Потом его слуги привели моих телохранителей, связанных и избитых.  Их
заставили смотреть, как он...
   Сашана замолчала, на ее  лице  отразилась  смесь  гнева,  отчаяния  и
ужаса. Один из ее слуг зарыдал.
   - Он... Он прочел еще один кусок из пьесы, - наконец вымолвила она. -
"Люблю я укрощать тигрицу в битве..."
   В комнате воцарилась зловещая тишина. Потом раздался голос Миртис:
   - Он изнасиловал тебя.
   Сашана только и ждала этих слов.
   - Да, эта тварь меня изнасиловал! - закричала она, вскакивая на ноги,
с кинжалом в руках. Чашка со звоном ударилась о противоположную стену  и
разлетелась на кусочки. - Я убью его!
   Из всех присутствующих только Миртис сохранила способность двигаться.
Остальных сковал ледяной ужас и невыразимый гнев. Мадам подошла к Сашане
и обняла ее. Девушка наконец смогла дать волю слезам.
   Вскоре Сашана успокоилась и прошептала, уткнувшись в грудь Миртис:
   - Я убью его.
   - Нет, дитя мое, - ответила Миртис. - Ты не убьешь его.
   Если он умрет, то избегнет наказания, а  ты  до  конца  жизни  будешь
страдать.
   - Не понимаю, - сказала Сашана.
   - Я говорю о справедливости, - ответила мадам. - Он  не  забрал  твою
жизнь, значит, его смерть - неравнозначное наказание. Мы должны  воздать
ему по заслугам. Отыскать способ, как заставить  его  почувствовать  то,
что чувствуешь ты.
   - Может быть, с помощью магии? - спросил Фелтерин. - Или...
   - Миртис, - вступила в разговор Глиссельранд, - мне кажется,  нам  не
найти желающего изнасиловать Вомистритуса.
   Миртис только хмыкнула.
   - Это Санктуарий,  Глиссельранд,  -  сказала  она.  -  Здесь  это  не
проблема. Дело в другом. Я имела  в  виду  не  сексуальную  сторону  его
преступления, а ту жестокость  и  унизительность,  с  которой  оно  было
совершено. Притом необходимо обломать рога этому ублюдку так,  чтобы  за
нас не отдувался потом весь город.
   Сашана немного отстранилась от Миртис.
   - Ох, он же предупредил! - вспомнила она. - Когда все  было  кончено,
он сказал, что я ничего не смогу с ним сделать, потому что, если  с  ним
что-нибудь случится, император не оставит от Санктуария камня на камне и
расправится со всеми жителями - велит казнить каждого десятого.  Он  еще
насмехался, спрашивал, кого из десяти моих друзей я хотела бы видеть  на
эшафоте!
   - Госпожа!  -  вскричал  телохранитель,  который  недавно  плакал.  -
Позволь мне убить его! А потом я пойду во дворец и  отдам  себя  в  руки
принца! Санктуарию ничего не будет угрожать, а все мы будем отмщены!
   - Благородное предложение, Милее, - ответила Сашана. - Но я  не  могу
пожертвовать тобой ради твари, которая и мизинца твоего не стоит.
   - Леди Сашана, - обратился к ней Раунснуф,  и  на  этот  раз  он  был
серьезен, как никогда. - Могу я предложить план?
   Сашана обернулась к нему. Она все еще дрожала,  но  одна  возможность
действовать, действовать любым путем, казалось, успокоила ее.
   - Да?
   - Миртис, - обратился комедиант к мадам, - какие у тебя  отношения  с
владельцем "Дома Плеток"?
   - Весьма неплохие, - ответила она.
   - В этом доме есть небольшой внутренний дворик, с колодками, -  начал
Раунснуф.  -  Когда  здесь  были   пасынки,   это   место   пользовалось
популярностью, по крайней мере мне так сказали,  но  в  последнее  время
дворик пустует. Особенно после того, как этот козопас...
   - Да-да! - перебил его Фелтерин, который начал понимать, куда  клонит
комедиант. - Так что там насчет колодок?
   - Всякому, кто не испытал это на себе, кажется, что это легкая пытка,
- сказал Раунснуф. - Но вы только представьте: вы стоите,  согнувшись  в
три погибели, ваши кисти рук и голова зажаты деревянной доской,  задница
оттопырена - совершенно беспомощное положение.  Сперва  начинает  болеть
спина, потом плечи, ноги и все остальное. Они ноют, они  разрываются,  и
под конец первого же дня вы готовы отдать все на свете, чтобы эта  пытка
прекратилась. Неплохо само по себе, даже  если  служители  заведения  не
примут  участия  в  истязании,  а  они  просто  обожают  измываться  над
связанной жертвой.
