замер и жеребец.
   Крит вытащил платок и смочил его из фляги на поясе, а жеребец вытянул шею
и стал прядать ушами, точно интересовался, чем это решил заняться воин.
   Гнедой так и остался гнедым, у него были черные грива  и  хвост  (которые
при  порывах   горячего   ветра   скорее   напоминали   обугленные   ветки),
медно-красная полоса на морде, которая казалась в свете пламени  огненной  и
мерцающей, и черные чулки, напоминавшие сгоревшие пеньки  деревьев.  Сейчас,
когда сила огня ослабла, лошадь стала значительно более реальной
   Подойдя чуть ближе, лошадь замерла, по-прежнему не сводя с Крита огненных
глаз.
   Приглашающий  взгляд  и  постукивание  передним  копытом  были   жестами,
понятными любому наезднику. Жеребец приглашал Крита поторопиться и  сесть  в
седла Жеребец рвался внутрь дома.
   - Нет, - вслух сказал Крит. - Я прибыл  сюда  один,  без  подкрепления  и
помощников. Никто другой не должен рисковать, жертвовать жизнью, если  такое
случится... поскольку это дело касается только нас, двух  связанных  клятвой
партнеров.
   Лошадь недовольно фыркнула, словно напоминала Криту, что он лишь пытается
скрыть собственный страх, а  затем  повернулась  к  нему  мордой  и  сделала
несколько шагов
   Страт и мой тоже, ибо лошади и люди партнеры,  садись,  хватит  играть  в
игры, он ждет, словно говорили ему огромные, влажные огненно-красные глаза.
   Крит шепотом выругался в адрес Страта и потряс головой, чтобы очистить ее
от мыслей о преданности лошади. Это ведь была даже не живая лошадь, а просто
призрак, нечто сотворенное Ишад из мертвой плоти.
   И тем не менее лошадь продолжала идти на него,  высоко  подняв  голову  и
тщательно ступая, чтобы не наступить на волочащиеся поводья.
   Поводья! Разве они были раньше? Крит что-то не мог припомнить.
   Подойдя на расстояние вытянутой руки,  лошадь  замерла,  моргая  и  точно
говоря: я тоже его люблю. Нетерпеливо стукнув копытом,  лошадь  добавила:  у
нас мало времени, - а затем,  в  манере  прекрасно  воспитанных  коней  типа
Треса, жеребца Темпуса, поставила одну ногу на колено,  вытянула  другую  и,
опускаясь, выгнула шею в поклоне так, что даже раненый или высокородная дама
могли сесть в седло без особых затруднений.
   - Ладно, ты победил, -  заметил  сквозь  зубы  Крит  и  решительно  пошел
навстречу призрачному коню, пытаясь особенно  не  думать  над  тем,  что  он
делает. А вдруг ему все это только кажется, вдруг на него упало  бревно  или
кусок стены так стремительно, что у него не было  времени  осознать  это,  и
теперь он тоже стал мертвецом, но мертвецом, лишенным покоя. Вдруг он пойман
в некоем подземном мире вместе с этим жеребцом и обречен вечно блуждать  там
в поисках своего лучшего друга?
   Но нет, небо блистало молниями, и где-то недалеко слышались  проклятия  и
крики сражавшихся. Санктуарий и впрямь охватила чума,  но  не  та  чума,  от
которой синеют  губы  и  стынут  конечности,  а  чума  человеческих  неудач,
смятения, страстей и жадности.
   Крит вскочил в седло жеребца, который для призрака оказался  на  редкость
осязаемым, и еще раз подумал, что чуму на город наслала не  магия  богов,  а
человеческие страсти и что чародейство повинно в случившемся ничуть не более
меча, копья или обломка скалы. Но ни камень, ни копье,  ни  магическая  нить
или нисийская Сфера не убивают и не порабощают сами по  себе.  Оружие  нужно
взять в  руку,  а  истинная  подоплека  катастрофы  крылась  в  человеческой
жадности и стремлении к власти. Убийства были всегда, и от  того,  что  люди
убивали друг друга во имя бога, чародейства, чести, национализма,  прогресса
или свободы, суть убийства не менялась.
   Так было и так будет всегда,  именно  потому  Крит  решил  взять  в  руки
оружие, считая, что ради собственной безопасности  лучше  стать  нападающим,
чем быть потом жертвой.
