ижения.  Мы  заявимся  к  Стене
Чародеев на конях и в полном снаряжении. Мы покроем себя честью и славой
в битве с Нисибиси и превратимся в передовой отряд легиона.
   Довольно хихикая, мастер наконец отпил глоток эля.
   - Честь и слава. Уэлгрин, милый, зачем  тебе  слава?  Что  даст  тебе
честь? Что станет с твоими солдатами, когда забудутся Стена  Чародеев  и
Нисибиси?
   Почести и слава сами по себе были наградой для рэнканского воина; что
же касается войны, то солдат без работы не останется. Уэлгрин не жаждал,
конечно, ни славы, ни почестей, а его предыдущая  служба  была  скучной,
вроде службы в гарнизоне Санктуария.
   - Я  стану  знаменитым,  -  решительно  заявил  он  после  некоторого
раздумья. - Меня будут уважать при жизни, а когда умру, память  обо  мне
увековечат...
   - Ты уже знаменит, дружок, или ты забыл  об  этом?  Ты  вновь  открыл
энлибарскую сталь. Но из-за этого тебе нельзя даже  открыть  свое  лицо.
Сколько, по-твоему, тебе потребуется мечей, чтобы с  почестями  пройтись
по улицам Рэнке? Двадцать пять? Пятьдесят? Думаешь, тебе  поверят,  если
ты скажешь им, что получил сталь с  помощью  кусочков  старого  ожерелья
риггли?
   Уэлгрин встал. Обошел сидевшего инвалида.
   - Я добьюсь славы. Добьюсь славы или умру.
   Быстрым,  незаметным  движением  костыля   Балюструс   отправил   его
копошиться в пыли.
   - Невежливо говорить человеку в затылок.  Тебе  уже  изменяла  удача,
может изменить снова. Империя никогда ничего не давала  тебе  и  никогда
ничего не даст. Но империя ничего не значит для Санктуария.  Здесь  есть
сила, милый, сила в чистом виде.
   Используй ее, и ты обретешь и почести, и славу. Говорю тебе, Уэлгрин,
Джабал не вернется. Его мир созрел для захвата.
   - Ты уже говорил об этом. Джабал гниет под своим дворцом.  А  сколько
ястребиных масок пригвоздили к столбам по пути к мосту на окраине?  Даже
если бы я испытывал искушение, на кого я смогу рассчитывать?
   - Темпус выбраковывает для тебя своих подчиненных. Уверен, что  и  те
из масок, кто поумней, в безопасности. Они прослышали, что Джабал жив, и
ждут его возвращения. Но им известно не все.
   Излишняя самонадеянность Балюструса насторожила Уэлгрина. Он  никогда
не  доверял  мастеру  полностью,  и  меньше  всего,  когда  тот  говорил
загадками.
   - Не всегда меня величали Балюструсом. Когда-то меня  называли  Серым
Волком. Всего двадцать пять лет тому назад я привел имперские легионы  в
горы и сломил последнее сопротивление илсигов. Я сломил его, потому  что
мне было известно все. Я сам родился в тех горах.  В  моих  венах  течет
кровь королей и волшебников. Но я понимал, что время  королей  прошло  и
наступило время империи. Я променял надежды собственного народа на славу
и почести завоевателей.
   Уэлгрин откашлялся. Не было человека, который не слышал  бы  о  Сером
Волке - молодом человеке в звериных шкурах, который был встречен в Рэнке
как герой, несмотря на то, что был риггли, и  который  спустя  некоторое
время нелепо погиб при падении с лошади. Вся столица принимала участие в
его похоронах.
