тья,  коснувшись  волос  богини,
вспыхнули пламенем.
   - Стань прекрасной, благословенная Госпожа, пожалуйста, стань прекрасной!
   В голосе и глазах Джиллы стояли слезы.
   - Дочь, здесь я всего лишь отражение, как и вы здесь только во сне.  Ваши
слова здесь для Меня не имеют силы! Для того, чтобы смилостивиться, Я должна
быть призвана в мир людей!
   Казалось, небо померкло,  и  единственное,  что  мог  видеть  Лало,  была
богиня, светившаяся подобно демоническому фонарю на Приеме Мертвых,
   - Мы пробовали, - завыла Джилла, - но в картах нет силы!
   - В картах никогда не бывает силы, они лишь отражают силу людей. Пусть  в
Санктуарии состоится Великая Свадьба, как и было обещано мне! Тогда я  снова
явлю свой добрый Лик!
   Вокруг завыл жутким голосом  ветер  и  спустился  мрак.  Пылающие  листья
унеслись прочь, усеяв голое небо звездами. Внезапно богиня исчезла;  исчезла
и дубрава, и даже твердая почва под ногами. Терзаемый ветром,  Лало  потерял
всякое ощущение того, кто он и откуда пришел, и когда сознание покидало его,
последним, что он запомнил, была крепко стиснувшая его ладонь рука Джиллы.
   Сквозь длинный туннель тьмы Джилла провалилась назад в свое  тело.  Целую
вечность спустя она попробовала пошевелиться. Все  ее  тело  затекло,  стало
тяжелым, а ведь она двигалась  легко,  словно...  Застонав,  Джилла  открыла
глаза.
   - Хвала богам! - воскликнула Иллира. В мерцающем сиянии  светильника  она
выглядела усталой, глаза ее запали.
   - По-моему, ты не верила в них, - пробормотала Джилла.
   Она продолжала по-прежнему сжимать руку Лало.  Осторожно  разжав  пальцы,
она положила руку на колени. Художник все еще  не  пришел  в  себя,  но  его
дыхание участилось. "Через мгновение он проснется, - подумала  Джилла.  -  А
потом что?"
   С'данзо потерла лоб.
   - Сейчас я готова поверить во все, что сможет помочь нам. Я слышала,  как
мимо прошел крестный ход - к настоящему времени он скорее всего  уже  обошел
весь город и вышел к развалинам древнего храма. Времени у нас мало, - подняв
голову, она вгляделась в Джиллу. - Это поможет нам? Вы оба  погасли,  словно
догоревшие свечи, вы что, действительно где-то были? Вздрогнув, Лало  открыл
глаза.
   - Мы были там. Мы видели богиню - эту богиню... - он снова  вздрогнул.  -
Она рассержена. Ей нужны жертвоприношения. Она хочет, чтобы Шуей и Китти-Кэт
поженились!
   Он истерически засмеялся, но Джилла тотчас же, вскочив с места, обхватила
его и держала до тех пор, пока сотрясавшая  его  дрожь  не  утихла.  Наконец
Лало, уткнувшись лицом в обширную грудь жены, застонал.
   - У нас ничего не вышло, - шептал он. - У нас ничего не вышло.
   Прижав мужа к своей груди, Джилла уставилась в пустоту поверх его головы,
мысленно видя красавца юношу, вместе с которым она ходила в Другой  Мир.  Он
был прекрасен, словно принц. Она вспомнила, с какой легкостью  шла  рядом  с
ним, и внезапно подумала: "А какой он видел меня?"
   Спустя некоторое  время  она  сосредоточенно  посмотрела  на  неподвижную
фигурку на диване, затем перевела взгляд на Иллиру.
   - Как себя чувствует Латилла? - спросила она. У С'данзо глаза  заблестели
от слез.
   - Беспокойная стадия болезни прошла. Ее сон теперь глубже, чем был у вас.
Я пыталась охладить ее, но полотенца высыхают, едва я подношу их  к  ней.  Я
делала все возможное, Джилла, я делала все возможное.
   Опустив голову, она закрыла лицо руками.
   - Я знаю, Иллира, - ласково произнесла Джилла. - И прошу тебя поухаживать
за девочкой еще немного,  пока  я  займусь  кое-чем  посерьезнее.  Я  должна
попытаться сделать богиню снова прекрасной.
   Встрепенувшись, Лало недоуменно уставился на Джиллу, которая,  подойдя  к
кровати,  нежно  поцеловала  Латиллу  в  лобик.  Затем   она   величественно
приблизилась к двери и позвала Миртис.