   Вот почему Крит был  так  разъярен,  когда  Стратон  связался  с  Ишад  и
превратился в жертву, оставив напарника наедине с ужасом  одиночества.  Даже
если Страт был просто  влюбленным  дураком,  Крит  по-прежнему  считал,  что
поступил правильно, когда пустил ночью с крыши стрелу. Если бы  Страт  после
этого пришел в себя, Криту не понадобилось бы взбираться в призрачное  седло
странного, привязавшегося к Страту гнедого  и  мчать  неизвестно  куда  ради
абстрактных  понятий  долга  и  чести,  которые  нисколько  не  помогут  ему
спастись, когда дымящаяся конюшня, а именно туда, несомненно, мчался гнедой,
обрушится ему на голову.
   Конюшни еще не горели, но по крыше уже прыгали искры, а внутри  наверняка
находились сено, ячмень и солома.
   Крит попытался было схватить поводья, но жеребец и  при  жизни  отличался
"стальным" ртом, так что глупо было надеяться, что, воскресший, он даст хоть
малейшую слабину.
   Воин еще раз безуспешно попытался натянуть поводья и бросил  это  занятие
как раз вовремя, чтобы пригнуться, поскольку жеребец  влетел  в  распахнутые
ворота конюшни и направился к широким ступеням, которые вели на чердак.
   Воин с  проклятиями  пригнулся  к  шее  жеребца,  когда  тот  понесся  по
скрипящим и дрожащим ступеням лестницы, которая явно не  была  предназначена
для такой тяжести.
   Лестница  заканчивалась  площадкой,  и  едва  над  ней  появилась  голова
жеребца, как послышался женский крик.
   Скачка по лестнице оказалась настолько неожиданной, что Крит никак не мог
привыкнуть к  темноте,  и  перед  его  опаленными  огнем  глазами  все  было
мутно-зеленым.
   Тем не менее слух воину не отказал, и пасынок с мечом наголо  соскользнул
с коня.
   Вдвоем жеребец и Крит двинулись  в  глубь  полутемного  чердака.  Жеребец
низко опустил голову, а воин настороженно смотрел по сторонам.
   - Боги, что за запах, - не удержался Крит.
   - Страта или мой? - отозвались из темноты. - Крит, чей запах ты имеешь  в
виду?
   Критиасу был знаком голос Стилчо, которого некогда считал  за  одного  из
лучших среди пасынков.  Моргая,  Крит  пытался  разглядеть  бесплотную  тень
нежити, некогда бывшую солдатом, а ныне превратившуюся в одного из подручных
Ишад. Он должен был предвидеть, что ведьма  так  или  иначе,  но  попытается
удержать Страта.
   Крит собирался уже было рвануться с мечом  наголо  вперед,  чтобы  снести
одноглазую призрачную голову с плеч Стилчо, надеясь,  что  хоть  так  сумеет
предоставить бедной душе покой, которого лишила  его  некромантка  (Крит  не
надеялся, что его меч, выкованный не из самой лучшей стали, сумеет  достойно
бороться с заговорами, но у него, солдата, иного выхода не было), однако тут
взор воина прояснился, и он разглядел лицо Стилчо, которое, на удивление, не
было ни бесплотным, ни враждебно настроенным.
   Теплая рука опустилась на плечо Крита. Пульс горячей крови был  настолько
очевиден, что Криту снова показалось, что он попал в нереальный мир.
   - Все правильно, - тихо заметил Стилчо, - я снова жив. Не спрашивай...
   Крит как раз собирался было спросить: как, но Стилчо сам ответил ему:
   - -Друг, это слишком долго объяснять. Спроси о Страте, если ты пришел  за
ним... или это он? - Стилчо  кивнул  в  сторону  гнедого  жеребца,  который,
пофыркивая и опустив голову, медленно и осторожно шел  туда,  где  лежал  на
соломе человек, над которым склонилась женщина.
   - Ты прав, Стилчо, я пришел за Стратом. Мне нужен только он, а не ты и не
ведьма.  -  Наверняка  это  Ишад  рядом  со  Стратом.   Все   они:   нежить,
лошадь-призрак и сама некромантка опутывали Страта сетями магии.
   Криту впервые пришло в голову, что он может погибнуть здесь. Он не  верил
в это до того самого момента, пока Стилчо оказался  не  менее  "живым",  чем
Крит.
   - Это он? - спросил Крит Стилчо. - Если он жив и в состоянии двигаться, я
заберу его...
   - Стилчо, он убьет меня, - послышался голос Страта. Чья-то рука, наверное
его, слабо махнула, отгоняя лошадь, которая склонилась над ним, не  понимая,
что Страт тяжело ранен и не может сам взобраться в седло, пусть даже жеребец
создаст ему для этого все условия.