   - Не исключено, что мои друзья в Рэнке были отцами  твоих  друзей,  -
сказал Балюструс, видя скептицизм Уэлгрина. - Я наблюдал за собственными
похоронами с гладиаторских  галерей,  где  меня,  напичкав  наркотиками,
обобрав и опозорив, бросили, чтобы я умер или увеличил  состояние  своих
бывших приятелей.  -  Он  злобно  засмеялся.  -  Но  я  не  был  простым
рэнканским генералом, они забыли об этом. Я умел сражаться и умел ковать
оружие, какого они не видывали. Я научился мастерству работы с  металлом
у народа, который предал.
   - А Джабал, он-то какое имеет к этому отношение?  -  наконец  спросил
Уэлгрин.
   - Он появился позднее. Я сражался и убивал, но  рано  или  поздно  от
меня отказывались все владельцы, пока меня не купил сам император,  отец
Кадакитиса. Я стал тренировать новых рабов, а Джабал был одним  из  них.
Он был рожден для смертельного боя. Я научил его  всем  трюкам,  которые
знал; он был мне как сын. Я видел, что счастье улыбалось нам каждый раз,
когда он сражался. Мы  оба  принадлежали  императору.  Мы  вместе  пили,
вместе ходили по бабам - жизнь удачливого гладиатора не  так  уж  плоха,
если тебя не волнуют клеймо и ошейник. Я доверял ему.  Я  рассказал  ему
правду о себе.
   - Спустя два дня я сражался с ним на арене. Я не  выступал  уже  пять
лет, но даже и в лучшие времена я был ему не пара. Мы бились с булавой и
цепью, по его выбору. Уже вторым выпадом он опутал  мне  цепью  ноги.  Я
ожидал этого, но рассчитывал на быструю милосердную смерть. Я думал,  мы
оба рабы - равные и друзья. Он  сказал:  "Это  подстроено",  показав  на
императорский балкон, и снова ударил меня по ногам.
   Произошло это летом, а глаза я снова открыл только зимой.
   Лизеренский целитель стоял  возле  меня  и  поздравлял  себя  с  моим
выздоровлением. Это стоило мне вот этого!
   Мастер приподнял полы своего кафтана, показывая остатки  ног.  Лунный
свет смягчил ужасное зрелище, но Уэлгрин заметил  перекрученные  остатки
мышц, кости и чешуйчатую кожу, которые  когда-то  были  ногами.  Уэлгрин
отвернулся, прежде чем Балюструс опустил полы кафтана.
   - Лизеренец рассказал, что ему заплатили золотом.  Очень  медленно  -
можешь себе представить - я добрался до столицы.
   Но боль тебе не представить. Джабал получил свободу на следующий день
после сражения.  Многие  годы  я  разыскивал  его  и  нашел  на  окраине
Подветренной в поместье, хорошо охраняемом  его  масками.  Отблагодарить
его за жизнь я не мог, поэтому я стал Балюструсом, его другом.  Я  ковал
ему мечи и маски.
   У Джабала были враги, большинство из них проворнее, чем я. Я  боялся,
что кто-то другой,  и  очень  быстро,  отомстит  ему  смертью.  А  когда
появился Темпус, я решил, что мы оба  обречены.  Темпус  суров,  суровее
Джабала, суровее меня. И вот однажды ночью сюда пришел Салиман сообщить,
что у склепа среди трупов лежит его живой хозяин, а в его коленях торчит
по стреле.
   Салиман спросил, не укрою ли я его, пока он не умрет, а в том, что он
умрет, сомнений не было.
   "Конечно, - ответил я, - но ему нет нужды умирать. Мы направим его  к
лизеренцу".
   Эль больше не согревал Уэлгрина. Ему  не  были  чужды  ненависть  или
месть, и он не симпатизировал  работорговцу.  Но  голос  Балюструса  был
наполнен бешеной злобой. Этот человек предал рэнканцам свой народ, а те,
в свою очередь, предали его. Он назвал Джабала  своим  сыном,  рассказал
ему правду о себе и верил в то, что  его  названый  сын  при  первой  же
возможности предал его.
   Уэлгрин понимал, что теперь он "сын" Балюструса. Ждал ли мастер,  что
его предадут снова, или теперь он сам предаст первым?
