адеяться  на  новую,  великую
любовь, будет верить, что все снова наладится, станет как  прежде.  Хотя
видит, как двое людей, которых он более всех на свете  уважал  -  да-да,
именно УВАЖАЛ, потому что она-то, проклятая, была женщиной  до  кончиков
ногтей! - буквально лишаются рассудка, ведут  себя,  как  совершеннейшие
безумцы... А он все ждет, все надеется, что однажды утром они  проснутся
полностью выздоровевшими, придут к нему и скажут: "Ты уж прости нас..."
   Человек, весь мир которого вдруг так страшно перекосило, не  способен
убить себя. И он не может  никуда  уйти  -  даже  если  лежащее  на  нем
проклятье все время куда-то влечет его - именно потому, что  все  в  его
обезумевшей вселенной сорвалось с привычных мест и перемешалось,  плохое
и хорошее, правильное и не правильное; а более всего потому, что он (все
еще!) верит, что если удастся еще немного продержаться, если  удастся  -
пусть силой! - вбить в башку хотя бы кому-то из  них  капельку  здравого
смысла, тогда все как-нибудь  образуется,  все  снова  встанет  на  свои
места.
   - Ишад, будь ты проклята, я вовсе не хотел  этого!  Я  же  ничего  не
понимал! Ишад, чтоб тебе  пусто  было,  хватит!  Довольно  меня  мучить!
Открывай эту проклятую дверь!
   Да, это он кричал; это его хриплый голос то срывался,  то  становился
по-детски пронзительным, точно у подростка. И это  он  стоял  сейчас  на
четвереньках в мокрой траве, потому  что  земля  вдруг  резко  качнулась
вправо, перед глазами у него потемнело  и  он  упал,  больно  ударившись
плечом. Он с огромным трудом попытался подняться: подтянул под себя одну
ногу,  уперся  рукой,  подтянул  вторую  ногу  и  наконец  встал;  потом
повернулся и побрел назад к калитке, думая, что вряд ли ему хватит  сил,
чтобы дойти до нее и не упасть, а если он упадет, то так и будет  лежать
под дождем, пока не замерзнет до смерти.
   Но он не упал. А все-таки добрался до своего гнедого жеребца и  повис
на нем, прижавшись к его теплому боку, пока не восстановил дыхание.
   - Забери и его тоже, что ж ты?  -  бормотал  он,  обращаясь  к  живой
изгороди, к этим неестественной красоты розам, к этой ведьме, что  взяла
его душу в полон. - Ты ведь все у меня отняла, бери уж и его...  И  будь
проклята!
   Если она и услышала  его  -  с  помощью  каких-то  своих  ведьминских
штучек, которые давали ей возможность знать все, что происходит  вокруг,
- то никак не отреагировала. Гнедой стоял смирно, и Стратон спокойно сел
в седло, а потом они поехали куда глаза глядят; Стратону было совершенно
безразлично, куда конь понесет его  -  в  безопасное  убежище  или  вниз
головой с утеса.  Пусть  сам  выбирает.  Вода  в  реке,  видневшейся  за
деревьями, была грязная, взбаламученная, однако река  выглядела  все  же
куда более приветливой и дружелюбной, чем этот город.
 
*** 
 
   Ишад села к столу. Дом ее странным образом  изнутри  казался  гораздо
просторнее, чем снаружи, да и комнат в нем было больше, чем  можно  было
предположить по числу видимых окон. В гостиной царил  беспорядок;  плащи
ее бывших любовников, точно оторванные крылья  мотыльков,  ярким  ковром
устилали пол, диван, кресла, постель...  То  там,  то  здесь  попадались
всякие  безделушки  и  украшения,  на  которые  легко  было   наступить,
раздавить... Ее они совершенно не интересовали,  особенно  в  эти  серые
страшные дни.
   Она поставила локти на стол и, закрыв ладонями лицо, удалилась в  тот
странный мир, который пасынок Нико  называл  "небытием"  и  который  она
давно научилась находить внутри себя. В ее случае это был целый лабиринт
коридоров со множеством дверей, каждая из которых  была  снабжена  своим
замком и ключом.
   В этих коридорах она чувствовала себя в  безопасности,  но  там  было
множество поворотов и темных углов, а также -  дверей,  которые  зловеще
дребезжали и перекликались голосами давно умерших  людей.  И  стоило  ей
подумать о том, что там, за этими дверями, как запоры на них ослабевали.
   Так что она старалась об этом не думать.
   Но где-то там дальше была еще одна дверь.., все еще открытая.
