ррана и убирающей его дом, способной  только  бездумно
точить ножи и бездумно заниматься любовью.  И  вдруг  она  очнулась,  у  нее
пробудился разум, она стала божественной - в результате того, что  попала  в
зону действия заклятия, которое сотворил  Харран  для  того,  чтобы  вернуть
Сивени из забытья на небесах, куда она попала вместе  с  прочими  илсигскими
богами. Харран был одним из жрецов  Сивени,  слуг-целителей  покровительницы
войны и ремесел. Он надеялся, что таким и останется. Но заклятие захватило и
его, прочными узами связав воедино его, Сивени и Мригу на всю жизнь  и  даже
на смерть. И это не пустые слова, ибо все трое побывали в Аду и возвратились
назад к веселой беззаботной жизни... долгим годам, наполненным радостью.
   Перешагивая через поток помоев, текущих посреди улицы,  Мрига  задумалась
над тем, что даже богов иногда застигают  врасплох.  Все  беды  начались  со
столба огня, поднятого Буревестником,  явившегося  знамением  новой  силы  в
Санктуарии, силы, которая должна сокрушить  все  прочие,  существовавшие  до
этого.  Мрига  отчетливо  помнила  ту  ночь,  когда  в   ужасе   проснулась,
разбуженная мучительными криками Сивени, с чувством, что нечто большее,  чем
сама жизнь, вытекает из ее тела. Божественность обеих задрожала  и  погасла,
словно затушенный костер. А затем была разрушена Сфера Могущества и растаяла
та незначительная сила, которая уцелела. Мрига и Сивени сказали Царице  Ада,
что готовы стать смертными, умереть ради Харрана. Теперь, по-видимому, у них
появится возможность выяснить, до какой степени они были готовы. А пока  бог
(или богиня), не имеющий храма,  должен  иметь  место,  где  жить...  и  что
поесть.
   Мрига перешла по мосту через Белую Лошадь (задержала  на  какое-то  время
дыхание, чтобы спастись от утреннего зловония) и  зашла  на  Базар  с  южной
стороны. Торговцы натягивали над прилавками навесы, разговаривая  вполголоса
о  ценах,  товарах,  домашних  заботах:  обычная  утренняя  болтовня.  Мрига
пробралась к своему месту у северной стены.
   Там уже, как всегда, возился Рахи -  крупный,  румяный,  тучный  мужчина.
Сейчас он, вспотев, боролся с опорами навеса и  страшно  ругался.  Рахи  был
лудильщик, подрабатывающий  ремонтом  мечей,  ножей  и  прочих  мелочей.  Он
похвалялся, что продавал ножи самому Гансу, но  Мрига  сомневалась  в  этом;
каждый, кто действительно имел дело с  этим  человеком,  не  решился  бы  во
всеуслышание  объявить  об  этом.  Так   или   иначе,   помимо   тщеславного
бахвальства, Рахи обладал еще одним удивительным качеством: он  был  честным
торговцем. Он не заламывал за свою работу непомерных цен, не  соскабливал  с
эфесов  и  ножен  позолоту,  заменяя  ее  бронзой,  на  его   весах   стояли
заслуживающие доверия разновесы. Почему Рахи предпочитал  быть  исключением,
он обычно отказывался объяснять, хотя однажды вечером, за кувшином вина,  он
шепнул Мриге одно слово, озираясь с таким видом, словно  опасался,  что  его
вот-вот  заберут  церберы  принца.  "Религия",  -  сказал  он,  после   чего
незамедлительно напился до бесчувственного состояния.
   Их взаимоотношения, какими бы странными они  ни  казались,  удовлетворяли
Мригу. Когда однажды в поисках работы она бродила по базару,  Рахи  узнал  в
ней бывшую умственно  отсталую  девчонку-калеку,  сидевшую  рядом  с  ним  и
точившую о булыжники разные железяки до такого состояния, что ими можно было
расщепить волос. За ее талант Харран потом взял ее к себе домой: точить мечи
пасынков и его хирургические инструменты. Рахи предложил девушке  уголок  за
своим прилавком - разумеется, за небольшое отчисление от  ее  доходов,  -  и
Мрига согласилась более чем охотно, готовая  заняться  прежним  ремеслом.  В
Санктуарии  мечи  быстро  тупились  и   покрывались   зазубринами.   Хороший
"полировальщик" никогда не голодал, а Мрига была лучшей,  будучи  (в  то  же
время) живым воплощением богини, которая изобрела мечи.
   - Тебе давно уж пора было бы явиться, - закричал на нее Рахи.