   - Неплохо для начала, - сказала леди Сашана, немного  приободрившись.
- Но речь идет не о симпатичном мальчике-рабе, а о Вомистритусе.
   - Моя леди, - заметил Раунснуф, чьи маленькие  глазки  заблестели  от
порыва  вдохновения,  -  этот  дворик  предназначен  для  удовлетворения
специфических клиентов, которые предпочитают страдать на публике. Вокруг
есть окна, откуда любой может наслаждаться зрелищем, не будучи при  этом
замеченным. "Дом Плеток" учитывает и эти склонности. Можно спрятаться  у
окна и за пару монет заказать любое представление. И  я  уверен,  что  в
Низовье полным-полно народу, который не может наскрести денег для визита
на Улицу Красных Фонарей и чьи  вкусы  и  привычки  мы  не  в  состоянии
представить себе даже в самых кошмарных  снах.  Можно  шепнуть  словечко
Моруту, королю нищих, и посмотреть, что из  этого  получится.  Возможно,
вам трудно поверить, но в Санктуарии живет множество людей, по сравнению
с которыми Вомистритус покажется красавчиком!
   Сашана глубоко вздохнула и перестала дрожать.  Ее  гордый  подбородок
снова приподнялся, но она все еще смотрела на Миртис, ища поддержки.
   Миртис улыбнулась и кивнула с таким видом, что у самого Темпуса кровь
застыла бы в жилах.
   - Было бы неплохо, - сказала Глиссельранд, и ее низкий  голос  звучал
на удивление рассудительно, - чтобы никого нельзя было  опознать.  Кроме
того, Вомистритус не должен говорить со своими мучителями, а то  еще  он
предложит им кучу денег и они его отпустят.
   Раунснуф захихикал.
   - А мы замажем ему рот  тем  самым  клеем,  в  который  влезли  мы  с
Лемпчином, - сказал он. - И он прибудет на место,  уже  не  в  состоянии
вымолвить ни слова!
   - Прекрасно! - воскликнула Сашана.
   - Господин Фелтерин, - продолжил Раунснуф, - мы уже несколько лет  не
ставили "Толстого гладиатора". Можно,  мы  возьмем  костюмы  демонов  из
последней сцены? Мы выждем некоторое время, потом  заманим  Вомистритуса
под видом какого-нибудь свидания в тихое местечко - совсем как в  пьесе,
- внезапно нападем, свяжем, залепим  ему  пасть,  и  он  ни  за  что  не
догадается, кто это над ним так пошутил!  А  костюмы  потом  сожжем,  от
греха подальше.
   Все посмотрели на Фелтерина, но мастер молчал. На  костюмы  ему  было
наплевать. И на риск тоже. Конечно, Вомистритус рано или  поздно  узнает
сюжет "Толстого гладиатора" и сообразит, что ему  отомстили  актеры,  но
это тоже не важно. Не может же он убить  их  всех!  Император  Терон  не
сможет спустить такое с рук даже своему двоюродному брату. А убийство не
скроешь, о нем узнают все.
   Нет, Фелтерин думал о Сашане. Если он согласится, получится, что  она
обрекла человека на страдания, которые, как  ей  кажется,  пережила  она
сама.  Возможно,  ей  удастся  отплатить,  но  какой  ценой?  Сашана   -
высокородная леди,  но  в  то  же  время  ей  пришлось  пережить  смерть
родителей и ужасы пустыни. Не сломается ли этот нежный юный росток?
   А может, он уже сломан?
   Фелтерин кивнул.
   - Но мы не продумали еще одну сторону,  -  добавил  актер.  -  Может,
Вомистритус и не сумеет доказать нашу причастность, но, насколько я могу
судить, он приложит все усилия, чтобы отомстить.  Мы  должны  пригрозить
ему так, чтобы он навсегда зарекся трогать нас.
   В  комнате  вновь  наступила  тишина,  которую  нарушило   осторожное
покашливание от двери. Все обернулись и  увидели  Лало-Живописца.  Челка
растрепана, а пальцы сжимают папку с эскизами декораций, которые ему  не
понравились, и он пришел показать новые.
   - Мне кажется, я могу вам помочь, - сказал Лало.