   Крит почувствовал, как на глазах  его  навернулись  слезы.  Невольно  ему
захотелось просто сесть, скрестить ноги и отдаться  на  волю  судьбы,  пусть
даже он сгорит в этой чертовой конюшне вместе с бывшим  напарником,  который
слишком слаб, чтобы двигаться, но слишком хорошо помнит, кто стрелял в него.
   - Нет, - сказал Крит. - Я  пришел  помочь  тебе,  -  хрипло  заметил  он,
уставившись на лежащую под ногами солому. Женщина пыталась  помочь  пасынку,
который сознавал, что на лошадь ему самостоятельно не забраться.
   Крит спрятал меч в ножны  и  пошел  к  месту,  где  лошадь  пофыркиванием
пыталась подбодрить своего хозяина.
   С трудом приподнявшийся Страт уставился на него, держась рукой не  то  за
живот, не то за грудь. Крит не мог точно разглядеть,  поскольку  гигант  был
весь в крови.
   Лошадь-призрак нетерпеливо захрапела и ухватила губами всадника за плечо.
Рядом стояла женщина по имени Мория из дома Пелес. Крит с трудом  узнал  ее,
поскольку сегодня на ней были какие-то лохмотья.
   - Страт, - начал Стилчо, -  может  быть,  ты  лучше...  здесь  оставаться
небезопасно. Они сумеют позаботиться о тебе лучше нас...
   - Стилчо, - зашептала Мория, - отойди, дай им поговорить.
   - Поговорить? - Страт расхохотался и закашлялся, а когда  отнял  от  лица
руку, она была вся в крови. - Мы уже поговорили
   Раненый воин взял Крита за руку:
   - Так что, ты поможешь или будешь только смотреть на меня?
   - Страт... - Забыв о  возможных  врагах,  Крит  обнял  партнера,  пытаясь
определить, насколько серьезно тот ранен и надолго ли хватит у него  сил.  -
Несчастный дурак, когда ты поправишься, я вобью немного разума в твою башку,
- добавил он, пытаясь нарочитой грубостью скрыть нахлынувшие чувства.
   - Договорились, - ответил Страт. Жеребец  нетерпеливо  забил  копытом,  и
Крит, взвалив Страта ему на спину, осторожно  повел  гнедого  из  конюшен  в
более безопасное место, в казармы Священного Союза.

***

   Ишад сумела погасить пламя  на  волосах  и  одежде,  но  огонь  продолжал
бушевать у нее внутри. Возможно, именно этот  внутренний  огонь  воспламенял
дома в аллеях,  по  которым  Ишад  направлялась  к  усадьбе,  где  находился
Тасфален, хотя представлялось не менее вероятным, что  это  из-за  огненного
столпа и разбрасываемых им огней улицы верхнего города, на  которых  никогда
не отражались  беды  Санктуария  и  где  никогда  не  появлялись  повстанцы,
превратились сейчас в дымящееся подобие Лабиринта.
   По пути Ишад то и дело попадались мародерствующие крестьяне.  Нагруженные
награбленным добром риггли бросались к ней, но, разглядев, с кем имеют дело,
немедленно ретировались.
   Ишад оказалась свидетелем изнасилования с последующим убийством и едва не
остановилась, чтобы пополнить  силу,  ибо  убийцы  понапрасну  теряли  самое
драгоценное, что было в жертве,  -  энергию,  душу.  Схватка  в  доме  Пелес
ослабила Ишад.
   Ведьма продолжила свой путь. С  моря  надвигался  шторм,  и,  глядя,  как
темнеет небо и блистают молниями грозовые тучи, Ишад подумала, было  о  том,
пришел ли шторм сам собой или был вызван намеренно, но решила,  что  это  не
имеет значения, поскольку в любом случае он только способствовал делу.
   По пути Ишад попался на глаза закрытый  бейсибский  фургон,  перевернутый
бандитами. Несколько бейсибцев были обезглавлены,  и  их  лежавшие  отдельно
лысые головы напоминали  шары  из  некой  дьявольской  игры.  Увидев,  какая
страшная смерть настигла двух бейсибок, ведьма стала размышлять, а чего  же,
собственно, хотели достичь повстанцы.  Если  бы  они  продолжали  вести  бои
только в Низовье, то могли бы и победить, но здесь, в верхнем городе, только
посеют вражду на многие поколения.
   Заслышав впереди  громкие  крики,  Ишад  остановилась  и  закрыла  глаза,
мысленно произнося укрывающее заклинание. Завершив заклинание, Ишад твердой,
решительной поступью пошла  вперед,  чувствуя,  однако,  как  заныло  сердце
оттого, что ей приходится вести себя точно контрабандистке. Тем не менее, на
войне пренебрегать личной безопасностью не стоило.
