единорога".
   Я хотел быть героем, - думал Лало, заставляя ноги бежать  быстрее,  -
но кто отличит мертвого героя от мертвого дурака?
   Позади прекратилось пение, кто-то застонал. На мгновение  Лало  четко
увидел в свете луны убийцу, который  в  своей  изорванной  сорочке,  без
шелкового одеяния выглядел так, словно вырос на улицах Санктуария. Будто
почувствовав взгляд Лало, Зандерей улыбнулся, сверкнув зубами.
   Тяжело  вздохнув,  Лало  огляделся  вокруг.  Теперь  торопиться  было
нельзя, нельзя было пропустить люк, хотя каждая  клеточка  его  существа
рвалась  бежать.  В  конце  аллеи,  огороженная  булыжником,   виднелась
деревянная крышка. Лало отодвинул ее - обычно их не закрывали,  надеясь,
что люди будут сливать отходы прямо в канализацию, - и начал  спускаться
вниз.
   Ход был не очень глубоким, и вскоре  Лало  с  плеском  приземлился  в
потоке, скользком от помоев и дерьма, о которых художник предпочел бы не
вспоминать  вовсе.  Мусор  из  дворца  показался  Лало  благовонием   по
сравнению с содержимым подземной канализации - его последней надежды  на
спасение от врага.
   Считая шаги и осторожно касаясь рукой  скользких  стен,  Лало  мрачно
двинулся вперед. Уши художника напряженно ловили легкие  звуки,  которые
сказали бы ему, что  Зандерей  преследует  живописца  даже  здесь.  Уняв
одышку, Лало поискал нож, но тщетно.
   В любом случае, -  подумал  художник,  -  я  даже  не  знаю,  как  им
пользоваться'.
   - Эй, живописец, ты сопротивлялся на славу, но почему ты думаешь, что
сумеешь взять надо мной верх? - достигло его слуха отраженное от  мокрых
стен эхо голоса Зандерея. - Я скоро доберусь  до  тебя.  Разве  тебе  не
хочется умереть чистым?
   Лало покачал головой, хоть и знал, что  его  не  видно.  Пока  он  не
слишком-то преуспел, но, если  придется  умереть,  по  крайней  мере  он
пытался вести себя  как  мужчина.  Художник  двинулся  дальше,  ощупывая
пальцами камни. А что, если он ошибся?
   Вдруг память подвела его или тоннели за тридцать лет перестроили?
   - Знай, ты умрешь здесь. Это твое последнее пристанище,  и  здесь  ты
найдешь свой конец.
   Тогда уж конец для нас обоих, - мрачно подумал Лало. - Что  ж,  я  не
возражаю. - Трясущимися пальцами художник нащупал, проем в стене и повел
рукой,  считая  в  уме,  словно  читал  молитву.  -  Шестьдесят   шесть,
шестьдесят семь ступенек... О Илье, пожалуйста, пусть он будет  здесь...
Шестьдесят восемь... Шальпа, помоги мне! Шестьдесят девять, семьдесят!
   Пальцы  художника  сомкнулись  на  стальном  крюке,  и   со   вздохом
облегчения Лало принялся карабкаться вверх, оскальзываясь на ступеньках.
Плеск воды внизу затих на  время,  словно  Зандерей  остановился,  чтобы
послушать, и вдруг возрос с новой силой. Убийца побежал.
   Добравшись до верха шахты, Лало сдвинул в сторону  деревянную  крышку
и, перевалившись через край,  в  полуобморочном  состоянии  свалился  на
траву. Сердце бешено билось в груди, но Лало не мог  позволить  себе  ни
секунды отдыха, пока ловушка не будет захлопнута. Собрав неведомо откуда
взявшиеся силы, художник  закрыл  крышкой  шахту  и  наложил  деревянный
засов. Не дожидаясь, пока засов  испытают  на  прочность,  Лало  трусцой
подбежал к первому лазу и проделал ту же операцию.
   Только теперь он бессильно растянулся на камнях, зная, что  последние
данные ему богом силы ушли и теперь их  не  осталось  даже  на  малейшее
движение. Лишь в этом месте во всем городе  так  близко  находились  два
люка, и теперь Зандерей оказался в ловушке.
   Воздух был точно напоен сладостью. Откуда-то сверху доносились  звуки
арфы и серебряный женский смех.  Мягкий  морской  ветер  дарил  прохладу
горящим щекам. Со смешанным чувством удовлетворения и ужаса Лало  понял,
что Зандерей теперь дважды проклят, ибо  с  морским  ветром  канализацию
наполнит поток  черной  воды  из  Болота  Ночных  Тайн,  гонимый  мощным
приливом.