   Ишад знала, что она там есть. Чувствовала. Дверь находилась  в  самом
дальнем и темном конце коридора, и туда ей  идти  не  хотелось.  А  ведь
можно было потихоньку подкрасться к этой двери и, быстро  ее  захлопнув,
повернуть ключ в замке. Но она цепенела от страха при мысли о  том,  что
там, внутри. Однако если так ничего и не  сделать,  то  все  это  так  и
останется нетронутым, неповрежденным на долгие годы... Ничего, время еще
есть. И наступит такой момент, когда она все-таки соберется с силами...
   А там, в  той  комнате,  находилось  сокровище.  Там  вращался  синий
магический кристалл, дающий власть, тайное могущество.
   Кристалл этот был украден, когда магия Санктуария  была  повержена  в
прах. Ишад сама спрятала его в таком месте, куда не смог  бы  проникнуть
ни один маг, не убив ее прежде, но она - уже в  силу  самого  проклятья,
вызвавшего ее к жизни, - умереть не могла.
   И еще там, во тьме, далеко, ждало  ее  что-то  еще  -  она  и  сейчас
практически могла видеть это нечто -  с  красными  глазами,  улыбающееся
ей...
   И было еще множество дверей, за которыми она  заперла  всех,  кто  ей
доверял. И ключи от них она бережно хранила, спрятав их в  той  комнате,
где находился магический кристалл, дающий безграничную власть.
   И ее главной, единственной добродетелью было то, что  она  все  время
прислушивалась к этому гулу голосов, к их перекличке, сохраняя при  этом
хладнокровие и здравомыслие, хотя все в ней  буквально  кричало,  требуя
выпустить их, чтобы они оставались с нею, совершенно  беззащитные  перед
тем красноглазым НЕЧТО, что ждало там, во тьме.
   Особенно беззащитен был Стратон.
   Ты же исцелила  эту  проклятую  лошадь,  неужели  ты  мне  не  можешь
помочь?
   Как болит у нее внутри!
   Исцелить его? Ну что  ж,  пожалуй.  Этим  она  докажет  ему,  что  не
отреклась от него, что есть еще надежда для них обоих.
   А потом, потом...
   Перед ее мысленным взором возникло его  неподвижное  тело  -  он  был
мертв, как все прочие ее любовники, и утренний свет играл  на  застывшем
челе. Уже одно то, что он любил ее, обрекает его на вечное проклятье.  И
теперь он уже не может принять свое исцеление  как  проявление  доброты.
Нет, для него это будет означать отпущение грехов. И вернет его  к  ней,
но иным - более настойчивым, более самодостаточным, более жестоким  и  с
еще большим отчаянием стремящимся доказать ей свою мужественность,  свою
мужскую силу после всего, что он перенес...
   ...Но как раз это-то и убьет его! Такова природа ее проклятья.
   НЕЧТО во мраке ее  души  мерзко  захихикало.  Уж  ОНО-то  знает...  И
радуется ее беспомощности, когда она держит в своих руках  то,  что  ОНО
так хочет заполучить.
   "Но ведь можно обратиться к Рэндалу, - думала она. - Попросить помощи
у Гильдии Магов".
   Однако это повлечет за собой вещи, к которым она пока еще  готова  не
была. Она знала, что, по всей вероятности, и не будет готова к этому еще
долгие годы. Она нынче слишком выбита из колеи.  Волны  жгучего  желания
или, напротив, полной пресыщенности, управлявшие ею в зависимости от фаз
Луны,  теперь  вздымались  слишком  высоко  и  мощно.  Она  бродила   по
Лабиринту, по Низовью, а  иногда  и  по  верхнему  городу,  недалеко  от
дворца, и мертвые то и дело встречались ей,  встречались  гораздо  чаще,
чем это требовалось, чтобы она могла чувствовать себя в безопасности и в
окружении всего того, что было для нее действительно ценно.
   Да, ее снедало неистовое, жгучее желание, адская похоть,  приходилось
в этом признаться.  Наверное,  это  было  сродни  потребности  Страта  в
алкоголе, который помогал  ему  сражаться  с  темнотой  и  непереносимой
болью.
   И она вожделела его - безумно, неистово!
 
*** 
 
   ОНО опять было рядом. Стилчо  видел  его  красные  глаза,  горящие  в
темноте, улыбку, исполненную самодовольства, на жуткой роже,  освещаемой
изнутри красным светом, просачивавшимся из ноздрей, изо рта и из глаз  и
подобным адскому пламени.