   Так вот и вышло,  что  в  пустынном  уголке  парка  Обещание  Рая  на
толстого господина в платье цвета  гусиного  помета  напали  демоны.  Он
закричал, но его слуги перетрусили, а когда все-таки ринулись на  помощь
хозяину,  дорогу  им  перекрыла  когорта  гладиаторов  из  школы  Лована
Вигельса. Вопли их господина вскоре прекратились, вернее, стали глуше, и
слуги (которым платил не Вомистритус, а государство) взяли руки в ноги и
быстро убрались подальше.
   Демоны появлялись в парке не впервые. Но спустя некоторое время дамы,
злоупотреблявшие кррфом,  и  женщины,  слишком  страшненькие  для  Улицы
Красных Фонарей, все равно возвращались туда и наверстывали упущенное.
   Если приглядеться, можно было заметить, что несколько вечеров  подряд
школьница, переодетая школьником (в "Венчании горничной"), двигалась  на
сцене несколько скованно. Это придало  пьесе  некий  печальный  оттенок,
которого не было во время премьеры. Тема Серафины  проявилась  несколько
ярче, чем остальные.
   Можно было заметить также, но это прошло незамеченным, что  некоторые
жители Санктуария смотрели спектакль по несколько раз. И не появилось ни
одной критической статьи.
   Трудно  быть  Честным  и  Справедливым  критиком.  Он  должен   знать
стандарты, по которым оценивает произведение искусства, и в то же  время
проникнуться его эмоциональным настроем.  Он,  как  и  режиссер,  должен
видеть пьесу с позиции всей аудитории.
   Собственно, он и должен быть всей аудиторией одновременно.
   Но зрители не просто наблюдают за ходом пьесы. Они участвуют  в  ней.
Даже великолепно поставленная пьеса, которую никто не видел,  пьесой  не
является. Картина, не дошедшая  до  зрителей,  не  существует  даже  для
самого художника. Потому что цель любого  вида  искусства  (да  и  всего
значимого в жизни) - в общении.
   Дерево, упавшее в глухом лесу, никого не тронет.
   Зрители не просто приходят в театр, они приносят с собой  Созерцание,
Восприятие  и  Ответную  реакцию.  Зрители,  которые  не   желают   быть
вовлеченными в чувства и переживания произведения, похожи на любовников,
которые бревном лежат в постели и ждут, когда их начнут ублажать.
   Разница - такая же, как между несчастными женщинами,  шатающимися  по
тропинкам Обещания Рая и великолепными дамами, плывущими  под  атласными
парусами Дома Сладострастия. Разница между куртизанкой и шлюхой.
   Одним словом, зрители, не желающие играть свою  роль,  некомпетентны.
Ничто - ни представление, ни картина, ни книга, ни музыка не затронет их
сердца. А критик всегда остается со зрителями.
   Короткий дождь смыл чернила с листков, уродовавших стены домов. А  на
внутренней стенке шкафа в одной из комнат дворца появился новый портрет.
Лало-Живописец вручил его принцу Кадакитису, не пожелав  выставлять  его
на всеобщее  обозрение,  поскольку  безжалостная  и  точная  кисть  Лало
изобразила на нем Истинную  Душу  обнаженного  толстяка,  закованного  в
колодки в "Доме Плеток". Принц мог показать этот портрет  императору  во
время очередного визита Терона в Санктуарий, и тот, кто был изображен на
картине, об этом знал.
   Маленькую собачонку настойчиво попросили не усердствовать с  фокусами
во время спектакля, поскольку она оттягивала внимание зрителей на себя.
   А однажды вечером, когда актеры вошли в артистическую, во всех  вазах
оказались букеты черных роз.
 
СБОР ВИНОГРАДА 
 
Диана МАКГОУЭН 
 
   По слухам, в  Санктуарий  вновь  возрождалось  былое  благосостояние.
Улеглась буря страха, бушевавшая  со  времен  Чумных  бунтов,  поскольку
враждующие группировки, раздиравшие город на части, перебили друг  друга
или разъехались в поисках новых  военных  рубежей  и  более  выгодной  в
денежном вопросе работенки.
   Улицы, казалось, постепенно  стали  мирными  и  спокойными,  а  дела,
казалось, резко пошли в гору. Определяющее слово здесь - "казалось".
   Тем не менее торговля заметно приблизилась к процветанию.
   Бейсибские и ранканские завоеватели,  казалось,  отдали  предпочтение
дипломатии, позабыв  о  бесчинствах  и  усмирении  с  оружием  в  руках.