   Находившиеся поблизости люди, торговцы сладостями и портные вздрогнули от
громкого крика, а в загонах в печальном ответе подняли головы бычки.
   - Полдня уже позади. Где ты была, как собираешься зарабатывать  на  хлеб?
Дамочка, мне придется выкинуть тебя отсюда, это лучшее место на базаре.
   Мрига только улыбнулась и  развязала  мешочек,  в  котором  были  все  ее
принадлежности: масло, ветошь и пять  точильных  камней.  Другие  точильщики
применяли большее число инструментов  и  соответственно  больше  просили  за
работу, но Мриге этого не требовалось.
   - Кроме нас с тобой да птиц, еще никто не встал, Рахи, - сказала  она.  -
Не смеши меня. Кто приходил точить меч, кого я упустила?
   - А, смейся-смейся, как-нибудь  из  дворца  придет  большой  человек,  ты
запросишь с него втридорога, а он уйдет, не заплатив тебе  и  медяка,  и  ты
останешься ни с чем, вот тогда посмеешься!
   Установив последнюю опору, вспотевший лудильщик с  улыбкой  посмотрел  на
девушку.
   Мрига пожала плечами. Рахи говорил с тяжелым придыханием,  посмеиваясь  в
конце фразы, и ронял слова так, словно опасался,  что  однажды  они  у  него
кончатся.
   - Эй, Рахи, если здесь дела пойдут неважно, я всегда смогу отправиться  к
стене точить зубила, а?
   Рахи встряхнул навес - квадрат со  стороной  в  шесть  футов,  из  легкой
хлопчатобумажной ткани с давно выцветшим рисунком.
   - Помяни мое слово, никакого проку от этого не будет, - сказал он,  -  до
сих пор в стене не было нужды, к  чему  она  теперь?  Сдерживать  войско  за
пределами города или держать людей внутри? Повесь на  дверь  замок,  и  люди
сразу же начнут думать, что за ней что-то есть. Этот... этот Факел...
   Рахи, очевидно, не хотел произносить вслух  имени  Молина  Факельщика.  В
этом не было ничего удивительного, многие не хотели. Санктуарий был наполнен
любопытными ушами, и зачастую нельзя было определить, кому они принадлежат.
   - Строит из себя творца царей, да.  Он  добьется  только  того,  что  нас
сожгут в собственных постелях... - Рахи перешел на негромкое ворчание.  -  А
твой мужик, как он, а?
   - С ним все в порядке. Прошел слух,  что  в  Лабиринте  появился  хороший
цирюльник. Нас еще даже ни разу не грабили... Оставили в покое, думая о том,
что  однажды  обстоятельства  могут  сложиться  так,  что  Харрану  придется
зашивать одного из них после неудавшегося ночного дела.
   - Нет ничего хорошего в  том,  чтобы  гневить  цирюльника,  это  точно...
кастрюли! Кастрюли на продажу! -  внезапно  закричал  Рахи,  так  как  перед
прилавком появилась  хозяйка,  тащившая  за  собой  сосущего  большой  палец
ребенка. - А другая дамочка, она тоже привыкает? Нет? Так и  думал,  с  виду
она из таких, слишком уж гордая, да.
   Мрига молча согласилась. Выделяясь  в  пантеоне  илсигских  богов  бурной
деятельностью, Сивени  изобрела  множество  ремесел  и  передала  их  людям.
Медицина, науки, искусства, изготовление и  применение  оружия  -  все  было
творением ее рук. И, пойманная в этом  мире,  Сивени  знала  о  заклятиях  и
искусстве медицины гораздо больше, чем ее лучшие  жрецы-целители,  а  Харран
был всего лишь младшим жрецом.
   - Она на строительстве стены - сказала Мрига.  -  У  нее  совсем  неплохо
получается.
   Она достала свой любимый нож,  небольшое  лезвие  с  черной  ручкой,  уже
настолько острый, что им можно было до крови  вспороть  ветер,  смазала  его
маслом и рассеянно принялась точить.  Люди  все  прибывали  на  базар.  Мимо
прошел Ярк-сукновал со своей плоской тележкой. На ней опасно колыхались  два
больших законопаченных бака с нечистотами, издававшими хлюпающие звуки.
   - Не желаете облегчиться напоследок? - ухмыльнулся Ярк.
   Мрига покачала  головой,  улыбаясь  в  ответ.  Рахи  сделал  непристойное
замечание насчет матери Ярка,  конец  которого  Мрига  пропустила,  так  как
проходивший мимо молодой мужчина задержался, рассматривая ее работу. Девушка
приветливым движением подняла нож.