   Балюструс погрузился в свои мысли и ничего не сказал, когда Уэлгрин с
кружкой эля ушел через двор в тень, где сидел Трашер.
   - Траш, не смог бы ты сходить сегодня вечером в город?
   - Без проблем.
   - Тогда отправляйся. И начинай подбирать людей.
   Трашер стряхнул с себя легкое опьянение.
   - Что случилось? Что-то идет не так?
   - Пока ничего. Но Балюструс ведет себя странно. Не  знаю,  как  долго
еще можно доверять ему.
   - Что побудило тебя наконец согласиться со мной?
   - Он поведал мне историю своей жизни. Я сумею повидать  Иллиру  через
десять дней - после новолуния, когда она придет в  себя.  И  мы  тут  же
отправимся на север, с серебром и рудой, если не получим мечи.
   Трашеру не нужно было повторять дважды. Он набросил  Плащ  и  перелез
через стену. О его отлучке не знал никто, кроме Уэлгрина.
 
Глава 5 
 
   Мастер наладил дело в дворовой литейной с военной пунктуальностью.  В
течение шести дней было выковано еще десять  клинков.  Уэлгрин  мысленно
рассчитал время: столько-то дней до посещения Иллиры, потом еще, пока не
будут изготовлены все мечи, день, чтобы встретиться  с  людьми,  которых
Трашер набирает в городе, и можно отправляться в путь.
   Он  внимательно  присматривался  к  Балюструсу,  и  хотя  мастер   не
обнаруживал  явных  признаков  предательства,   Уэлгрина   не   покидало
беспокойство. Стали чаще приходить незнакомцы,  и  сам  инвалид  хаживал
куда-то, куда - не смог проследить даже Трашер.  Когда  его  спрашивали,
Балюструс говорил  о  лизеренце,  который  ухаживал  за  Джабалом,  и  о
взятках, которые приходилось раздавать.
   Дождливым утром восьмого дня,  в  которое  воины  рады  были  поспать
подольше, Уэлгрин окончил свои расчеты и уже хотел будить  Трашера,  как
вдруг услышал за стеной шум - весьма странный в такое раннее время.
   Он тихо разбудил Трашера, и оба осторожно поползли в сторону  звуков.
Уэлгрин вытащил из ножен меч,  первый  энлибарский  меч,  выкованный  за
последние пятьсот лет.
   - Принес деньги и письмо? - услышали они голос Балюструса.
   - Да, сэр.
   Костыли Балюструса заскрипели по булыжнику. Уэлгрин и Трашер  вжались
в стену и дали ему пройти.  Им  никогда  не  удастся  узнать  правду  от
мастера, другое дело - посланец. Рывком они перемахнули через стену.
   Незнакомец был одет в темную одежду странного  покроя.  Он  поправлял
стремя, когда Уэлгрин напал на него, свалив на землю.
   Крепко зажав ему рот, Уэлгрин оттащил его подальше от лошади.
   - Ну, кто он? - спросил Трашер, бегло осмотрев седельные сумы.
   - Больно торопишься, - ответил Уэлгрин. Он принялся выкручивать  руку
своему пленнику, пока не услышал его тяжелого дыхания, потом  перевернул
того на спину.
   - Неместный, не похож и на нисийца.
   У молодого человека были нежные, почти женские черты лица,  а  усилия
освободиться  -  до  смешного  беспомощны.  Уэлгрин  резко  ударил  его,
встряхнул и посадил.
   - Ну, выкладывай.
   Испуганными глазами парнишка глядел то  на  одного,  то  на  Другого,
остановив наконец свой взгляд на Уэлгрине. Но не проронил ни слова.
   - Надо обыскать его, - заявил Трашер. - А вот и кошель.
