возможность  поговорить  с  Темпусом   наедине,   принц
Кадакитис  выгнал  всех  своих  советников  из  апартаментов,  служивших
приемной. Уже было принято решение  незамедлительно  послать  в  столицу
гонца с известием о приближающейся к городу флотилии. Не было  оснований
рассчитывать на то, что им удастся послать эту  весть,  когда  пришельцы
высадятся на берег.
   Вооруженные силы в городе были в плачевном состоянии.
   Вместе с пасынками, местным гарнизоном и  только  что  сформированной
военной бригадой Уэлгрина город мог выставить не более двухсот  клинков.
В том же случае, если флотилия поведет себя враждебно, противостоящая ей
сила должна насчитывать не менее тысячи единиц.
   Кадакитис с негодованием отверг предложение Темпуса о том, что  принц
мог бы отправиться на север - в интересах всей  империи,  разумеется,  -
вместе с гонцом.
   - Мое королевское происхождение обязывает блюсти  интересы  города  и
защищать его. Тот, кто  наслаждается  привилегиями  своего  положения  в
обществе, должен, - заявил  Котенок,  -  когда-то  испытать  на  себе  и
тяжесть его бремени, даже если ему при этом грозит плен, захват с  целью
получения выкупа или что-либо худшее.
   Темпус возражал, спорил с ним, говоря, что это лишено всякой  логики,
приводя в подтверждение своей правоты множество  исторических  примеров.
Но Кадакитис был непреклонен. Раз жители Санктуария не имеют возможности
скрыться из этих мест, то, значит, и у него ее нет. Плохо ли, хорошо ли,
но он останется в городе и разделит с ним его участь.
   Похоже было на то,  что  начинало  сбываться  еще  одно  пророчество.
Разыскивая свою сводную сестру С'данзо на базаре, Уэлгрин  столкнулся  с
крепкими молчаливыми молодцами,  решительно  преградившими  ему  дорогу.
Внешность  одного  из  них,  Даброу,  не  позволяла  заподозрить  в  нем
потенциального убийцу, и  именно  кузнец  отвел  Уэлгрина  в  сторону  и
рассказал обо всем, что ему было известно.
   Как оказалось, Иллира находилась вместе  с  другими  ясновидящими  на
общем собрании, куда посторонние не допускались.
   Насколько  правильно  смог  разобраться  Даброу,   они   обменивались
информацией,  полученной  каждой  из  них  в  вещих  снах  и  касающейся
приближающегося  к  городу  флота,   и   собирались   затем   выработать
оптимальный и  обязательный  для  всех  ясновидящих  стиль  поведения  в
сложившейся ситуации. Пока это совещание не  закончится,  не  оставалось
ничего иного, как томиться в ожидании.
   Уэлгрин вскипел, однако твердо решил во что бы то ни стало  дождаться
окончания собрания. Он хорошо  представлял  себе  цену  той  информации,
которую сможет получить, - при условии,  конечно,  что  уговорит  Иллиру
поделиться с ним секретами клана.
 
*** 
 
   У обитателей Подветренной новость вызвала всеобщее  ликование.  Любые
перемены могли изменить к лучшему положение этих несчастных, пребывающих
на самом дне  общественной  жизни.  Правда,  самые  прозорливые  из  них
предупреждали, что это вовсе не обязательно,  и  тем  не  менее  местный
сброд ожидал прибытия флотилии с  энтузиазмом,  равного  которому  нигде
больше в городе не было.
 
*** 
 
   В таверне "Распутный единорог" толклись и  шумели  те,  кто  надеялся
отгородиться от надвигающейся беды большими кружками с  пивом.  Беспалый
стоически отказывался отпускать пиво как в кредит,  так  и  со  скидкой,
втайне мечтая о том, чтобы у него хватило нахальства взвинтить  цены  на
свой товар. Моряки пили в свое удовольствие, когда  команда  сходила  на
берег по прибытии в новый город. Он мог бы стать  богачом  завтра,  если
бы...
   Если бы эти ничтожества не  осушили  его  погреба  еще  до  появления
флотилии! С разъяренным стоном в ответ на  очередную  просьбу  отпустить
пиво в кредит он запустил пивной кружкой прямо в лицо просителя!
 