   Когда хозяйка заведения  выслушала  просьбу  Джиллы,  у  нее  округлились
глаза, но через какое-то время она кивнула и взгляд ее просветлел.
   - Да, это правда, хотя едва ли хоть одна уважаемая женщина  в  Санктуарии
поймет, что ты имеешь в виду. Разумеется, я никак не ожидала, что ты...
   Глаза Джиллы вспыхнули,  и  Миртис,  оставив  замечание  незавершенным  и
улыбнувшись, повернулась, чтобы отдать распоряжения девушкам.
   "Я тоже никогда не думала,  что  совершу  подобное,  -  подумала  Джилла,
поглаживая руками массивную округлость живота и крутые склоны  бедер.  -  Но
клянусь грудью богини, я попытаюсь!"
   Джилла сидела в ванной с суетящимися вокруг нее рабынями  и  думала,  как
смешон ее замысел. У  нее  уже  взрослые  дети,  ее  кровь  два  года  назад
прекратила откликаться на зов луны, и Лало теперь редко представляет из себя
в  постели  что-то  большее,  чем  просто  приятное  тепло.   Когда   Джилла
погрузилась в мраморный бассейн, ее туша заставила смешанную с  благовониями
воду приливной волной перехлестнуться через края.
   Она попыталась представить, как в другом бассейне девушки  скребут  Лало,
его лысеющую голову и тощие ноги, и подумала, что он, наверное, выглядит еще
более странно, чем она, среди этой роскоши. Джилла задумалась,  почему  Лало
согласился на это. Конечно же, из-за богов, по крайней мере, одного из  них,
и из-за картины, которую, как он однажды поклялся, он нарисовал с нее.
   А затем на Джиллу надели великолепный пышный наряд  из  воздушного  шелка
цвета морской волны, возложили гирлянду  пахучих  садовых  трав  на  влажные
волосы, и девушки с пением осветили  ей  дорогу  в  опочивальню,  где  запах
горящего сандалового дерева заглушал зловоние гари далеких пожаров.
   Комната была обшита кедром, скрытые газовыми занавесками проемы окон -  в
мраморе. Ту часть ее, которая не была занята кроватью, устилал густой  ковер
и шелковые подушки, в углу стоял столик из розового  дерева,  с  графином  и
двумя золотыми кубками. Но конечно же, главным в  комнате  была  кровать,  и
Лало, в длинном нефритово-зеленом халате, расшитом золотом, уже  ждал  около
нее, держась с большей выдержкой, чем предполагала Джилла.
   Создавалось впечатление, что он пытается  запомнить  узор  ковра.  Джилла
подумала: "Если он осмеет меня, я его убью!"
   Но вот он поднял голову, и его усталое лицо, его глаза засияли  так,  как
это было, когда он смотрел на нее в Другом Мире. За спиной  Джилла  услышала
шелест шелка и сдавленные смешки рабынь, торопливо покидающих комнату. Дверь
закрылась.
   - Здоровья тебе, мой муж и господин!
   Голос Джиллы дрожал лишь самую малость, когда она произносила эти слова.
   Облизнув пересохшие губы, Лало осторожно подошел к столу, разлил вино.  И
предложил ей кубок.
   - Здоровья тебе, - сказал он, поднимая другой, - моя жена и царица!
   Кубки, соприкоснувшись, зазвенели. Джилла ощутила, как  сладостный  огонь
вина опалил ей горло и желудок, но огонь другого рода вспыхнул  в  ее  теле,
когда она встретилась взглядом с глазами мужа.
   - Здоровья всей земле, - прошептала она, - и исцеляющего пламени любви...
   Факелы яркими отблесками раскрашивали развалины храма Дирилы,  делая  еще
более красными забрызганные кровью рясы жрецов и отсеченную голову жертвы. В
воздухе висел приторный смрад крови, и цепочка воинов с тревогой следила  за
людскими толпами, собравшимися у развалин для  того,  чтобы  понаблюдать  за
священным действием. Теперь жрецы молились, протягивая руки к мраку тучи или
дыма, застилающих звезды.
   - Чего бы они ни ждали, с этим лучше покончить  поскорее,  -  пробормотал
боец Третьего отряда коммандос. - Эта болтовня долго толпу не  сдержит.  Она
познала кровь и скоро захочет еще!
   Воин, стоявший справа от него, кивнул.
   - Со стороны Китти-Кэта было глупостью разрешить это -  всем  было  ясно,
что про...