   Уэлгрин сорвал мешочек с пояса юноши, обратив внимание на то,  что  у
него не было оружия, даже кинжала. Зато под камзолом он нащупал какой-то
предмет. Уэлгрин бросил кошель Трашеру и  занялся  этим  предметом.  Это
оказался медальон с надписью на  непонятном  языке.  Уэлгрин  не  придал
значения надписи, а Трашер вскрикнул от удивления, когда по  глазам  ему
ударила ослепительная вспышка.
   Уэлгрин поднял голову, и в этот момент все озарилось второй вспышкой.
Пленник долго не раздумывал. Они слышали, как юноша вскочил на лошадь  и
ускакал галопом. К тому времени,  когда  они  снова  обрели  возможность
видеть, преследование стало бессмысленным.
   - Волшебство, - изрек Трашер, поднявшись на ноги.
   - Ладно, Траш, что в  кошеле?  -  спросил  Уэлгрин  спустя  некоторое
время. - Трашер еще раз осторожно осмотрел кошель.
   -  Немного  золота  и  вот  это,  -  он  передал  Уэлгрину  небольшой
серебряный предмет.
   - Судя по внешнему виду,  одно  из  колечек  илсигского  ожерелья,  -
прошептал Уэлгрин, обернувшись в сторону дома. - Он что-то замышляет.
   - Волшебник не рэнканец, - утешил Трашер.
   - Это значит только то, что у нас появились новые враги.
   Пошли. Пора посетить сестру. Послушаем, что она скажет.
   Из-за дождя на базаре было совсем мало народа,  а  гавань  утонула  в
тумане, и Уэлгрин дважды сбивался с пути, прежде чем услышал звук молота
Даброу. Двое наемников, судя по виду, не из первых,  сидели  в  ожидании
под навесом. Кузнец поправлял щит.
   - У тебя плохо выходит, урод, - упрекнул более моложавый  и  высокий,
но Даброу продолжал молча постукивать молотом.
   Уэлгрин и Трашер незаметно подошли  ближе.  На  входе  была  натянута
веревка, обычно означавшая то, что Иллира занималась  гаданием.  Уэлгрин
старался уловить запах фимиама в воздухе, но чувствовал только  вонь  от
печи Даброу.
   Изнутри донеслись визг и грохот. Даброу бросил молот и столкнулся  на
пороге с Уэлгрином. Третий наемник отвязал веревку  и  пытался,  правда,
безуспешно, пробиться из дома наружу.
   Руки кузнеца вцепились в плечо подонка.  Двое  других  схватились  за
оружие, но к этому времени Трашер уже вытащил свой меч. Все  застыли  на
месте.
   В проходе показалась Иллира.
   - Пусть уходят, Даброу, - устало попросила она. - Правда  накажет  их
больше, чем ты. - Она увидела Уэлгрина, вздохнула и ушла в темноту.
   - Лживая потаскуха С'данзо! - крикнул ей вслед третий наемник.
   Даброу убрал руки с плеча коротышки и как следует встряхнул его.
   - Убирайтесь отсюда, пока Я не передумал, - сказал он тихим голосом.
   - Но ты еще не закончил работу, - пожаловался юноша.
   Приятели осадили его, схватили щит и заторопились в дождь.
   Даброу глянул на Уэлгрина.
   - Ты появляешься здесь всякий раз, когда что-то случается.
   - Тебе не следовало бы разрешать ей принимать подобных людей.
   - Он и не разрешал бы, - пояснила с порога Иллира, - но теперь только
люди подобного сорта и ходят посплетничать да погадать. Других  клиентов
они распугали.
   - А как же женщины, которым ты гадала? Влюбленные,  купцы?  -  резким
тоном спросил Уэлгрин. - Или С'данзо не вернули клиентов?
   - Нет, Мигнариал сдержала слово. Такое положение сейчас  у  всех.  Ни
одна женщина не осмеливается больше отправиться так далеко  на  окраину,
да и купцы тоже. Что предсказания, коль велика вероятность столкнуться с
подонками.