*** 
 
   Доки опустели. Рыбаки сбежали куда-то подальше из  гавани,  освободив
причалы для размещения войск местного гарнизона.
   Но  городские  солдаты  все  не  появлялись,   и   возникло   большое
подозрение, что они так и не появятся. Многие считали, что принц  скорее
будет держать их при  себе  во  дворце,  чем  пойдет  на  риск  дать  им
возможность дезертировать, прежде чем они встретятся с противником.
   И только один человек не покидал берега моря, проводя время в  шумной
компании морских чаек, которые имели возможность следить за приближением
флотилии с еще более близкого" расстояния.  Это  фантазер  и  рассказчик
Хаким сидел там, скрестив ноги, на деревянном ящике в тени  под  навесом
из дырявого и шумно хлопающего на ветру старого  паруса,  звук  которого
казался оглушительным на фоне тишины, царящей  в  опустевшей  гавани.  В
таверне,  брошенной  хозяином,  Хакиму  удалось  раздобыть  две  бутылки
доброго вина, и теперь он сидел, потягивая вино  из  каждой  бутылки  по
очереди и успевая при этом поглядывать на белеющие вдали паруса.
   Это не было ни ленью, ни праздностью. Поговорив с Оматом,  он  теперь
знал, что внешний вид приближающихся судов  соответствует  описанию  тех
баркасов из старых легенд, на которых плавали древние  люди  из  племени
Рыбий Глаз, и что таким вот баркасом несколько месяцев  тому  назад  был
захвачен в плен Старик со своим сыном.
   Прибытие этой флотилии с дружественной  ли,  с  враждебной  ли  целью
обещало стать наиболее значительным и заслуживающим внимания событием  в
истории современного поколения.
   И Хаким совершенно твердо решил для  себя  стать  очевидцем  и  живым
свидетелем  этого  события.  Он  не  мог  не  знать  об  угрожавшей  ему
опасности, но больше всего опасался пропустить момент высадки пришельцев
на берег.
   Событие это могло стать заключительной главой рассказа о Старике,  но
могло,  причем  с  тем  же  успехом,  послужить  и  началом  еще  одного
повествования о Санктуарии.  Хотя  вряд  ли  было  бы  логичным  считать
рассказ Хакима об этом событии его самым последним рассказом.
   Отогнав  от  себя  неизвестно  откуда  взявшуюся   муху,   неутомимый
рассказчик снова отхлебнул вина, продолжая ждать.



