том, отчего  это  Глиссельранд  обладает  таким
поистине чудовищным чувством цвета, Лало торопливо шел по темным улицам.
   Он уже свернул за угол на Серпантине и  спускался  под  горку,  когда
услышал у себя за спиной чьи-то шаги. Близко.., слишком  близко!..  Они,
должно быть, поджидали его в переулке, а он  был  настолько  погружен  в
собственные мысли, что не успел  заметить  их  раньше.  Нащупав  рукоять
ножа, он медленно обернулся.
   Навстречу метнулись тени преследователей. За ними он успел разглядеть
похабную  вывеску  над  дверью  "Распутного  Единорога".  Дверь  таверны
распахнулась, и яркая полоса света упала на мостовую.
   - Помогите! Воры!  Помогите!  -  Лало  понимал  всю  тщетность  своих
призывов,  но  продолжал  кричать.  Потом  взмахнул  ножом;  сверкнув  в
темноте, нож вонзился во  что-то  мягкое.  Лало  услышал  стон  и  нажал
сильнее, но рука его вдруг онемела от боли; удар был так силен, что  нож
вылетел из нее и со звоном  упал  на  мостовую.  Лало  попытался  как-то
защитить голову второй рукой и услышал смех - то  ли  напавших  на  него
бандитов, то ли посетителей "Единорога".
   "Ну почему это случилось со мной именно сейчас?  -  растерянно  думал
Лало,  буквально  припечатанный  к  стене  страшными  ударами.  -  После
стольких лет... И так близко от дома!.. - Сверкнуло лезвие  ножа,  и  он
почувствовал, как в плечо  ему  вонзилось  острие.  -  ..Попался,  точно
какой-то чужестранец.., или просто дурак!"
   Как же это он так вляпался? Кто-то попытался сорвать у него  с  плеча
ящик  с  кистями  и  красками,  он  не  отдавал  и   попытался   ударить
нападавшего,  потом  почувствовал,  как  что-то  летит  прямо  на  него,
попытался пригнуться, но не успел, совсем не-" много не успел...
   Последовал страшный удар, и весь мир вокруг, казалось, остановился.
   Свет и тени, хриплое  дыхание  бандитов,  крики  в  отдалении  -  все
утонуло во тьме, ощущение реальности куда-то исчезло.
   "Джилла, прости..."
   А потом погасли и  боль,  и  сожаления,  и  Лало,  лишившись  чувств,
полетел в какой-то бездонный темный колодец.
 
*** 
 
   Тьма.., затхлый запах... Он невольно поморщился.  Конечности  затекли
после  чересчур  долгого  сна,  навеянного  колдовскими   чарами.   Надо
потянуться. Он  вдохнул  вонючий  застоявшийся  воздух.  Пыль  попала  в
пересохшие ноздри, и Дариос, чихнув, проснулся окончательно. Так, держим
ушки на макушке! Но в окружавшей его тишине он слышал  лишь  собственное
хриплое дыхание. Дариос снова чихнул.
   "Я жив! Я  выжил!"  Даже  в  такой  темноте  Дариос  чувствовал,  что
краснеет от гордости. Он вспоминал охватившую его тогда панику и то, как
разворачивались ряды защитников Гильдии, как рушились  ее  стены  и  как
ревела толпа мятежников.
   И как они бежали - ученики  и  учителя...  Неужели  никто  так  и  не
вспомнит об этом подвале под конюшнями, вход  в  который  был  запечатан
могущественными заклятьями еще до того, как на Севере восстали  нисибиси
и бейсибцы высадились в гавани Санктуария?
   А ведь эти заклятья будут действовать до  тех  пор,  пока  существует
Гильдия Магов! И он будет пребывать в безвременном трансе  до  тех  пор,
пока...
   ...будут  живы  хранители   этого   подземелья,   пока   какая-нибудь
случайность не освободит его...
   Но  сейчас  Дариос  остался  в  этом  подвале  один,  и  двери   сюда
по-прежнему запечатаны заклятьем.
   Проглотив застрявший в  горле  горький  комок,  он  протянул  руку  и
коснулся холодных камней. Пальцы  стали  мокрыми:  откуда-то  сверху  по
стене сочилась вода. Дариос поднес мокрые пальцы ко рту  и  облизал  их.
Потом, глубоко вздохнув, произнес священное Слово...
   Но тьма стояла  стеной.  Впервые  в  жизни  Дариос  ощутил  леденящее
прикосновение Страха.