   ОНО снова улыбнулось, и от этой ужасной улыбки  он  с  жутким  воплем
проснулся. Собственный вопль еще звучал у него в ушах, когда он  сел  на
постели, весь в поту, стыдясь своей слабости и ожидая, что Мория ласково
обнимет его и примется успокаивать шепотом - тише, тише, ляг, отдохни! -
и поцелует, и заверит, что все в порядке...
   - Заткнись! - орали где-то за стеной. - Заткнись, проклятая!
   Он прислонился к стене, нервно моргая  и  дрожа,  голый,  на  ледяном
сквозняке. Одурманенная кррфом голова все еще  соображала  плохо,  и  он
попытался нашарить в постели Морию.
   Но там ее не было. Наверное, пошла на рынок.
   Но у них же нет денег. Нет ни гроша, если только...
   Если только...
   - Боги!..
   Он с трудом выбрался  из  постели.  Прошел  в  угол,  разгреб  мусор,
заглянул в тайник.
   Пусто. Золото исчезло. И Мория тоже.
   И он понял, куда она пошла.
 
*** 
 
   Лавка Гортиса в столь ранний час еще, конечно, заперта, но сам он уже
наверняка бродит между прилавками - Мория отлично  знала  его  привычки.
Лавка была расположена в  нижнем  этаже  дома,  целиком  принадлежавшего
Гортису, и ювелир, весьма осторожный и  предусмотрительный,  никогда  не
оставлял товар внизу на ночь, а складывал все и уносил наверх,  в  жилые
комнаты, которые охраняли две злющие собаки.
   Несмотря на то что ни один вор в Санктуарии не стал бы покушаться  на
него, перекупщика краденого, не менее необходимого ворам, чем ежедневный
восход  солнца,  определенные  меры   предосторожности   были   все   же
необходимы, поскольку всегда мог попасться и недовольный клиент.
   Или конкурент.
   Мория взялась за ручку звонка - ручка представляла собой  улыбающуюся
богиню любви Шипри. Все лучше, нервно усмехнулась она, чем если  бы  ее,
умудрившуюся беспрепятственно добраться сюда с  такой  ношей,  встретило
изображение  бога  воров  Шальпы,  будь  он  неладен.   Внутри   звякнул
колокольчик. Мория терпеливо ждала,  поставив  свою  корзину  с  грязным
тряпьем на порог и прижавшись к двери, чтобы не намокнуть под  проливным
дождем.
   Маленькое смотровое окошко отворилось. Она  привстала  на  цыпочки  и
чуточку отошла от двери.
   И тут же вспомнила: вот дура-то! Она и забыла, что сменила обличье  и
совсем не похожа теперь на прежнюю черноволосую Морию-воровку из простой
илсигской семьи...
   Сейчас перед дверью Гортиса стояла прекрасная чужестранка, и хотя  ее
золотистые кудри были повязаны рваным платком,  но  синие  глаза  так  и
сияли под благородным бледным лбом, а светлая кожа прозрачно  светилась,
чего просто не бывает у илсигов.
   - Гортис, - жалобно попросила она, - впусти меня, а?
   Смотровое  окошко  оставалось  открытым  довольно  долго,  во  всяком
случае, куда  дольше,  чем  обычно.  Мория  чувствовала,  что  ювелир  в
замешательстве разглядывает ее.
   - Кто ты? И что тебе нужно?
   - Гортис, это же я, Мория!  Ты  помнишь  меня?  Дело  в  том,  что  я
подкупила одного колдуна...
   Это была ложь, но достаточно близкая  к  правде.  И  этого  вроде  бы
должно было хватить для объяснения через дверь.
   Смотровое окошко захлопнулось, дверь отворилась, и на пороге появился
толстый  великан,  больше  похожий  на  обыкновенного  кузнеца,  чем  на
ювелира. Голова у него была абсолютно лысой, лишь за ушами  торчали  два
жалких пучка волос, делая его похожим на пятнистую  мартышку.  Тело  его
закрывало весь дверной проем. Темные глаза типичного илсига были  широко
раскрыты от изумления.
   - Мория?
   - Это всего лишь.., грим! - Она прижала к себе  корзину  "с  бельем",
которую все труднее становилось держать на весу. -  Да  пусти  же  меня,
Гортис! Клянусь всеми богами, это я, Мория! Сестра Мор-ама.
   Он еще с минуту колебался, потом отступил назад и,  придержав  дверь,
пропустил ее в темную лавку, где было тесно  от  бесконечных  прилавков.
Все внутренние двери, ведущие в потайные отделения, тоже  были  заперты:
ювелир в этой части города, да еще в такое время, не мог не заботиться о
собственной безопасности, а Гортис свято  верил  в  крепкие  запоры.  Он
всегда в них верил.