    Под редакцией Роберта АСПРИНА 
    МИР ВОРОВ XI 
    БЕСПОКОЙНЫЕ СОЮЗНИКИ 
 
 
ONLINE БИБЛИОТЕКА 
 
http://www.bestlibrary.ru 
 
ИНТЕРЛЮДИЯ 
 
   - Нет! Хватит крови! Остановитесь!
   Проснувшись среди ночи от собственного  крика,  Шупансея  вскочила  с
постели, бросилась к окну и дрожащей рукой поспешно его прикрыла. Уже не
раз, очнувшись от очередного кошмара, она обнаруживала, что стоит  перед
распахнутым настежь окном; и не впервые она обливалась холодным потом, с
ужасом представив  себе,  что  может  случиться,  если  ее  не  разбудит
собственный крик...
   - О, Бейса, прости, что нарушаю твой покой... Но.., я услыхала крик.
   За спиной у нее вспыхнул светильник. Шупансея  обернулась  и  увидела
перед собой перепуганные глаза  своей  няньки  Каммесин,  с  давних  пор
служившей их семье.
   - Ничего страшного.., меня просто  разбудил  какой-то  звук,  а  было
темно... Не беспокойся.
   Но Каммесин продолжала испуганно,  не  мигая,  смотреть  на  Шупансею
выпученными глазами. "Матерь  Бейса!  Неужели  я  так  долго  пробыла  в
изгнании, среди вечно дрожащих от страха представителей своего  племени,
что уже и поведение  соотечественников  представляется  мне  странным  и
раздражает меня? - думала Шупансея. - Когда я успела позабыть, что такой
вот  пристальный  немигающий   взгляд   свидетельствует   об   искренней
преданности и предельной честности, а не является всего  лишь  признаком
беспокойства и озабоченности? Между прочим, я и сама-то не  моргнула  ни
разу с тех пор, как пробудилась от того кошмарного сна!"
   - Ну хорошо, Кам-син, ты  права,  -  призналась  Шупансея,  с  трудом
приподнимая закрывавшую  глаза  пленку  и  заставляя  свои  веки  сперва
сомкнуться, а потом снова  разомкнуться.  -  Мне  снова  приснился  этот
кошмарный сон! Но теперь уже все прошло Зажги, пожалуйста, мою  лампу  и
ступай спать.
   Старая нянька пожала плечами Этот жест, характерный  для  всех  слуг,
как ранкан, так и бейсибцев, означал примерно следующее: я тебе не верю,
но мне, в общем-то, безразлично.
   - Как скажешь, Бейса. - Каммесин зажгла  лампу  возле  постели  своей
госпожи и удалилась.
   От стыда у Шупансеи горели щеки. Когда дверь за служанкой  закрылась,
она дала наконец волю  своим  чувствам.  Ну  почему  этим  слугам  вечно
кажется, что аристократы их даже не замечают! Ничего-то они не понимают!
Вот, например, она, Шупансея все время чувствует, что старая  нянька  ее
осуждает, и ей это ох как неприятно! Всю жизнь она привыкла  делиться  с
Каммесин своими тайнами и сомнениями,  но  теперь,  когда  ее  буквально
захлестывают волны отчаяния, ей и посоветоваться не с кем.
   По правде говоря, больше всего ей  хотелось  посоветоваться  с  самой
богиней Бей и понять, почему после стольких лет жизни в  Санктуарии  она
по-прежнему  видит  кошмарные  сны,  полные  воспоминаний  о   последних
кровавых днях ее короткого, неосвященного правления Бейсибской империей.
Однако вот уже целый год голос Богини-матери не звучит в ее ушах. Здесь,
в Санктуарии, Бей, подобно всем прочим ранканским богам и  магам,  почти
утратила свою власть и могущество.
   Этот город, которым некогда правили боги, нынче стал поистине городом
безбожников. И она, аватара великой Матери Бей,  лишь  порой  слышала  в
своей душе тихий шепот ее сочувствия.
   Впрочем, даже и этот тихий шепот приносил  ей  успокоение  -  он  как
будто свидетельствовал, что богиня пока что вполне смирилась с изгнанием
и не собирается в ближайшее время возвращаться домой.
   - Но мне же этого мало! - вслух произнесла Бейса, надеясь, что богиня
ее услышит. - Нельзя оставаться здесь, все время помня только о прошлом.
   Сочувственный шепот в ее душе почти  стих,  и  ей  вдруг  вспомнилось
улыбающееся лицо влюбленного в  нее  принца  Кадакитиса.  Шупансея  даже
зубами скрипнула, отгоняя мысли о нем.
   Мать Бей некогда дала  немало  пищи  для  разглагольствований  всяким
циникам, воспылав безумной божественной страстью к богу войны Буреносцу.
Половина населения Санктуария - а может, и всего  мира  -  переживала  в
своих снах жестокое разочарование,  когда  боги-любовники  предпринимали
попытки разрешить проблему своих анатомических несоответствий.
   Но  все  эти  божественные  откровения   прекратились,   как   только
магическая "нума" Санктуария выгорела дотла.  Впрочем  Шупансее-то  было
известно, что и бог, и богиня по-прежнему не оставляют  друг  друга  без
внимания,  и  она  была  весьма  смущена  столь  явственно   похотливыми
устремлениями своей прародительницы.
   Вот и теперь - хоть ей и удалось временно  изгнать  образ  богини  из
души своей - она никак не могла избавиться от мыслей о  принце.  Конечно
же, никакое это не совпадение, что ночные кошмары начались у  нее  сразу
после того, как она объявила об их  намерении  сочетаться  браком,  хотя
точной даты этого события и не назвала!  К  тому  же  она  тогда  решила
подчиниться-таки общепринятым ранканским обычаям и выселила свою  личную
свиту из дворца Кадакитиса.
   Любовь никогда не занимала особо важного места в жизни  Шупансеи.  Ни
одна Бейса до нее, если честно, никогда даже и не осмеливалась  полюбить
мужчину - какая уж тут любовь, если кровь ее считалась ядовитой,  а  все
сыновья были обречены на смерть еще  в  материнской  утробе.  У  них  на
родине принца-консорта всегда попросту приносили  в  жертву,  убивая  на
алтаре, а каждая очередная Бейса обеспечивала непрерывность наследования
по женской линии с помощью случайных, ни к чему не обязывающих  любовных
связей.
   Так могла ли она теперь хоть на мгновение усомниться в  том,  что  ее
ночные кошмары - и этот противный холодок  в  желудке  -  лишь  обратная
сторона ее любви к несчастному ранканскому принцу?