   - Но тебе ведь нужны деньги, у тебя дети! - удивился Уэлгрин и только
сейчас понял, что не слышит детского крика.
   Иллира отвернулась.
   - Что тебе сказать? И да, и нет, -  недовольно  заявила  она.  -  Нам
нужна была кормилица, и мы нашли ее. Но здесь ей и малышам  небезопасно.
Это чистые звери. Хуже ястребиных масок. Те хоть оставались в  трущобах,
где им и место. Артон и Лиллис в приюте Дома Сладострастия.
   Отнюдь не было необычным воспитывать ребенка в добротном борделе, где
молодые женщины продавали свое молоко.
   У Миртис, владелицы Дома Сладострастия, была  безупречная  репутация.
Даже дамы из дворца содержали своих детей в приюте этого борделя. Но это
никак не укладывалось в рамки жизни С'данзо, и Уэлгрин понял, что Иллира
согласилась поступить так только из-за боязни за их жизнь.
   - Тебе угрожали? - спросил он тоном гарнизонного офицера,  каковым  и
являлся в прошлом.
   Иллира ничего не сказала, вместо нее ответил Даброу:
   - Они угрожают ей каждый  раз,  когда  она  говорит  им  правду.  Она
говорит им, что они трусы, и их угрозы  только  доказывают  ее  правоту.
Лира  слишком  честная;  ей  не  следовало  бы  отвечать   на   вопросы,
недостойные мужчин.
   - Теперь я отвечу на твои вопросы, Уэлгрин, - сказала она,  глядя  на
мужа.
   Пузырьки с благовониями до сих пор валялись на ковре.
   Брошенные карты лежали у стены. Уэлгрин наблюдал за сестрой, пока  та
приводила все в порядок и усаживалась за столик.
   Уэлгрин отметил, что она оправилась после рождения двойни.
   Лицо приобрело приятную округлость, но в остальном она была  все  той
же, пока не взяла карты в руки.
   - Что тебя мучает? - спросила она.
   - Меня предали, и я до сих пор в опасности. Хотелось бы  знать,  кого
мне стоит опасаться больше всего.
   Лицо Иллиры разгладилось, невыразительные глаза уставились на него.
   - Сталь рождает врагов, не так ли?
   Несмотря на то, что раньше он уже видел ее в трансе во время гадания,
от такой перемены в ней Уэлгрина передернуло. И все же  он  верил  в  ее
дарование, поскольку она помогла расшифровать надпись на кусочке фаянса,
что и привело его к руде.
   - Да, сталь порождает врагов. Но грозит ли мне  это  смертью?  Может,
это последнее кольцо в цепи, выкованной С'данзо?
   - Дай мне свой меч, - попросила она.
   Он вручил ей энлибарский меч.  Иллира  некоторое  время  смотрела  на
него, потом провела  ладонью  по  полотну  клинка  и  кончиками  пальцев
осторожно потрогала его лезвие. Она положила меч на стол и долго  сидела
неподвижно, так что Уэлгрин уже начал побаиваться за нее. Он  направился
к двери, когда ее глаза расширились и она позвала его.
   - Твое будущее затуманилось с тех пор, как я родила, Уэлгрин, но  оно
что туман перед солнцем. Сталь не принадлежит ни одному человеку, а лишь
исключительно себе, и особенно эта сталь. От нее исходит запах богов,  и
волшебства, и мест, которые неведомы С'данзо. Если твои враги  не  будут
действовать через богов, они  не  одолеют  тебя.  Будут  интриги,  будет
предательство, но они не причинят зла ни тебе, ни стали.
   - А что в отношении рэнкан? Они забыли меня? Когда  я  отправлюсь  на
север...
   - Ты не пойдешь на север, - сказала она, снова беря в руки меч.
   - Лира, я пойду на север со своими людьми и сталью.
   - Ты не пойдешь на север.
   - Это чушь.