   - Задница Шальпы! - С тяжким вздохом Мория опустила  наконец  на  пол
свою корзину и принялась с раскрытым  от  изумления  ртом  рассматривать
лабиринт бесчисленных прилавков. - Да здесь вся ранканская  армия  может
заблудиться!
   - Ни ранканская армия,  ни  один  из  этих  болтунов  и  ни  один  из
грабителей сюда никогда не вломится! И никто другой - учти это, девушка!
Я человек уважаемый! Меня уважали еще до  того,  как  начались  все  эти
мятежи и беспорядки. Но перекупкой краденого я больше не занимаюсь,  так
что можешь валить отсюда вместе с тем, что притащила...
   - Не бойся, Гортис, это не краденое, клянусь! Ничего не надо бояться!
- Она нагнулась над корзиной, достала из-под  грязного  белья  слиток  и
протянула ювелиру, с трудом удерживая его на весу обеими руками - так он
был тяжел. - Это золото, Гортис.
   С  ним  у  тебя  хлопот  не  будет,  и  никому  ничего  объяснять  не
потребуется. Можешь делать с ним что угодно, а мне просто открой у  себя
счет... Вот смотри, да смотри  же!  -  Она  опустила  обмазанный  глиной
слиток на пол, сорвала с головы рваный  платок  и  тряхнула  золотистыми
кудрями, каких у уличной девки Мории никогда прежде не было. - Я все  та
же Мория, - сказала она  с  чистейшим  ранканским  акцентом.  -  Но  мне
удалось пробиться, Гортис, и теперь нужно лишь немного денег. Помоги, а?
Сделай такое одолжение, а я уж тебя не забуду,  когда  попаду  в  высшее
общество.
   - Значит, это колдовство? - выдохнул Гортис, тараща глаза от  страха.
- Тебя околдовали!
   - Да, очень дорогое колдовство! И  долгодействующее.  -  Она  подняла
слиток с пола и опять протянула ему. - Возьми-ка. Попробуй, взвесь.  Это
ж сколько чистого золота, Гортис! И ни  одного  камешка  внутри,  можешь
проверить. И все это будет в полном твоем распоряжении. Я же говорю: мне
нужен у тебя счет и чтобы ты мне  время  от  времени  выдавал  небольшие
суммы серебром.
   Которые я смогу тратить без всяких ненужных вопросов.
   - Клянусь Шальпой и Шипри! - Гортис  вытер  вспотевшее  лицо  носовым
платком. - А ведь мне говорили, что  видели  тебя  в  верхнем  городе...
Уверяли, что точно, ты там была... И Мор-ам заходил как-то..,  нож  свой
хотел заложить. Он  тоже  намекнул,  что  ты  теперь  в  верхнем  городе
живешь...
   - А сам он где, братец мой дорогой? -  У  нее  не  было  ни  малейшей
потребности знать это, напротив. Он ведь по-прежнему был  марионеткой  в
руках Ишад. И, видно, навек таким останется или умрет в мучениях. Но  не
узнать хотя бы, жив он  или  умер  -  нет,  такой  неопределенности  она
допустить не могла!
   - Да я его с тех пор и не видел. Понятия  не  имею,  где  он  теперь.
Дай-ка мне эту штуку поглядеть...
   Она передала ему слиток. Он взвесил его на ладони.
   - Чтоб мне пропасть!.. - вырвалось у него.
   - Я ж говорю! И никаких камней внутри! Сплошное золото.
   Гортис прошел за прилавок, отпер решетчатую дверь и подошел к  столу,
на который в щель между ставнями падало немного света. Мория последовала
за ним, нервно закусив губу.  Слиток  гулко  стукнул  по  столешнице,  и
ювелир принялся сбивать с него глину.
   Блеснул желтый металл, кое-где покрытый копотью.
   - Плавили, значит... - буркнул Гортис.
   - Оно не краденое! -  Это  было  не  совсем  правдой.  Она  судорожно
стиснула руки. - От  друзей  досталось.  Они  погибли  -  во  время  тех
беспорядков. А расплавить  мне  его  негде  было.  Я  знаю,  ты  человек
честный, всегда таким был.  Возьми  свою  долю,  какую  всегда  брал,  а
остальное  выплачивай  мне  понемногу,  ладно?   Так   ведь   будет   по
справедливости, верно?
   - Подожди здесь. Мне нужно кое-что принести. - Гортис  быстро  прошел
мимо нее в решетчатую дверь и захлопнул ее за собой.
   Мория остолбенело  уставилась  на  него.  Она  даже  рот  приоткрыла.