   Шупансея почувствовала, что дрожит - от страха и от  вечной  сырости,
буквально пропитавшей дворец. Запахнув  поплотнее  халат,  она  поискала
возле постели теплые  шлепанцы.  Ничего  удивительного,  что  ранканские
женщины вечно натягивают на себя по  сто  одежек.  В  Санктуарии  всегда
ужасно сыро; летом здесь жарко и сыро, зимой (и во все остальные времена
года) - сыро и холодно. Поэтому всегда приходится одеваться в платье  из
мягких, хорошо впитывающих влагу тканей.
   Шупансея тихонько  приоткрыла  дверь,  почти  уверенная  в  том,  что
Каммесин, скорчившись, торчит у замочной скважины, но коридор был  пуст,
хотя в луче падавшего из ее спальни света она заметила легкое  колебание
занавески. Несмотря на обычно  свойственную  пожилым  людям  бессонницу,
Кам-син преспокойно удалилась к себе, завалилась в постель  и  мгновенно
уснула, мирно похрапывая во сне.
   На губах Бейсы мелькнула легкая улыбка, и она направилась в восточное
крыло. Дважды в год все,  кто  занимал  во  дворце  хоть  сколько-нибудь
видное  положение,  переезжали  из  одного  крыла  в  другое,  полностью
сохраняя  при  выборе  новых  апартаментов   сложившуюся   иерархическую
традицию. Самые высокородные в жаркое время года занимали апартаменты  в
восточном крыле издания, а холодной зимой - в западном.
   Сперва Шупансея со своей свитой выбрала для себя, как оказалось,  все
самые лучшие комнаты дворца, что отнюдь не усилило  симпатии  к  ней  со
стороны  ранкан,  и  теперь  при  очередном  переезде  всегда  возникали
проявления открытой неприязни: между слугами часто вспыхивали  перепалки
и ссоры, а порой даже случались дуэли между придворными.
   Правда, отношение к бейсибцам во дворце, как и  во  всем  городе,  за
последний год несколько улучшилось. Кое-кто из них перебрался за  город,
в восстановленные и отстроенные заново поместья; примеру этих  бейсибцев
последовали  и  некоторые  из  ранкан.  А  те,  кто  остался  в  городе,
постарались наладить между собой вполне сносные отношения; то  же  самое
произошло и во дворце. С этих пор, похоже, бейсибцы готовы были делить с
ранканами любые капризы судьбы.
   Человек, которого сейчас разыскивала Шупансея,  мог  бы,  разумеется,
получить апартаменты в западном,  "закатном"  крыле  дворца,  однако  по
причинам   личного   свойства   он   всегда   предпочитал   селиться   в
противоположном  конце  здания,  подальше  как  от  Бейсы,  так   и   от
Кадакитиса.
   "У   людей   честолюбивых   истории   всегда   куда   интереснее    и
завлекательнее, чем у прочих, - любил повторять Хаким, в день  всеобщего
переезда перетаскивая свои пожитки навстречу общему потоку. - А у  людей
несчастливых истории всегда трагические".
   Бейса никогда с ним не спорила. Этот профессиональный рассказчик  был
здесь самым близким ее другом. Но про себя она все же считала, что Хаким
ошибается. Во всяком случае, насчет трагических историй. Уж она-то знала
свою собственную историю, да  и  историю  жизни  принца,  и  с  радостью
поменяла бы свою судьбу на судьбу любого обитателя восточного  крыла,  у
которого жизнь спокойна, хоть и скучна.
   Надежные слуги спали у дверей своих хозяев - кто в алькове, а  кто  и
прямо на соломенном  тюфяке  возле  двери.  Некоторые  особо  бдительные
продолжали бодрствовать, и когда Шупансея  проходила  мимо  с  лампой  в
руках, подобострастно ей кланялись -  бейсибцы,  смиренно  глядя  на  ее
тень, а ранкане, исподтишка бросая злобные взгляды и явно не испытывая к
ней ни малейшего уважения. Впрочем, среди ранкан таких осталось  не  так
уж много. Бейса не обращала на  них  никакого  внимания,  ну  а  они,  в
сущности, и не ожидали от нее ничего иного.
   Веревка с узлами, с помощью которой Хаким  запирал  засов  на  двери,
была втянута внутрь, и только теперь Шупансея поняла, что сейчас поздняя
ночь. Хаким всегда говорил ей, что в любое время дня  и  ночи  готов  ее
выслушать, "стать ее ушами", но он ведь был уже немолод.  Да  и  сколько
раз мужчины и женщины вот так предлагали свои услуги ей и всем Бейсам до
нее,  как  и  любому  здешнему  принцу,  пребывая  при  этом  в   гордой
уверенности, что услугами этими никто и никогда так и не воспользуется.
   Шупансея дважды опускала руку, не решаясь постучать в дверь. Но потом
все же тихонько стукнула костяшками пальцев, однако из-за двери в  ответ
не донеслось ни звука. Впрочем, дверь тут же беззвучно  отворилась  сама
на хорошо смазанных петлях.
   - Хаким? Друг мой?..
   Комната была пуста; тюфяк рассказчика был свернут и убран в угол, как
всегда днем. Шупансея чувствовала себя  неловко  и  на  редкость  глупо.
Хаким, конечно, достаточно стар, чтобы быть ее отцом, но  это  вовсе  не
означает,  что  он  полная  развалина.  И  он,  безусловно,   совершенно
очаровательный человек, умница, да и выглядит теперь - когда за ним  так
ухаживают, регулярно стригут, причесывают и моют - просто блестяще; а уж
среди придворных  дам,  которые  вечно  жалуются,  что  мужчины  говорят
исключительно о войне да о политике, он и вовсе  пользуется  несомненным
успехом, и ему не раз делались соответствующие авансы.
   Что и говорить,  в  этом  отдаленном  крыле  здания  ему  куда  проще
устраивать тайные встречи и свидания с женщинами...
   Шупансея решила даже не упоминать Хакиму впоследствии о  своем  столь
несвоевременном визите к нему и собралась уже было возвращаться, но  тут
свет ее лампы упал вдруг на кипу  рисунков.  Сверху  лежало  изображение
принца Кадакитиса с обнаженным и окровавленным мечом  в  руке,  а  рядом
была нарисована она сама - ее руки тоже были в крови. И любопытство в ее
душе взяло верх над разумом.
   Шупансея зажгла с помощью своего светильника большую лампу и уселась,
чтобы рассмотреть цветные картинки повнимательнее.
 