   - Ты, убийца, боролся на славу, но почему  ты  думаешь,  что  сумеешь
меня одолеть? - прошептал Лало, едва разжимая губы.
   Содрогаясь от приступа беззвучного смеха, Лало присел на камни  чтобы
отдохнуть. Бездомный воришка-нищий, проходя  мимо,  очертил  рукой  знак
против сумасшедших и устремился прочь. Послышался свист и бряцание меча.
В аллее показался  цербер,  но  прошел  мимо,  не  обратив  внимания  на
скрючившуюся фигуру, в которой не было ничего человеческого.
   - Живописец, ты здесь? - Лало подскочил, услышав голос врага в  такой
близости. Деревянная крышка люка завибрировала от ударов снизу,  и  Лало
налег на засов. Вынужденный держаться одной рукой за скобу, Зандерей  не
мог приложить достаточно сил, чтобы вырваться из шахты. Лало  доводилось
слышать о таких ситуациях  в  страшных  историях,  которые  рассказывали
друзья в детстве, позднее за чашей вина в "Распутном единороге".
   Если он останется жить, ему теперь тоже будет что рассказать.
   - Убийца, я здесь, а ты там, там ты и останешься, -  прохрипел  Лало,
когда глухие удары наконец-то стихли.
   - Я дам тебе золото - я всегда держал слово... Ты сможешь  устроиться
в столице.
   - Мне не нужно твое золото. - Теперь у меня нет больше желания жить в
Рэнке, - продолжил Лало мысленно.
   - Я подарю тебе жизнь, - продолжал Зандерей. - Корицидиус не  поверит
тебе, а церберы сделают из твоей головы винную чашу или по меньшей  мере
отрубят руки.
   Лало инстинктивно схватился за запястья, словно на них уже  опускался
меч палача. Зандерей прав - он и впрямь потерял  все,  что  имел.  Лучше
пасть от кинжала убийцы, чем жить, зная, что кисть в руки  взять  больше
не можешь. Если я не смогу рисовать, я ничто, - думал Лало. - Я конченый
человек.
   Содрогаясь от усталости и отчаяния, Лало тем не  менее  не  двигался,
решив не упускать победу, хотя и не отдавал себе отчета, зачем она ему.
   - Живописец, я подарю тебе твою душу...
   - Ты можешь нести только смерть, чужеземец! Тебе не обмануть меня!
   - Мне это не нужно... - В  голосе  Зандерея  послышалась  смертельная
усталость. - Я только хочу задать тебе вопрос. Ты  когда-нибудь  рисовал
свой портрет, живописец с глазами чародея?
   Повисла  тишина.  Лало  пытался  уразуметь   суть   вопроса.   Легкое
сотрясение земли дало ему знать  о  начале  прилива.  Что  имел  в  виду
Зандерей? Естественно, он писал автопортреты  десятками,  когда  не  мог
найти ни одного натурщика...
   ...Раньше, до того, как Инас Йорл научил его рисовать душу...
   Я был слишком занят... Я боялся, - неожиданно понял Лало.
   - Что ты увидишь на полотне после того, как убьешь  меня?  -  отразил
его страх голос Зандерея.
   - Хватит! Оставь меня в покое!  -  закричал  Лало.  На  следующей  за
аллеей улице послышался чей-то  отдающий  команды  звучный  голос.  Мимо
поплыли огоньки, бледные в свете луны.
   Через  несколько  минут  насыщенные  ядом  воды  поднимутся  с  ложа,
повинуясь неодолимой силе прилива, и, точно клубок  разъяренных  змей  в
поисках жертвы, заполнят все подземные каналы  города.  Через  несколько
минут Зандерей умрет.
   Если он исчезнет, возможно, вину за пожар возложат на комиссионера, и
когда все успокоится, я смогу снова  начать  рисовать.  Рука  дернулась,
точно в поисках кисти, но сознание  властно  вернуло  Лало  к  последним
словам убийцы.
   Ты когда-нибудь рисовал свой портрет ?
   Лало колотила сильная дрожь. Сумеет  ли  даже  сам  Инас  Йорл  снять
проклятие, наложенное на его душу этим человеком?
   Отряд солдат пытался  сохранить  некое  подобие  строя  на  неровной,
извилистой дороге.  Звук  шагов  стал  громче.  Через  несколько  секунд
солдаты войдут в аллею, а каналы заполнятся водой.
   Не отдавая себе отчета, Лало тяжело рванулся к Серпантину.
   - Стража, он здесь, прячется в канализационном люке, здесь,  в  конце
аллеи!