   - У вас есть что-нибудь, нуждающееся в моих руках, милостивый сударь?
   Мужчина, судя по всему, заколебался.
   - Сколько это будет стоить?
   - Давайте посмотрим.
   Шагнув ближе, мужчина сунул руку под изношенную тунику и достал  короткий
меч. Крутя меч в руках, Мрига исподтишка осмотрела его  владельца.  Молодой,
возможно, лет двадцати с небольшим. Одет ни  изысканно  хорошо,  ни  слишком
бедно. Что ж, возможно, это и к лучшему. В последнее время люди  стали  жить
лучше - результат вливания бейсибского золота. Меч был изъеден раковинами  и
потемнел от ржавчины, но ковка говорила об энлибарском происхождении оружия.
Мрига цокнула, изучая видавшее виды оружие, одновременно пытаясь упорядочить
другие впечатления... хоть и облаченная в плоть и изгнанная с небес,  богиня
обладала чувствами,  недоступными  простым  смертным.  Сомнительное  лезвие,
помнящее о крови. Но какое оружие  в  этом  городе  лежало  или  висело  без
дела?.. В конце концов, для того оно и предназначено.
   - Темным или блестящим? - спросила Мрига.
   - Что? - у молодого человека голос был каким-то сырым, словно ломался.
   - Я могу отполировать лезвие до блеска,  если  его  требуется  выставлять
напоказ, - объяснила девушка, - или оставить его темным, если  необходимости
в этом нет.
   Она быстро выучила эту деликатную фразу,  когда-то  неумышленно  отпугнув
нескольких потенциальных клиентов, чье ремесло требовало,  чтобы  лезвия  их
мечей не привлекали внимания.
   - В любом случае кромка будет очень острой. Четыре медных монеты.
   - Две.
   - Вы полагаете, что имеете дело с правщиком ножниц?  Мне  приносили  свои
мечи пасынки, и до сих пор приносят гвардейцы принца. После  того,  как  эта
вещица побывает в моих руках, она сможет  отрезать  одну  мысль  от  другой.
Разумеется, предположив, что после этого вы не станете пробовать ее о  столы
в "Единороге".
   Ее слова произвели впечатление  на  мужчину;  все  это  Мрига  прочла  по
лезвию, хотя оно и не было таким красноречивым, какой обычно бывает сталь.
   - Три с половиной, потому что вы мне приглянулись. Но не меньше.
   Молодой  человек  слегка  поморщился,  несколько  испортив  произведенное
впечатление.
   - Ну хорошо, сделай темным. Сколько это займет времени?
   - Полчаса. Возьмите пока мой, - сказала Мрига, протягивая "заменитель"  -
впечатляющих размеров тесак с отделкой из вороненой стали. - Не  "потеряйте"
его, - добавила она, - чтобы мне не пришлось демонстрировать вам другое  мое
искусство с помощью вашего.
   Опустив голову, молодой мужчина нырнул в густевшую толпу.  Рахи  произнес
что-то, не прибегая к крику, и его слова  затерялись  в  нарастающем  гомоне
людей, громко нахваливающих рыбу, одежду и золу для стирки.
   - Что?
   - Тебе когда-нибудь приходилось демонстрировать твое другое искусство?  -
просопел Рахи ей в ухо.
   Мрига улыбнулась. Сивени, которой так долго не молились смертные,  начала
терять свои атрибуты. И дела обстояли так, что  один  из  них  -  мастерство
общения  с  острыми  предметами  -  перешел  границу,  отделяющую  богов  от
смертных, и достался по назначению: Мриге.
   - Не лично, - сказала она. - Последний раз  нож  сделал  это  сам  собой.
Просто совершенно неожиданно потерял равновесие... выпал из руки  воровки  и
попал ей прямо в... ну, в общем, попал. Слух об этом разнесся. Теперь  таких
трудностей больше нет.
   Снова появился со своей тележкой Ярк-сукновал. В бочках плескалось.
   - Последняя возможность! - сказал он.
   - Кастрюли! - закричал Рахи через голову  Мриги.  -  Кастрюли!  Покупайте
кастрюли! Вы, сударыня! Даже рыб... извините, даже бейсибке нужны кастрюли!
   Мрига закатила глаза, а потом принялась точить меч.

***

   Когда Молин Факельщик сделал  достоянием  гласности  то,  что  собирается
завершить строительство стен вокруг Санктуария,  шум  радости  от  появления
новых рабочих мест был почти таким же громким, как  фейерверк  Буревестника.