   В небе загрохотали громовые раскаты, и Ишад с  признательностью,  хотя  и
несколько устало подняла голову. Она успела бы  завершить  свои  дела  и  до
вмешательства Богов Бури, ведь за ней оставался лишь долг Темпусу  и  должок
Хауту. Она дала себе слово отныне нести только добро.
   Незаметно проникнуть днем в дом к Тасфалену было вовсе не простым  делом.
Джанни, один из ее окружения, был по-прежнему заточен в огненном столпе, где
некогда находилась канувшая в  небытие  Роксана  и  из-за  которого  воевали
Буреносец и демоны.
   Нужно освободить Джанни, чтобы душа  его  успокоилась  навсегда.  Он  уже
давно заслужил это, такой храбрости Ишад еще  не  находила  ни  в  одном  из
смертных. И все это ради Нико, а может,  ради  чего-то  более  абстрактного,
размышляла Ишад.
   Отыскав путь к Тасфалену, она  переключила  мысли  на  Хаута  и  Роксану,
походя расправляясь с простыми  магическими  ловушками.  Стоило  ей  открыть
последнюю двойную дверь и подчинить  своей  воле  последний  портал,  как  с
очередным раскатом грома на землю упали первые тяжелые  капли  дождя.  Шторм
прибьет пыль и погасит огни, и это будет величайшая  удача  для  Санктуария,
самого несчастливого города из всех, какие только доводилось видеть Ишад.
   Внутренним зрением она увидела кольцо на руке Хаута.
   Коснувшись  магической  нити  кольца,  Ишад  призвала  его  к  себе.   Ее
заклинание привлечет к ней и этого интригана Хаута, ее бывшего помощника.
   Пройдя в полутемный зал, она остановилась.  Позади  от  порыва  ветра  со
зловещим грохотом захлопнулась дверь.
   Волосы на голове Ишад зашевелились. Она не думала о кольце, которое носил
Хаут, пока не зашла в дом. Почему так случилось?
   Зачем  она  сюда  пришла?  Неожиданно  для  себя  Ишад   вдруг   потеряла
уверенность.  Стоя  в  центре  гостиной,  некромантка  тряхнула  головой   и
коснулась рукой лба. К Темпусу  это  особого  отношения  не  имело.  Мертвый
Тасфален должен был стать ее слугой в доме у реки, так зачем же она,  рискуя
жизнью, пришла по охваченным огнем улицам в этот дом?
   Зачем? Ишад не могла понять.
   Она догадалась,  лишь  когда  с  галереи  наверху  до  ее  слуха  донесся
бархатный голосок Хаута.
   - Ах, госпожа, как  это  любезно  с  вашей  стороны:  навестить  больных,
которые уже на краю гибели.
   Ишад потянулась за  кольцом,  но  ее  бывший  помощник  нейтрализовал  ее
усилие. Хаут намеревался сам распорядиться доставшимся ему предметом.
   Похоже,  Ишад  недооценила  то,  что  крылось  внутри  Хаута,  она  вдруг
оказалась в другом месте, исполненном крови и мутной воды с  корочкой  льда.
Огромные врата были распахнуты настежь так, точно некий  великан  пробивался
сквозь них.
   Место отдохновения Нико! Как она очутилась здесь... уж наверняка не силой
Хаута.
   Послышался смех, который ранил ее душу.
   - Роксана!
   Да, это была Роксана, но сквозь врата  прошлепало  нечто  бесформенное  и
огромное, угнездившееся в красивом теле Тасфалена.
   И это существо... частью высокородный  смертный  лорд,  частью  ведьма  и
немного Хаут... протянуло руку,  точно  собиралось  проводить  ее  на  некий
официальный прием.
   Встретившись с этими глазами, Ишад прижала руки к груди, зная, что  стоит
ей коснуться Тасфалена, и  она  может  навсегда  остаться  здесь  пленницей.
Именно  здесь  потерял  Джанни  последнее   самообладание   и   повел   себя
предсказуемо, на радость тем, кто продолжал держать его нежитью.
   На нее смотрели узкие золотые глаза, в глубине  которых  горел  пурпурный
огонь, что, как знала Ишад, являлось плохим признаком.
   Скованными от напряжения ногами она сумела сделать шаг  назад  и  глянула
сначала на землю, а потом  на  небосвод,  готовя  заклинания,  столь  хорошо
действовавшие в Санктуарии, но значительно более слабые здесь.