 
*** 
 
   Судя по характерным звукам, должно быть,  уже  наступило  утро.  Лало
глубоко вздохнул и тут же поморщился: невыносимая  боль  снова  пронзила
виски.  Открыть  глаза  он  не  решался.  Боль  была  незнакомая  -   не
пульсирующая, какая обычно бывает с похмелья, которого он,  впрочем,  не
испытывал уже много лет, а резкая, острая.  Он  опять  вспомнил  быстрые
шаги  в  темноте  у  себя  за  спиной,  ту  яростную  ночную  схватку  с
бандитами...
   "Странно, что я еще жив!" - подумал он.
   - Ну что, очнулся? Ах ты дурачок! - услышал он ласковый голос Джиллы.
- И о чем ты только думал, пойдя таким  путем,  да  еще  ночью,  да  еще
совсем один?
   Голос ее звенел от пережитого беспокойства. Лало улыбнулся.
   Было приятно уже одно то, что он  слышит  ее  голос.  Он  ведь  и  не
рассчитывал когда-либо услышать его снова.
   - Тебе еще повезло, хотя  ты  безусловно  этого  не  заслуживаешь!  -
продолжала она. - Даброу был уверен, что ты мертв, когда отыскал тебя  с
разбитой головой, всего окровавленного. - Даброу был недалек от  истины,
подумал Лало, вспоминая тот страшный удар, который  свалил  его  с  ног.
Словно на голову ему упала  та  самая  "громобойная"  машина  из  театра
Фелтерина. - Сядь-ка, я тут  кое-что  принесла.  Это  лекарство  поможет
унять боль.
   Закусив губу, Лало приподнялся на локтях и очень осторожно  приоткрыл
глаза. Но он, должно быть, ошибся: утро еще не наступило,  и  в  комнате
было совершенно темно.
   - Открой рот, дорогой...
   - Сперва зажги лампу, - потребовал он.  -  Чтобы  я  хоть  ложку  мог
разглядеть.
   - Лампу? Ну хорошо, я открою ставни пошире, если тебе хочется,  чтобы
в комнате было посветлее, но мне  кажется...  -  Джилла  не  договорила.
Несколько мгновений стояла полная тишина, потом он почувствовал, что она
наклонилась над ним: ее дыхание касалось его  лба.  -  Лало...  -  Голос
Джиллы звучал как-то странно. - А почему ты не моргаешь? Скажи,  ты  мою
руку видишь?
   - Нет... - Он повернулся на звук ее голоса,  изо  всех  сил  стараясь
хоть что-нибудь разглядеть  в  непроглядной  тьме.  Боль  злобно  билась
внутри черепной коробки, как зверь в клетке. Лало протянул к жене руку и
почувствовал, как ее огрубевшие от постоянной работы  пальцы  сжали  его
запястье.
   - Джилла, я ничего не вижу! Совсем ничего!
   И тут он, видимо, совершенно утратил контроль над собой.
   Во всяком случае, он еще помнил, как пытался сорвать с головы  бинты,
но потом адская  боль  снова  с  грохотом  захлопнула  перед  ним  двери
сознания. Когда же он снова пришел в себя, глаза его  были  забинтованы.
"Я ослеп... - думал он, в очередной раз вспоминая случившееся той ночью.
- Неужели это навсегда? И что же мне теперь делать?.."
   Целую неделю они жили надеждой - ждали, пока подживет рана на голове,
думали, что эта слепота временная и пройдет сама  собой.  Принц  прислал
своего личного врача. Тот  долго  осматривал  рану,  без  умолку  болтая
всякую чушь о расположении звезд на небосклоне, о дворцовых  сплетнях  и
прочей чепухе, пока Джилла чуть ли не силой не выпроводила его из  дому.
Вид у врача  был,  правда,  весьма  озабоченный.  Затем  Ведемир  привел
какого-то хирурга из своего гарнизона - тот оказался куда более  знающим
и опытным лекарем, однако никаких надежд  на  благоприятный  исход  дела
внушить раненому не удалось и ему.  Он,  правда,  сказал,  что  подобные
ранения в голову, полученные на поле боя, видел нередко и в  большинстве
случаев они хоть и вызывали слепоту, но временную; через несколько  дней
зрение возвращалось.
   - Но не всегда? - встревоженно и тихо спросил Ведемир, отведя врача в
угол. Но Лало отлично их слышал. Вряд ли они,  здоровые,  способны  были
понять, насколько сильно  обостряется  восприимчивость,  всех  остальных
органов чувств, если отказал какой-то один.
   - Не всегда... - согласился хирург и сказал, что не понимает,  почему
этот удар по голове так сильно сказался на зрении. Единственное лечение,
которое он мог порекомендовать,  это  покой  и  время.  -  Ты  сейчас  в
казарму, Ведемир? - спросил хирург  довольно  громко.  Видно,  он  снова
подошел к постели.