   Иллира положила меч на стол.
   - Это самое четкое видение за  неделю,  Уэлгрин.  Ты  не  пойдешь  на
север. Ты не оставишь Санктуарий.
   - Но как же твои слова, что мне не причинят никакого  вреда?  Что  ты
можешь сказать насчет  шпиона,  которого  мы  застукали  сегодня  утром?
Неизвестный, который удрал. Ты его видишь?
   - Он не опасен, но я спрошу карты. - Она взяла колоду и  прижала  его
руку к картам. - Возможно, твое будущее отличается  от  будущего  стали.
Раздели колоду на три части и у каждой переверни верхнюю карту.
   Он положил три стопки карт на указанные Иллирой  места  и  перевернул
верхние. Первая изображала дуэль двух воинов. Хотя с их  клинков  капала
кровь, похоже, ни один из них не был ранен.
   Это была  карта,  которую  Уэлгрин  уже  видел  раньше.  Вторая  была
незнакома. Она была повреждена водой, краски ее поблекли.
   На ней было нарисовано несколько кораблей в открытом море.
   Третья изображала руку в доспехах, сжимающую рукоять  меча,  объятого
пламенем от середины лезвия. Машинально Уэлгрин попытался дотронуться до
пламени. Пальцы Иллиры накрыли его руку и сдержали порыв.
   - Твоя первая карта - двойка руд. Это значит многое, но для тебя  она
означает просто сталь. Ты уже знаешь это.
   Вторая карта - семерка кораблей.  Я  бы  сказала,  что  это  рыбацкая
флотилия, но нет, это что-то еще. - Она  стиснула  его  руку.  -  Именно
здесь кроется опасность. Даже боги не видят эту карту так ясно, как мы с
тобой сейчас. Семерка кораблей выплывает из будущего; она держит курс на
Санктуарий, город ждут большие перемены. Запомни это! - наказала  она  и
перевернула карту. - Мы не должны были видеть того, чего еще  не  видели
боги.
   Твоя третья карта - это не меч, как ты подумал. Это  язык  пламени  -
орифламма, карта лидера. Вместе со  сталью  и  открывшимся  будущим  она
выводит тебя на первый план. И  она  не  может  быть  открыта  человеку,
проклятому С'данзо.
   - Не говори загадками, Иллира.
   - Все просто. На тебе нет  проклятия  С'данзо,  если  таковое  вообще
было. Ты мечен богами. Но помни, что  мы  говорили  о  богах:  не  имеет
значения, проклинают они тебя или жалуют. После рождения моих детей  это
первое будущее, которое столь ясно. Я  вижу  большую  флотилию,  которая
держит курс на Санктуарий, и я  вижу  орифламму.  И  не  хочу  толковать
увиденное.
   - И меня не достанут люди из Рэнке? И Балюструс не продаст меня?
   С'данзо рассмеялась, собирая карты.
   - Очнись, Уэлгрин. Рэнке лежит на севере, а ты на север  не  пойдешь.
Сталь, флотилия и орифламма находятся здесь.
   - Я не понимаю.
   Фимиам догорел. Солнечные лучи пробились сквозь огороженную  веревкой
занавеску. Иллира снова стала собой, выйдя из транса.
   - Ты единственный человек,  Уэлгрин,  который  может  понять  это,  -
сказала она ему. - А сейчас уходи, я очень устала.
   Я не чувствую твою гибель, а я довольно часто  видела  смерть  с  тех
пор, как стали приходить наемники. Похоже, ты не относишься к  тем,  кто
понимает свою цель. Что-то происходит с тобой, вокруг тебя, а ты  идешь,
плутая. Когда будешь уходить, скажи Даброу,  что  сегодня  я  больше  не
принимаю.
   Она поднялась и скрылась за занавесом. Он услышал, как Иллира легла в
постель, и тихо вышел из комнаты. Трашер помогал Даброу с ободом ко