*** 
 
   Далеко не все в Санктуарии жили по дворцовому расписанию.
   Улица Красных Фонарей, например, даже далеко за полночь так  и  сияла
огнями. Да и вообще в  Лабиринте  жизнь  становилась  интересной  только
после того, как все  порядочные  и  уважаемые  обитатели  города  плотно
затворят ставни на окнах своих домов.
   А уж в таких злачных  местах,  как  "Распутный  Единорог",  настоящее
веселье начиналось еще позже.
   Несмотря на все превратности судьбы, "Распутный Единорог" оставался в
Санктуарии неким островком  стабильности.  Посетителей  там  обслуживали
существа исключительно безобразные - и не все  из  них,  честно  говоря,
были   людьми.   Даже   здешние   проститутки    неизменно    отличались
отвратительной внешностью и  были  в  том  возрасте,  когда  с  подобным
занятием  давно  уже  пора  кончать.  Хотя  этим  "ночным  бабочкам"  их
профессия явно ничего хорошего не  сулила  и  в  молодости.  Готовили  в
"Единороге" просто отвратительно, а  уж  поили...  Пиво,  которое  здесь
подавали, завсегдатаи называли "гнусной смесью портовых помоев и  козьей
мочи", а вино.., короче говоря, пиво там было все же лучше, чем вино.
   Самое смешное, что сказитель Хаким, большую часть жизни пребывавший в
пьяном очумении и выклянчивавший медяки, чтобы потом снова истратить все
на скверное пойло, теперь имел  достаточно  денег,  чтобы  закупить  все
содержимое здешнего винного погреба,  однако  больше  не  мог  пить  эту
гадость, привычный вкус которой тут же  пробуждал  в  его  душе  горькие
воспоминания о том, каким Санктуарий  был  раньше,  и  теперь  Хаким  не
осмеливался проглотить ни капли. К счастью, никто  не  замечал,  как  он
выплевывает эту мерзость на пол.
   Он пришел сюда переодетым, вернее сказать - надел свою старую одежду,
которую много лет назад поклялся сжечь.  Многие  знали,  что  он  весьма
преуспел и живет во дворце, и теперь не узнали его,  явившегося  сюда  в
старом тряпье. А некоторые даже  проявили  о  нем  трогательную  заботу,
предупредив, что лучше бы он не совался в этот вонючий кабак, раз у него
завелись денежки и он получил должность  при  дворе.  Видимо,  они  были
правы, но без "Единорога" он просто больше не мог... Не  мог  постоянно,
день за днем, жить в этом проклятом дворце!
   Поздно ночью,  когда  его  досточтимые  покро