   - Да, иду.., подожди минутку...
   Лало почувствовал, как сильная рука старшего сына сжала его руку.
   - Папа, сейчас мне пора на дежурство. Но я скоро вернусь.  -  Ведемир
старался говорить бодрым тоном, и все же голос его чуть-чуть дрожал.
   - На дежурство, как же!  Ха-ха!  Знаю  я!  Тебе  просто  Райан  снова
повидать захотелось! - возмутилась младшая сестренка Ведемира Латилла. -
Ты знаешь, пап,  у  него  во  дворце  завелась  возлюбленная!  Настоящая
благородная ранканка! И очень хорошенькая. Я сама видела, когда  прошлый
раз ходила Ванду проведать.
   - Никакая она не моя возлюбленная! По крайней мере, пока... - Ведемир
погрозил сестре. - Она была помолвлена с одним учеником из Гильдии Магов
и говорит, что помолвка эта до сих пор в силе...
   - Из Гильдии Магов? - переспросила Джилла. - Но те немногие  из  них,
кто еще остался в живых,  теперь  разбрелись  по  всему  городу  или  же
бежали...
   - Неужели ты думаешь, что я не пытался ей это объяснить? - с  горечью
воскликнул Ведемир. -  Если  бы  ее  жених  был  жив,  то  уж,  наверно,
как-нибудь исхитрился бы дать ей знать о себе! Ведь почти год  прошел...
Но если он действительно жив, то я считаю - он ее просто не достоин!
   - Тили-тили-тили тесто, а у Веди есть невеста! -  пропела,  дразнясь,
Латилла, потом Лало услышал пронзительный  визг  и  смех  и  понял,  что
Ведемир поймал сестренку и теперь "мучает" ее - щекочет,  как  бывало  в
детстве. Лало пытался представить себе их лица и не смог; они все  время
казались ему детьми, малышами, какими были  когда-то..,  давным-давно..,
когда он еще мог видеть...
   Слезы сами собой полились у него из глаз.
 
*** 
 
   Ведемир ушел вместе с хирургом в казармы;  Ванда  тоже  вернулась  во
дворец к своей бейсибской госпоже.  Через  несколько  дней  Глиссельранд
прислала  обещанную  шаль,  связанную  крючком.  Шаль  была  размером  с
покрывало для супружеской кровати, и Лало даже обрадовался, что не может
видеть это "произведение искусства". Все в доме шло своим чередом.
   Лало мысленно рисовал те картины, на которые у него так никогда и  не
хватало времени. Он  почти  не  замечал,  чем  его  кормят,  но  однажды
случайно услышал, как Альфи и Латилла жалуются друг другу, и понял,  что
Джилла перестала покупать лакомства, к которым в семье давно привыкли, и
постепенно вернулась к тем блюдам, которые готовила когда-то  давно,  но
которые он-то помнил даже слишком хорошо: в основном бобы и еще  кое-что
в том же духе - посытнее и подешевле. В общем, кухня бедняков.
   Осознав это, Лало снова почувствовал на щеках  предательские  горькие
слезинки, выползшие из-под сомкнутых век.
   "Она не верит, что я поправлюсь..."
   А сам он? В первые недели Джилла не отходила от него ни на шаг и была
очень нежной, покорной. Ее обычно резковатая манера сменилась терпеливой
заботливостью. Но теперь отношение жены к нему снова начинало  меняться.
Она по-прежнему заботилась, чтобы он был накормлен и обихожен, но сидела
с ним теперь в  основном  Латилла  нарезала  для  него  мясо  на  мелкие
кусочки, помогала поднести ложку ко рту...
   - А чем занята мама? - спросил у нее как-то утром Лало. То,  что  это
было утро, он знал - по свежему воздуху, лившемуся в окно. В течение дня
воздух постепенно как бы густел от бесчисленных городских запахов.
   - Она пошла к Ванде, во дворец, - как ни в чем не бывало откликнулась
дочь. - Ванда сказала, что эти бейсибские дамы сейчас очень много шьют -
ты же знаешь, там ведь свадьба скоро! А мама - отличная портниха...
   Лало застонал.
   - Папа, ты что? - встревожилась Латилла. - У тебя  что-нибудь  болит?
Ты не расстраивайся, что мамы нет, - я же с тобой!
   И я прекрасно могу о тебе позаботиться! Пожалуйста, папа, не плачь! -
Он чувствовал  нежное  прикосновение  ее  рук;  девочка  пригладила  ему
волосы, стерла следы слез со щек... - Уж я-то тебя НИКОГДА не покину!