   Похожий на звезду луг Нико, некогда зеленый  и  пасторально-идиллический,
это  сосредоточение  отдохновения,  сейчас  был  скован   морозом,   и   его
серо-коричневую поверхность избороздили льдинки. Деревья, раньше шелестевшие
листвой,  ныне  тянули  свои  перекрученные,  искореженные  сучья  к   небу,
напоминая видом людей, а стонами котят, которых безжалостно топят.
   Ручей, некогда русло жизни Нико, теперь был в пятнах красного,  голубого,
розового и золотого. Посередине текла кровь, а по бокам вились магия и  вера
Нико, вера встающих за ним богов.
   - Пойдем, возлюбленная моя, - звал ее Тасфален. - Ты прекрасна, нас  ждут
на пирушке. - Он бросил взгляд на деревья. -  Ветви  клонятся  под  тяжестью
зрелых и сладких плодов.
   Ишад знала, что единственным спасением для нее был ручей.
   Мудрость шептала ей, что  нужно  выпить  воды,  и,  даже  не  представляя
возможных последствий, боясь потерять голову или стать жертвой гипноза, Ишад
стремительно вошла по колено в воду.
   Наклонившись, она стала пить.
   Оторвавшись от воды, Ишад  заметила  на  другой  стороне  ручья  Нико  со
спокойным, безмятежным лицом. Он быстро, по-мальчишески  улыбнулся,  и  Ишад
отметила, что он в полном боевом снаряжении, в узорчатой кирасе, с  кинжалом
и мечом, выкованными Владыкой Грез.
   - Так это сон?  -  спросила  Ишад,  чувствуя,  как  ледяная  вода  отдает
четырьмя различными вкусами, и слыша, как участилось сзади тяжелое дыхание и
стук шагов, которые никак не могли принадлежать Тасфалену.
   - Не поворачивайся, - предупредил Нико,  будто  бывалый  воин,  обучающий
новичка. - Не смотри и не слушай. В конце концов, это мое место.
   - А как же я? Воин, меня ведь здесь нет, как нет и тебя.
   -  Зато  есть  они.  Я  знаю.  -  Во  взгляде  бандаранского   воина   не
чувствовалось раздражения, а читалось лишь внутреннее спокойствие. Прямо  на
глазах его облик изменился, словно пройдя через  все  ступени  пыток:  глаза
закатились, ввалились щеки, стали  лиловыми  потрескавшиеся  губы,  зубы  из
красивых и сильных превратились в  жалкое  их  подобие,  а  шрамы  и  порезы
налились кровью.
   Но вот, точно по мановению волшебной палочки, перед Ишад  снова  очутился
красивый мужчина.
   - Знаешь, а у тебя прекрасная душа, - зазвучат его голос. - Я вижу ее.
   Шаги не то Тасфалена, не то еще кого-то послышались ближе,  зашлепали  по
воде. Ишад едва удержалась, чтобы не повернуться к твари лицом и не вступить
в бой, а пальцы ее непроизвольно сложились в фигуру для контрзаклинаний.
   Нико успокаивающе покачал головой.
   - Не бойся, это мое место. Я рад приветствовать тебя здесь,  ведь,  когда
мне нужна была помощь и когда риск был слишком  серьезен  для  смертных,  ты
пыталась мне помочь. Я не забыл.
   - Ты умер? - прямо спросила Ишад, зная, что поступает невежливо.
   Нико наморщил густые брови:
   - Нет, я уверен, что нет. Я собираю обратно то, что мне принадлежит...
   Позади него возникло подобие огненного столпа. Даже не оглядываясь,  воин
знал, что оно там.
   - Верь мне. Мы похороним  Джанни  как  надо.  Ты,  кто  уберегла  его  от
худшего, не можешь не быть здесь.
   - А... это? - Ишад имела в виду то, что крылось за ней. Волосы у  нее  на
голове встали дыбом, в горле внезапно пересохло. Глаза  затуманились,  точно
переполнились слезами, да так оно, впрочем, и было.
   - Мы отправим  их  туда,  где  им  место,  здесь  им  не  жить.  Ты  сама
разберешься с ними в Миру.
   Должно быть, он заметил, как Ишад вздрогнула,  поскольку  вытянул  вперед
лишенную шрамов руку, словно ее никогда не касался бушевавший в нем демон.
   - Роксана - это нечто... особенное. Я свободен от всего, но только не  от
собственных чувств, и не прошу за это прощения. От  имени  Роксаны  я  прошу
милости у тебя.
   - Милости! - Ишад от удивления едва не расхохоталась. Эта  тварь,  частью
Хаут, частью Тасфален (который умер и в  которого  вселилась  Роксана,  если
Ишад правильно понимала правила, по которым велись  магические  игры  Нико),
дышала ей