Деятельность террористов, возглавляемых НФОС, которые могли бы возражать
против мирного течения жизни, находилась в упадке. И если верить слухам,
Зип  -  бывший  лидер  НФОС  -  сейчас  следит  за  порядком  на  улицах
Санктуария. Некоторые верили, другие недоверчиво качали  головами.  Хотя
эти сведения и казались им в высшей степени подозрительными, но даже они
не могли отрицать, что ночные набеги террористов прекратились и  молодые
мордовороты больше не пристают среди бела дня к торговцам, требуя "взнос
за охрану".
   -  Санктуарий  наконец  стал  настоящим  Санктуарием,  -  соглашались
торговцы. Они-то  выжали  все  возможное  из  нового  положения,  крайне
благоприятного    для    обогащения.    Каменщики,    разнорабочие     и
профессиональные строители, хлынувшие  в  город  на  постройку  стен  по
постановлению  Молина  Факельщика,  безмерно  способствовали  расширению
городской торговли.
   Разбогатевшие мастеровые принесли немалый  доход  местным  купцам,  и
купля-продажа  стала  стержнем  крепнущей  экономики  Санктуария.  Самые
практичные и дальновидные вкладывали деньги в развитие  бизнеса,  что  в
скором времени должно было с лихвой  окупиться.  Город,  который  совсем
недавно назывался не иначе, как "выгребная  яма  империи",  теперь  стал
местом, где жители раздробленного и уставшего от войн государства  могли
отдохнуть и восстановить мирную и безбедную жизнь.
   Из Рэнке хлынул поток эмигрантов.  Они  выкладывали  неплохие  деньги
караванщикам, чтобы пересечь пустыню и добраться  до  портового  города,
где правили  принц  Кадакитис  и  его  бейсибская  супруга  Шупансея.  У
некоторых беженцев находились в городе ранканские родственники,  готовые
предоставить им кров и защиту. Другим, в том  числе  и  Марьят,  повезло
меньше.  От  всей  ее  некогда  многочисленной  и  могущественной  семьи
осталось только трое внуков, и она забрала их в Санктуарий, чтобы начать
все сначала. И хотя ей не на что было надеяться, кроме собственных сил и
толики удачливости, она смотрела в будущее с неиссякаемым оптимизмом.
   Марьят остановила фургон на Базаре. Позади остановился другой фургон,
которым правил Келдрик, ее старший внук. Келдрик  и  его  сестра  Дарсия
тревожно огляделись, отметив, что никто не пытается напасть на  фургоны.
Хотя мальчику было всего лишь четырнадцать лет,  а  девочке  двенадцать,
после событий последних лет они повзрослели настолько, что  смотрели  на
мир далеко не детскими глазами. И знали, что нельзя допустить, чтобы под
фургонный тент проник чей-нибудь любопытный  взгляд,  поскольку  в  этих
двух повозках хранилось будущее семьи Марьят.
   Пока двое старших внучат подозрительно  оглядывались,  а  младшенький
спал в переднем  фургоне,  Марьят  высматривала  безопасный  путь  через
площадь  в  сторону  жилых  районов  Санктуария.  Их  небольшой  караван
представлял собой островок в бушующем людском  море.  Вокруг  плескались
пестрые юбки С'данзо. Купцы громко расхваливали свой  товар,  покупатели
платили денежки и живо его разбирали. Стражники толкались в толпе, делая
вид, что следят за порядком. Там и сям слышались жалобные  вопли  нищих.
Монеты кочевали из одного кармана  в  другой  с  невероятной  скоростью.
Мычание, блеянье и  рев  животных,  томящихся  в  клетках,  сливались  с
воплями продавцов, покупателей и воров Базара.
   Не в первый раз за последние месяцы Марьят почувствовала  себя  не  в
своей тарелке. Она пригладила  свои  пепельные  волосы,  которые  быстро
белели  с  того  дня,  как  ее  прошлая  жизнь  неожиданно   и   кроваво
закончилась. Эта еще нестарая женщина никогда  не  красила  волосы,  как
делали многие дамы ее круга. Она высоко  несла  седеющую  голову  с  тем
достоинством, которое приходит только с возрастом. Ее  вера  в  удачу  и
добро чудесным образом помогла сохранить  красоту  лица  и  грациозности
фигуры, несмотря на пережитые ужасы и страдания.
   Марьят была высокой и статной женщиной за  пятьдесят.  Она  держалась
прямо и спокойно и сохранила  хорошие  манеры  высокопоставленной  леди,
которой и была совсем недавно.
   Первое впечатление  от  Санктуария  было  незабы