   Пока солдаты спорили, Лало стоял недвижимо, уверенный в том, что  его
нельзя узнать в запачканной дерьмом одежде. Жестом художник пригласил их
следовать за ним.
   Дойдя до люка, Лало показал на него, бросился бежать и укрылся в тени
крутой лестницы. Земля загудела, послышался шум  воды,  и  в  тот  самый
момент, когда крышка люка была сдвинута,  поток  воды  устремился  вверх
через узкий проход.
   Подобно выбегающей из норы крысе, что-то  черное  перевалилось  через
край шахты и откатилось в сторону, спасаясь от яростно клокочущей  воды.
Церберы уже успели окружить лаз,  послышались  шум,  проклятия  и  крики
боли. Среди суматохи Дало различил голос имперского комиссионера.
   - Да тот ли ты, за кого себя выдаешь? - раздался в ответ  густой  бас
Квача. - Ну, раз уж мазилка ускользнул от нас, тебя-то  мы  не  упустим.
Его высочеству принцу будет  интересно  узнать,  каких  острозубых  крыс
присылает его брат охранять склады! Пошел вперед!
   Лало снова укрылся в тени лестницы. Все  кончено.  Церберы  поволокли
Зандерея так же, как еще вчера ночью тащили его самого.
   Он найдет способ уведомить Корицидиуса о том, что показала картина  и
в чем сознался ему Зандерей. Но позовут ли  они  его  в  суд,  чтобы  он
подтвердил это? Избавятся ли  они  от  убийцы  втихомолку  или  отправят
обратно в Рэнке доложить о неудаче?
   Эти вопросы теперь казались Лало такими несущественными.
   Джилле найдется что сказать ему, когда он доберется до  дома,  но  ее
руки будут мягкими и теплыми...
   Лало не двигался с места,  ибо  под  покровом  несущественных  мыслей
ключом бился один-единственный вопрос: почему я дал Зандерею уйти?
   Сегодня он видел смерть, сражался за жизнь и победил страх.
   Он понял, что зло мира сего отнюдь не заключено в Санктуарии, и  если
он смог сегодня сделать это, значит, он не  тот  человек,  каким  считал
себя.
   Лало подставил навстречу лунному  свету  свои  волшебные  руки,  руки
художника, глядя на  них  так,  словно  под  отливающей  серебром  кожей
таилась разгадка тайны. Возможно, это правда, ибо, убей он Зандерея, его
последний вопрос уничтожил бы и самого Лало. Ответить художник мог  лишь
с кистью в руке.
   Над черепичными крышами устало висела луна,  отдыхая  после  прилива.
Подобно серебряному зеркалу,  она  лила  благословенный  свет  на  улицы
Санктуария и залитое слезами лицо человека.
 
ВОЛШЕБНАЯ СТАЛЬ 
 
Линн ЭББИ 
 
Глава 1 
 
   Уэлгрин   внимательно   прислушивался   к   едва   слышным   шорохам,
доносившимся из  ночной  тишины.  Его  судьба  зависела  от  способности
различать ночные звуки и.., обнаженного стального меча, крепко  зажатого
в руке. Разбойники крались в темноте к его крошечному лагерю.
   Ослепительно яркий  свет  бушевавшего  пламени  картинно  озарял  две
энлибарские повозки, которые никто не охранял.
   Груз их валялся вокруг в поразительном  беспорядке.  В  лунном  свете
мерцали слитки аквамариновой руды. Мантия Уэлгрина лежала рядом с огнем,
скрывая охапку колючек, - хитрость, призванная убедить разбойников,  что
у него и его людей усталость взяла верх над осторожностью и сон для  них
дороже жизни.
   После того как  солдаты  оставили  разрушенную  шахту  с  драгоценной
рудой, они нормально почти не отдыхали,  а  из  двадцати  пяти  человек,
отправившихся из Санктуария, в живых осталось только семь. Но Уэлгрин не
поменял бы своих шестерых молодцов и на две дюжины новичков.
   Размышления  прервал  настороженный  крик  горного  ястреба;   Мальм,
имевший наметанный глаз на опасность, обнаружил противника.  Уэлгрин  не
двинулся с места, пока лагерь не наполнился темными суетящимися тенями и
кто-то не пронзил кинжалом мантию, услышав треск дерева,  а  не  костей.
Подняв меч, он повел своих людей на врага.
   Эти разбойники были лучше вооружены и проявляли большую смелость, чем
любые из тех, с  кем  солдатам  приходилось  иметь  дело  раньше,  но  у
Уэлгрина не было времени задуматься над сделанным открытием.  Его  людям
приходилось  туго  -  у  них  не  было  привычного  превосходства  перед
выросшими в горах разбойниками. Своим мечом он смертельно  ранил  двоих,
но потом ранили его самого, и ему пришлось вести  оборонительный  бой  в
неведении относительно хода сражения и судьбы своих людей.  Он  вынужден
был отступить, и открытая задняя часть повозки уперлась ему в  поясницу.