Правда, Гортис всегда был помешан на безопасности.
   Может, и теперь это всего лишь  одно  из  проявлений  его  страсти  к
разным предосторожностям?
   Но тут он повернул ключ в замке.
   - Ты что, Гортис? Это же мое золото! Зачем мне его  у  тебя  красть?!
Выпусти меня отсюда!
   - Никуда я тебя отсюда не  выпущу,  -  заявил  Гортис  и  потянул  за
веревку, отчего где-то высоко под крышей зазвенел  колокольчик,  вызывая
стражу.
   - Ты что это делаешь, а?! - завопила Мория, сотрясая прутья решетки и
понимая, что все безнадежно: замки у  Гортиса  всегда  были  крепкие.  -
Гортис, да ты с ума спятил!
   - Я человек уважаемый, - снова заладил свое Гортис.  -  Меня  уважали
еще до того, как начались все эти беспорядки и мятежи.
   И неприятности мне ни к чему  -  у  меня  слишком  много  клиентов  в
верхнем городе. - Он снова подергал за веревку. - Извини, Мория.  Мне  и
вправду очень жаль.
   - А вот я возьму и расскажу им, кто ты на самом деле такой!
   - И ты думаешь, они тебе поверят? Особенно,  когда  я  сдам  им  тебя
вместе с этим здоровенным золотым слитком? Нет, милочка, от этого только
тебе одной хуже будет! А я лишний  раз  докажу  им,  что  больше  такими
делами не занимаюсь. Вот так-то!
   - У меня есть друзья в верхнем городе!
   - Нету у тебя никаких друзей! Уж я-то твоих друзей знаю! Да и  соседи
кое-что порассказали - те, что с Пелесом рядом жили, в верхнем городе, и
погорели с ним  вместе.  Известно,  что  уж  и  приказ  о  твоем  аресте
заготовлен - мало не покажется: и с  колдунами  ты  водилась,  и  поджог
устроила,  и   убийства...   Сама   знаешь,   на   колдунов   закон   не
распространяется, да стражники и побоятся их арестовывать. А вот те, кто
этих колдунов нанимает, будут отвечать по закону, это точно. Ты  ж  чуть
весь город не спалила, а теперь еще и сюда приперлась  с  золотом  своим
колдовским!
   - И никакое оно не колдовское!
   - Да ладно тебе, оно ведь из того сгоревшего дома, верно?
   А там все сплошь заколдованное было! И чтоб я стал из  такого  золота
вещи делать и клиентам своим продавать?! Да ни в жисть!
   А тебя счас стража заберет, вот ты в суде и объяснишь своим  соседям,
что тогда на холме сотворила. А я с этим ничего общего иметь не желаю!
   - Выпусти меня отсюда, проклятый! О, будь ты трижды проклят,  Гортис!
Есть у меня еще  друзья,  есть!  Ох,  смотри,  они  тебя  на  сковородке
поджарят, стукач! У меня и среди колдунов друзья найдутся!
   - Не пугай, не испугаешь. - Гортис был бледен и весь взмок; он упорно
дергал и дергал за веревку. - Нет у тебя никаких друзей, дура ты этакая!
А были бы, так давно бы это золото расплавили - им ведь и  печь  никакая
не нужна... Меня не проведешь! Ну а тебя, конечно, теперь  повесят,  что
еще с тобой делать?..
 
*** 
 
   Где-то в городе упорно звенел сигнал тревоги; Крит  остановил  своего
серого и прислушался. Ему самому не было нужды вмешиваться  -  стража  и
гвардейцы вполне и сами справлялись с такими делами.  К  тому  же  Криту
было не до того: прошлой ночью один из партнеров затеял  со  стражниками
ссору, но те его отпустили, поскольку не знали, что с ним делать. К тому
же указы этого принца-правителя становились все  более  решительными,  и
теперь этот надушенный и завитой педант, черт  бы  его  побрал,  пожелал
ввести налог на бочки и велел  всем  злачным  местам  в  городе  платить
подушную подать - с каждого посетителя... Ко всему прочему  именно  ему,
Криту,  предстояло  сообщить  об  этих  нововведениях  Уэлгрину,   людям
которого и предстояло обеспечить выполнение данных указов.
   Сигнал тревоги - далеко не самое важное событие, и  комендант  города
за это личной  ответственности  не  несет.  Но  у  Крита  было  скверное
настроение, и ему ужасно хотелось набить кому-нибудь морду. С минуту  он
раздумывал, а потом погнал коня  рысью  -  не  то  чтобы  очень  быстро,
поскольку мостовая была мокрой и скользкой, но в