Разумеется, были и более тихие пересуды по поводу  того,  что  на  этот  раз
замыслил старый лис. Некоторые  осмеливались  заявлять,  что  эта  внезапная
деятельность на благо  империи  связана  не  столько  с  желанием  сохранить
Санктуарий для имперских войск, сколько с тем, чтобы охранить  его  от  них.
Однажды,  в  не  столь  отдаленном  будущем,  когда  торговля  в  Санктуарий
наладится, когда в городе будет  достаточно  золота  и  вновь  окрепнут  его
боги... можно будет захлопнуть ворота, и Молин, стоя на стене,  посмеется  в
лицо императору...
   Разумеется, те, кто вел такие речи,  делали  это  шепотом,  за  запертыми
дверьми. Не прибегавшие к подобным предосторожностям лишались языков.  Молин
не беспокоился по таким пустякам, этим занимались его шпионы. У него  и  так
было много дел, требовавших его  личного  участия.  Надо  было  умиротворять
новое  божество,  помогать  прежним  богам  закончить  свое   существование,
управлять Кадакитисом и (в другом ключе) бейсой. А также была еще стена.
   Организация и руководство строительством сами по себе отнимали много сил.
Сначала проекты, по поводу которых много недель велись споры, один,  другой,
третий и снова первый; затем заказ камня, добыча его  в  каменоломнях;  наем
огромного количества людей для перевозки тяжестей, других  -  для  обработки
грубых глыб, придания им нужной формы и  размера.  Надсмотрщики,  каменщики,
плотники, маркитанты, соглядатаи, обеспечивающие работу системы... Деньги, к
счастью, не были проблемой, но время... Все может пойти наперекосяк,  -  эта
мысль не выходила у Молина из головы. Мысленного представления  о  том,  чем
станет стена при успешном исходе дел -  защитой  от  ветров  и  от  империи,
возможностью власти для него самого и тех, кого он выберет  разделить  ее  с
ним,  -  едва  хватало,  чтобы  выдержать  убийственное  напряжение.   Молин
пользовался любой помощью, какую только мог найти, и  без  зазрения  совести
выжимал из людей последние соки.
   У него не было никаких проблем с совестью и в то утро  несколько  месяцев
назад, когда закладывались первые  камни  вдоль  южного  периметра  стены  и
возникли сложности с котлованом под фундамент, вырытым  слишком  глубоким  и
неровным.  На  глыбе  необработанного  северного  гранита  были   развернуты
чертежи, и Молин в разговоре с зодчими мягким  голосом  ясно  давал  понять,
что, если в ближайшее время все не будет исправлено, те могут  считать  себя
покойниками. В середине этой тихой речи Молин вдруг почувствовал, что кто-то
заглядывает ему через плечо. Он не шелохнулся. Этот  кто-то  фыркнул.  Затем
изящная рука ткнула поверх его плеча  в  главного  зодчего  и  чей-то  голос
произнес:
   - Вот здесь вы не правы. На этом подъеме земля будет подвержена оседанию;
это нарушит все  ваши  определения  уровней.  Все  еще  можно  спасти,  если
использовать большое количество бетона. Но надо  действовать  быстро,  а  не
стоять разинув рты. Земля высыхает, и скоро всего бетона города  не  хватит,
чтобы сдержать ее. И не забудьте положить в бетон побольше песку.
   Обернувшись, Молин увидел нечто  нелепое  и  смешное.  Это  была  высокая
молодая женщина не старше двадцати пяти лет, с холодными правильными чертами
лица и длинными черными волосами, в  высшей  степени  странном  балахоне  из
белой льняной ткани в складку, с наброшенной на плечи овечьей шкурой. Жрец с
недовольством и изумлением смотрел на женщину, но та  не  обращала  на  него
внимания, это также  было  нелепым:  никто  не  смел  не  обращать  на  него
внимания. Женщина  разглядывала  чертежи  с  таким  видом,  словно  те  были
нарисованы щепкой на песке.
   - Кто разработал эту  дурацкую  груду  камней?  -  спросила  она.  -  Она
развалится после первого же неприятельского натиска.
   Стоявший рядом с Молином главный  зодчий  покраснел  от  ярости  и  начал
переминаться с ноги на ногу, словно его прихватил  приступ  подагры.  Окинув
взглядом сероглазую женщину, Молин тем же зловещим  тихим  голосом,  которым
разговаривал с зодчим, спросил:
   - Ты сможешь сделать лучше?