Набросившийся на него разбойник был полон сил и невредим.  Пришло  время
последней солдатской молитвы.
   Взревев,  нападавший  обхватил  обеими  руками  рукоять  меча,  чтобы
обезглавить своего противника. Уэлгрин изогнулся, приняв силу  удара  на
свой меч, который он держал в согнутой  раненой  руке.  Удар  был  столь
силен, что меч выпал из внезапно онемевшей руки,  но  шея  на  этот  раз
осталась цела. Разбойник улыбался, глядя на обезоруженного противника.
   Пытаясь  подняться,  чтобы  мужественно  принять  смерть,  онемевшими
пальцами Уэлгрин нащупал забытый в повозке предмет - старый  энлибарский
меч, найденный ими в пыли шахты.
   На серебристо-зеленой стали не было ржавчины, но никто до сих пор  не
решился  поменять   свое   надежное   рэнканское   оружие   на   оружие,
изготовленное за пятьсот лет до собственного рождения. С истошным криком
Уэлгрин взмахнул старинным мечом.
   При столкновении клинков каскадом  посыпались  зелено-голубые  искры.
Звон  энлибарской  стали  заглушил  все  остальные  звуки   битвы.   Меч
разбойника рассыпался на кусочки, и  с  мастерством,  рожденным  опытом,
одним легким ударом Уэлгрин отрубил голову своему противнику.
   Легендарная сталь Энлибара!
   Уэлгрином владела  теперь  одна  только  мысль.  Он  не  слышал,  как
разбегались разбойники, не видел, как вокруг собирались его люди.
   Сталь Энлибара!
   Три года отчаянных, порой опасных поисков привели его  к  шахте.  Они
наполнили две повозки богатой рудой и защищали ее, не щадя жизни,  но  в
глубине души Уэлгрин не верил,  что  нашел  настоящую  сталь,  способную
сокрушить холодное оружие.
   Сталь, которая принесет ему почет и славу.
   В пыли у ног он обнаружил свой боевой  меч  и  предложил  его  своему
заместителю.
   - Возьми его, - приказал Уэлгрин. - Ударь меня!
   Трашер колебался, а потом нанес щадящий удар.
   - Да нет же, дурачина, бей изо всех сил! - закричал Уэлгрин, поднимая
энлибарский меч.
   Металл соприкоснулся с металлом и издал тот же протяжный звон, что  и
в первый раз. Палаш не рассыпался на кусочки,  но  на  лезвии  появилась
глубокая  зазубрина.  Уэлгрин  провел  пальцем  по   целехонькой   стали
энлибарского меча и радостно воскликнул:
   - Судьба всех рэнкан в наших руках!
   Люди Уэлгрина переглянулись, потом улыбнулись без особого энтузиазма.
Они верили своему командиру, но отнюдь не предмету его  вожделений.  Они
не пришли в восторг от того, что невзрачный меч при  всем  его  отличном
металле и  даже  с  учетом  того,  что  он  спас  жизнь  командиру,  так
преобразил Уэлгрина.
   Однако радость его длилась недолго.
   Шагах в двадцати от костра солдаты нашли тело Мальма с глубокой раной
на шее. Уэлгрин закрыл глаза друга и вверил его  тело  богам.  Не  своим
богам: Уэлгрин не почитал богов. Мальм был их единственной  потерей,  но
потерей непростительной.
   В зловещей тишине Уэлгрин оставил тело Мальма и  принялся  обыскивать
обезглавленный труп у повозки. На поясе  находился  мешочек  с  золотыми
монетами, только что отчеканенными в Рэнке. Уэлгрин вспомнил о  письмах,
которые он направлял своему богатому  патрону  в  имперской  столице,  и
ответах, которые он так и не  получил.  Объятый  злобой  и  подозрением,
Уэлгрин разрывал одежду убитого до тех пор, пока не нашел то, что искал:
засаленный клочок пергамента с оттиском знакомой  печати  на  нем.  Пока
солдаты его спали, он  постарался  запечатлеть  в  памяти  свидетельство
предательства.