   Лало стиснул ей руку, в ответ Латилла страстно и крепко  его  обняла.
Руки у нее были еще по-детски  слабыми  и  тонкими,  но  юное  тело  уже
начинало расцветать. Ей исполнилось двенадцать.
   Увидит ли он ее когда-нибудь той красавицей, которая  пока  что  лишь
проглядывает в ней?
   Итак, Джилла ищет работу  портнихи.  Она  уверена,  что  работать  он
больше не сможет! Холодная рассудительность этих выводов  потрясла  его.
Неужели она поэтому так теперь от него отдалилась? А что, если он своими
незрячими глазами заметил то,  чего  сама  Джилла  еще  как  следует  не
осознает? Похоже, он прав.
   Ведь он снова - и этот раз стал последним! - не оправдал ее ожиданий.
И теперь Джилла считает, что именно на ней лежит главная ответственность
за семью. Ей нужно поднимать детей.
   Лало почувствовал, что хотя тело его еще живо, но его брак и сама его
жизнь подходят к концу.
   Он  невольно  сильнее  стиснул  Латиллу  в  своих  объятиях,  девочка
пискнула, и он тут же ее  отпустил.  Латилла  выпрямилась,  вздохнула  и
сразу же принялась весело болтать - о том,  что  на  подоконник  уселась
какая-то птичка. Лало, устало откинувшись на подушки,  почти  не  слушал
ее. Неужели так всегда кончается семейная жизнь?
   Он и раньше предполагал, что удары судьбы Джилла  будет  встречать  с
достоинством, молча, хотя молчание, в общем-то, не было для нее  так  уж
характерно. Но ведь сейчас-то  именно  он,  Лало,  пожирает  те  скудные
средства, которые она могла бы израсходовать на детей! Ну а что касается
Латиллы.., о, она-то счастлива! Наконец-то  отец  полностью  принадлежит
ей! И она его первая  помощница!  Дурочка!  Она  еще  не  понимает,  что
подобная любовь к отцу-калеке может украсть у нее молодость.
   А что, если попробовать просить милостыню где-нибудь на перекрестке?
   Просить милостыню  в  Санктуарии?  Ха!  Это  все  равно,  что  искать
душевного тепла у бейнит, сострадания у пасынка или материнской любви  у
Роксаны! У Лало вырвался горький смешок, похожий на  лай.  Встревоженная
Латилла тут же умолкла и снова склонилась над ним.
   - Помоги-ка мне одеться! - попросил он ее,  почувствовав  неожиданный
прилив сил. - Мне надо побольше двигаться, иначе и ноги  у  меня  станут
столь же бесполезными, как глаза!
   Пойдем, Латилла.., прогуляемся с тобой по городу.
   Когда-то - давным-давно! - Лало считал, что слепых благословили боги,
потому что слепые не могут видеть все убожество этого города. Иногда  он
даже находил это довольно смешным.
   Что ж, теперь да помогут боги ему самому! Держась за  плечо  Латиллы,
он понимал, насколько был тогда не прав. Пока они шли по городу,  память
и  воображение  порождали  вокруг  него  столько  образов,  связанных  с
определенными звуками и запахами, что он был  не  в  состоянии  отличить
вымышленные образы от реальных и выбрать из множества окружавших его зол
- а они чудились ему повсюду - одно, настоящее.
   Ночью Лабиринт  действительно  был  именно  таков:  в  каждом  темном
переулке,  свернувшись  кольцом,  точно  змея,   человека   подстерегала
опасность, и лишь яркий свет факела способен  был  выжечь  из  его  души
снедавший ее страх. Но для Лало теперь все  пути  -  днем  или  ночью  -
пролегали в кромешной тьме.
   Они медленно пробирались в сложном переплетении запахов -  на  Базаре
пахло  благовониями,  пищей,   еще   чем-то   знакомым;   кругом   стоял
невообразимый гвалт: кричали разносчики и зазывалы, спорили и  ссорились
покупатели и продавцы. Нервы Лало были напряжены до предела,  когда  они
вышли к Бойне и миновали загоны для скота, откуда доносилось  похоронное
мычание, а воздух до тошноты был  пропитан  навозной  вонью;  потом  они
двинулись дальше,  к  гавани.  Здесь  дышалось  легче:  морской  ветерок
довольно успешно сражался с бесчисленными запахами большого города.
   Наконец они приблизились к верфям - Дало слышал  пронзительные  крики
чаек, хлопанье их крыльев и шелест маховых перьев у самого своего  лица.