   Его слова сменились невнятным бормотанием, когда  каменный  взгляд  Синка
прошелся по шеренге, но сосед  услышал,  как  он  добавил  с  убежденностью,
трогательной при данных обстоятельствах:
   - Этого не случилось бы, будь Темпус здесь.
   - Дирила, Дирила, услышь - о, услышь! - распевала толпа.
   "Слышу, слышу" - доносилось эхо от обвалившихся колонн и  стен,  а  может
быть, "бойтесь, бойтесь"
   - Смилуйся... - послышался протяжный крик.
   По толпе пробежала крупная дрожь, и воины напряглись,  зная,  что  сейчас
последует.
   Огни факелов задрожали от порывов ветра -  влажного  ветра,  подувшего  с
моря. Ветер налетел снова, и вокруг стало заметно темнее, так как  оказались
задутыми многие факелы. Один жрец беспомощно вскинул руки, пытаясь  удержать
срываемый ветром головной убор, и  толпа  сразу  же  бросилась  в  драку  за
золотое шитье и драгоценные  камни.  Затем  где-то  над  морем  прогрохотали
раскаты грома, и первые капли дождя загасили оставшиеся факелы
   Дождь зашипел на углях сожженных домов и смыл пепел  с  крыш  тех  домов,
которые уцелели. Дождевая вода пронеслась по  мостовым,  сбежала  в  канавы,
заполнила сточные трубы, вынося их опасное содержимое  в  реку  и  дальше  в
море. Дождь очистил воздух от запаха  крови,  оставив  после  себя  свежесть
озона Люди, мгновение до этого рычавшие словно звери, стояли, подняв лица  к
ставшим  внезапно  благодатными  небесам,  и  неожиданно  для   самих   себя
обнаруживали, что текущая по их лицам вода смешана со слезами.
   Жрецы, ворча, поспешно убирали утварь под навесы, а  толпа  рассеивалась,
словно капли фонтана, и вскоре обрадованным солдатам позволили сломать строй
и искать укрытия в бараках
   Всю ночь чистый дождь барабанил по крышам города.  Иллира  открыла  окно,
впуская холодный воздух, и, вернувшись к Латилле, увидела на натянутой  коже
девочки влажный пот. С затуманившимся взором  она  укрыла  Латиллу  одеялом,
затем с опаской подошла к столу Лало.
   От дуновения влажного воздуха карты трепетали, словно живые  существа.  С
бешено колотящимся сердцем С'данзо принялась снова раскладывать их.
   Утром солнце взошло над начисто вымытым городом.
   А на персиковом дереве Джиллы появилась новая почка...

Джанет и Крис Моррис

САНКТУАРИЙ ПРЕНАДЛЕЖИТ ВЛЮБЛЕННЫМ

   В конце широкой дороги, у пристани, где на  месте  уничтоженного  пожаром
склада рыбоглазые бейсибцы выстроили завод по производству стекла, такой  же
чуждый городу, как и сам рыбий народ, заплативший за строительство, огромный
мужчина в изодранной в лохмотья одежде одиноко восседал на коне цвета  грязи
и смотрел на надвигавшуюся с моря грозу.
   Летом грозы в Санктуарии перестали быть редкостью. Эта буря, громкая, как
раненый медведь, и темная, как глаз ведьмы, очистила пристань от  народа,  и
мужчина наблюдал за ней из тени двух нависших крыш: в настоящее время в этом
разрушенном беспорядками Мире Воров, внезапно  лишенном  магии,  приводившей
его в движение, частые грозы означали, что новый и  еще  неуправляемый  бог,
Буревестник, пока что не вступил в свои права.
   Гиганту, сидящему на коне, чей наряд из грязи никоим образом  не  скрывал
его необыкновенной подпруги и разума в глазах, было совершенно наплевать  на
бога, стоявшего за бурей,  если  можно  было,  не  покривив  душой,  назвать
таковым первозданный хаос, зовущийся Буревестником.
   Гиганту было наплевать - и больше, чем он склонен был признавать сам - на
дочь этого бога,  Джихан,  прозванную  Пенорожденной,  -  выражение  страсти
Буревестника к ветру  и  волнам,  -  которая  была  помолвлена  с  Рэндалом,
Тайзианским колдуном, и застряла в Санктуарии, пока брак не  будет  заключен
или же, наоборот, отменен. Гигант был настолько заинтересован, что осмелился
возвратиться в Санктуарий, хотя город был  обречен  императорским  указом  и
глупостью населяющих его эгоистичных людей, обречен  на  полное  уничтожение
после новогоднего праздника, когда  должно  будет  истечь  время,  милостиво
предоставленное  новым  ранканским  императором  Тероном   принцу-наместнику
Кадакитису для восстановления в городе законности и порядка.