   Женщина вскинула брови, изобразив высшую степень презрения, какую  только
видел Молин.
   - Конечно.
   - Если ты  не  сдержишь  слово,  -  утвердительно  сказал  жрец,  -  тебе
известно, что произойдет.
   Женщина взглянула на него так, что всем стало ясно: его угрозы  забавляют
ее.
   - Пергамент, пожалуйста, - сказала она,  сбрасывая  чертежи  на  землю  и
усаживаясь на глыбу с видом царицы, ожидающей, когда ей принесут  письменные
принадлежности. - И вам следует прямо сейчас  позаботиться  о  бетоне,  пока
земля не высохла. Эту часть вашей стены я сохраню.  Ты...  -  ткнула  она  в
одного из зодчих, - пошлешь кого-нибудь  к  крупнейшему  стеклодуву  города,
чтобы забрать у него весь бой.
   - Бой?
   - Битое стекло. Хорошенько его  покрошите.  Оно  пойдет  в  бетон...  Для
чего?! Вы хотите, чтобы крысы и  кролики  рыли  под  вашей  стеной  подкопы?
Оставляли дыры, в которые люди смогут налить кислоту или что-нибудь  похуже?
Ну-ну!
   Зодчий, к которому она обратилась, обернулся к Молину за  позволением,  а
затем поспешил прочь. Жрец повернулся к женщине, намереваясь что-то  сказать
ей, но уже принесли пергамент и серебряное  стило,  и  она  с  поразительной
быстротой принялась чертить по гладкой поверхности кожи, без линейки  выводя
совершенно прямые линии, без приспособлений - идеальные  окружности.  Молину
пришлось приложить усилие, чтобы  сдержать  в  своем  голосе  издевательские
нотки.
   - Кто вы такая? - спросил он.
   - Вы можете звать меня Сивени, - сказала  женщина,  не  поднимая  головы,
словно царственная особа, оказывающая милость нищему. - А  теперь  взгляните
сюда. Вот эта защитная стена спроектирована не правильно;  она  не  выдержит
амбразур. Ты ведь, разумеется, собираешься со временем делать амбразуры...
   Молин стал вежливо упрашивать ее  говорить  очень  тихо;  амбразуры  были
запрещены в империи, кроме разве что по специальному разрешению, да  и  жрец
собирался возводить их... только  не  прямо  сейчас,  когда  важно  было  не
сделать ни малейшего намека на отделение. Уговорив Сивени, он все  равно  не
расстался с беспокойством. И дело  в  не  в  том,  что  Сивени  -  редкое  в
Санктуарии имя, вовсе нет. Молина тревожило воспоминание о том, как какое-то
время тому назад в заброшенном храме богини с таким именем  бронзовые  двери
были сорваны с петель и брошены на улицу; и все указывало на то, что сделано
это было изнутри...
   Сивени же, разумеется, зная все эти мысли Молина, божественным дарованием
считанные из его головы, забавлялась происходящим. Ее  забавляло,  что  она,
изобретатель зодчества, помогает строить человеку, изгнавшему ее  жрецов  из
Санктуария, смущая и раздражая его. Подобно многим богам, она имела любовь к
парадоксам.
   Такая слабость  была  одной  из  немногих  радостей,  которые  она  могла
позволить себе с того времени, как она, Мрига и  Харран  вернулись  из  Ада.
Харран умер, убитый Стратоном во время нападения на старые бараки  пасынков.
Две женщины, вместе с собачкой Харрана Тирой и Ишад  в  качестве  провожатой
спустились в преисподнюю, просили его жизнь у черной Царицы Ада и (к  своему
удивлению) получили ее.
   Устроено было все достаточно своеобразно. Харран (изображавший цирюльника
и после смерти) выбрал раненое тело с умершим рассудком, чтобы его душе было
где жить. Царица выпустила их всех из Ада с условием, что отныне  они  будут
отбывать срок Харрана в Аду, умирая по очереди.  В  настоящее  время  в  Аду
находилась Тира, получая от этого  огромное  наслаждение,  судя  по  неясным
видениям,  иногда  приходившим  к  Сивени.  Царица  Ада  сделала  ее   своей
любимицей. Но как теперь будет действовать остальная часть соглашения,  даже
если оно осталось в силе, Сивени понятия  не  имела.  Врата  Ада  закрылись.
Колдовство, делавшее Ишад неуязвимой, существенно ослабло со времени  потери
Сфер Могущества.
   И врата  Рая,  похоже,  то