Птицы, как всегда, ссорились из-за рыбьих потрохов.  Пока  Латилла  вела
его по гулко гудящим доскам пирса, он старался  не  думать  о  том,  как
играет солнце на поверхности волн и как дивно прекрасны на  фоне  ясного
неба чайки со своими  распростертыми  в  полете  крыльями,  похожими  на
тетиву лука.
   В той пьесе, подумал Лало, король утратил зрение,  потому  что  желал
видеть слишком многое и хотел вытащить на свет божий то, что лучше  было
бы скрыть. Неужели и он, Лало, тоже наказан за  свое  умение  видеть  не
так, как другие? Неужели его ослепили именно за то,  что  он  не  боялся
смотреть на лики великих богов?
   Но ведь сам Илье  одарил  его  этой  способностью!  И  если  бы  боги
действительно желали его наказать,  то  за  последние  годы  им  не  раз
предоставлялась отличная возможность сделать это. Они могли и вовсе  его
уничтожить.
   "А может, это потому, что я  так  горько  оплакивал  свою  утраченную
способность к колдовству? Я ведь так ни разу и не поблагодарил богов  за
те благословенные дары, что от них получил...
   Что ж, теперь у меня ничего нет! Все  мои  способности  -  видеть  не
только глазами, но и сердцем, - заключены в темницу моих незрячих  глаз,
а в своем бесполезном теле я стал лишь обузой для тех, кого люблю!"
   - Тилла!.. Латилла! Тебя чего так давно не видно? Куда ты  запропала?
- услышал он громкий девчоночий голос.
   - Здравствуй, Карие... - Последовало молчание, и Лало догадался,  что
Латилла знаками объясняет своей подружке, что отец у нее  ослеп.  Вторая
девочка тоже примолкла.
   Лало нащупал рукой потрескавшиеся деревянные  перила  и,  держась  за
них, стал спускаться вниз.
   - Ты как, папа? Не устал?
   - Да.., да, немножко, - отвечал он с трудом. - Пожалуй, я посижу тут,
отдохну. Тут удобно. А ты ступай, ступай.., поболтай  с  подружками.  Не
беспокойся обо мне. Мне здесь вполне хорошо.
   Еще несколько минут Латилла крутилась где-то рядом; потом  ее  легкие
шаги стали почти не слышны - она перешла с подружками на другую  сторону
пирса; он слышал, как девчонки болтают и хихикают.
   Волны бились о сваи пирса, когда к нему  причаливала  рыбачья  лодка.
Поскрипывало дерево, хлопала парусина.  Берега  гавани  мешали  морскому
ветру свободно играть в парусах. Зычный мужской голос крикнул кому-то на
берегу слова приветствия,  потом  весь  пирс  задрожал  -  кто-то  бегом
бросился ловить брошенный с лодки  конец.  Боги,  до  чего  же  знакомые
звуки! Лало пытался мысленно представить себе, что именно  сейчас  будут
делать те, кто приплыл на лодке: как  они  будут  спускать  паруса,  как
подтянут судно  к  пирсу,  чтоб  не  болталось  на  волнах...  Но  всего
припомнить так и не смог.
   Опустив голову, он закрыл руками лицо. Сколько раз приходил он  сюда,
чтобы подумать, помечтать. Порой на душе у него было светло и  радостно,
порой его одолевало отчаяние... Но почему ему  никогда  и  в  голову  не
пришло рассмотреть все это КАК СЛЕДУЕТ! Почему  он  никогда  не  смотрел
вокруг, а лишь сидел и пережевывал свои  собственные  мысли  до  полного
изнеможения или пока за  ним  не  приходила  рассерженная  Джилла  и  не
уводила его домой?
   Он вспомнил те давние времена, когда испытал самое горькое свое  горе
(если, разумеется, не считать теперешнего!). Тогда дар Инаса Иорла  стал
для него проклятием, от которого он не находил  спасения.  Лало  помнил,
как безнадежно смотрел в тот день в грязные  воды  гавани  и,  наверное,
бросился бы туда, если бы случайно  не  обратил  внимание  на  весь  тот
мусор, который плавал у пирса.
   "Но ты же не видишь, что плавает в этих водах сейчас?.."
   Неужели это его мысли? Его  слова?  Тихо,  ах,  как  тихо  и  ласково
плещутся волны о причал - такой глуховатый,  успокаивающий  звук,  точно
кто-то поет ему колыбельную...  Лало  еще  немного  повернулся  к  воде,
склонил голову набок, прислушался...
   Всплеск волны, неслышный спокойный откат... Вскоре начнется прилив, и
весь выброшенный на берег залива мусор снова  унесет  далеко  в  море...
Голова Лало все тяжелела, и под ее тяжестью он склонялся к  во