   Казна Килайта финансировала миссию Уэлгрина  почти  с  самого  начала
поисков. Амбициозный аристократ утверждал, что энлибарская  сталь,  если
ее найти, обеспечит империи вечную полосу быстрых побед и вечное счастье
тому, кто  претворит  легенду  в  действительность.  Как  и  полагается,
Уэлгрин информировал имперского советника о всех своих  передвижениях  и
наконец об удаче. Он выругался и бросил  кусочек  пергамента  в  огонь',
вспомнив, что раскрыл Килайту точный обратный  маршрут  от  Энлибара  до
Рэнке.
   Килайту должен был быть хорошо известен момент смерти первого солдата
Уэлгрина и уж точно время потери второго.
   А ведь горные племена вели себя достаточно мирно,  когда  его  группа
перемещалась в горах. Сами  они  были  не  в  состоянии  воспользоваться
рудой. Уэлгрин пересчитал золотые монеты убитого, перекладывая их в свою
сумку и прикидывая, как долго он сможет на них  продержаться  со  своими
людьми.
   Что ж, ситуация могла оказаться более плачевной. Килайт мог подкупить
племена, однако едва ли  он  был  в  состоянии  самостоятельно  отыскать
заброшенную шахту. Уэлгрин никогда не  доверял  этот  секрет  бумаге.  И
Килайт совершенно не ведал, что конечной целью похода Уэлгрина  была  не
столица, а Санктуарий. Он не раскрыл Килайту имени маленького уродливого
мастера по металлу из захолустного квартала, который мог превратить руду
в прекрасную сталь.
   - Мы еще добьемся своего, - бросил Уэлгрин в темноту, не заметив, что
Трашер подошел и сел рядом.
   - Добьемся где? - спросил коротышка. - Сейчас нам нельзя направляться
в столицу, согласен?
   - Мы отправимся в Санктуарий.
   Трашер с трудом скрыл свое удивление.  Жгучая  ненависть  Уэлгрина  к
городу, где он родился, была хорошо известна. Даже его собственные  люди
не подозревали, что они когда-нибудь вернутся туда.
   - Ну что ж, думаю, в трущобах Санктуария можно переждать что  угодно,
- согласился Трашер.
   - Можно не только спрятаться, но и получить нашу сталь.
   Утром выступаем в южном направлении. Поднимай людей.
   - Через пустыню?
   - Там нас никто не будет искать.
   Отдав приказание и убедившись, что оно выполняется, Уэлгрин  направил
свою лошадь в темноту. Он привык к бессонным ночам. По правде говоря, он
отдавал им предпочтение перед снами, полными кошмаров. Тем более сегодня
Уэлгрину было не до сна.
   Трашер  был  прав,  в  Санктуарий  легко  спрятаться.  Отец  Уэлгрина
скрывался там, но пребывание в городе ничуть не изменило  его  в  лучшую
сторону. В городе, который терпел практически  любого,  он  кончил  свою
жизнь, будучи изрубленным  на  кусочки  и  проклятым  людьми  С'данзо  с
базара. Именно смерть  отца  и  воспоминания  о  проклятии  преследовали
Уэлгрина по ночам.
   Говоря по правде, это было не совсем его проклятие, а проклятие отца.
Отец дня не мог провести без женщины. Резель была  последней  в  длинной
череде безымянных женщин, прошедших через  детство  Уэлгрина.  Она  была
красавицей рода С'данзо, необузданная даже по их цыганским  меркам.  Род
предрекал ей  насильственную  смерть,  когда  она  покинула  его,  чтобы
прожить четыре года в гарнизоне Санктуария, состязаясь с отцом  Уэлгрина
в темпераменте.
   Однажды ночью его отец напился пьяным, и в нем пуще обычного взыграла
ревность. Резель - все, что осталось от нее, - вместе с телами  животных
была найдена возле склепа.  Цыгане  забрали  останки  и  глубокой  ночью
вернулись в гарнизон. Семь вооруженных ножами мужчин в  масках  вырезали
плоть у отца Уэлгрина и скрепили его кровью свои проклятия. В  углу  они
обнаружили двух испуганных детей, Уэлгрина и дочь Резель Иллиру.  Они  и
их пометили кровью и проклятиями.
   Той же ночью, еще до восхода солнца,  Уэлгрин  бежал  и  до  сих  пор
находился в бегах. И только сегодня он направился обратно в Санктуарий.
 
Глава 2 
 
   Уэлгрин  потрепал  гриву  своей  лошади,  не  обращая   внимания   на
поглотившее их облако пыли. Все вокруг было покрыто тонким  слоем  песка
из пустыни, только волосы Уэлгрина  казались  нетронутыми,  правда,  они
всегда были цвета пересохшей соломы. Он благополучно провел своих  людей
через пустыню в Санктуарий. Конец пути был близок, и усталость давила на
них словно пыль. В молчании они ожидали возвращения Трашера,  посланного
на разве