   После  того  как  порядок  восстановлен  не  будет,  на  город   двинутся
императорские полчища - "даже если потребуется по воину на каждого  бродягу,
по стреле на каждого бунтовщика", говоря словами Терона, - и тогда воровской
мир перестанет быть призрачным раем
   Усмирение непокорных городов было  страстью  Терона.  Усмирение  кишащего
колдовством Санктуария прежде не представлялось  возможным,  но  не  теперь:
враждующие между собой ведьмы и жадные жрецы  сообща  ухитрились  уничтожить
обе нисийские Сферы  Могущества  до  наступления  весны,  образовав  дыры  в
колдовском покрывале Санктуария и ослабив его защитный пояс.
   И город в конце концов стал таким, каким давно  уже  называли  его  бойцы
Священного Союза Темпуса: по-настоящему проклятым.  То,  что  проклятие  это
стало  следствием  жадных  игрищ  его  плебса,  а   не   огненного   столпа,
поднявшегося из дома в центре города и бросившего вызов небесам, не  удивило
Темпуса.
   То обстоятельство, что никто в городе, не считая ослабленных  колдунов  и
горстки бессильных жрецов, не знал правды - того, как  Санктуарий  уничтожил
свою небесную благодать и оказался покинутым более  осторожными  богами  его
пантеона  -  удивляло  даже  непоколебимого  Риддлера,  в  настоящий  момент
направлявшего своего коня в сторону грозы, на северо-восток, к Лабиринту
   Он не испытывал щемящей ностальгии по старым временам, когда  в  одиночку
ездил по этим улицам, будучи дворцовым  цербером,  и  состоял  на  службе  у
Кадакитиса, проверяя пылкость принца в защите интересов Ранканской  империи,
которая предпочла ему Терона. Но он ощутил искорку сожаления,  проходя  мимо
пристани, откуда Никодемус,  его  любимец  среди  наемников,  ушел  в  море,
направляясь на Бандаранские острова вместе с двумя  детьми  бога,  возможно,
единственной надеждой Санктуария.
   Итак, возможно, был единственной надеждой человека, выбравшего имя Темпус
после того, как тот осознал, что само время проходит мимо него.  Но  надежды
эти относились к санктуарийцам, детям проклятых, смуглым илсигам, которых  и
ранканские, и  бейсибские  угнетатели  называли  "червями",  и  к  женщинам,
несущим в себе колдовскую кровь нисибиси и сосущих самую чистую кровь летних
ночей Санктуария, - ко всем, кроме него самого.
   Темпус был избавлен от всех обязанностей, кроме тех, которые подсказывала
ему  совесть.  И  сюда  он  прибыл  только   для   того,   чтобы   завершить
приготовления, ведущиеся с конца зимы, после того как  Терон  предложил  ему
исследовать неведомый восток и пообещал прекратить преследования  тех,  кого
Темпус решил нанять для этого предприятия.
   Возможно, во время предстоящего путешествия на восток  он  вновь  обретет
своих  пасынков,  Священный  Союз  парных  бойцов  в   компании   нескольких
наемников-одиночек, а  также  бойцов  Третьего  отряда  коммандос,  имеющего
дурную славу самого беспощадного в Рэнке воинского подразделения.
   И если немедленное отбытие его из Санктуария не определит судьбу  города,
то тогда Темпус не переживет великое  множество  своих  врагов.  Но  не  это
обстоятельство заставило его приехать из столицы,  чтобы  снова  попасть  на
заваленные  отбросами  улицы,  где  во   время   открытых   беспорядков   не
признававшие закона горожане сражались друг с другом, квартал на  квартал  и
один на один из-за цвета глаз, кожи или небесных предпочтений.
   Темпус не мог беспокоиться по поводу того, выживет  или  нет  Санктуарий.
Сам город был его врагом. Те, кто  не  страшился  его,  имея  на  то  веские
основания, боялись его просто так; все прочие уже давным-давно покинули  эту
помойку.
   Темпус  мог  поручить  руководство  отходом  Криту,   старому   командиру
пасынков, и Синку, полевому командиру  Третьего  отряда  коммандос.  Он  мог
переждать в императорском дворце в Рэнке  в  обществе  Терона,  расспрашивая
картографов и мореходов, рассказывающих о драконах  с  изумрудными  глазами,
обитающих в восточных морях, о сокровищах  в  прибрежных  пещерах,  подобных
которым не знает Ранканская империя. Но ни Джихан, ни ее суженый  Рэндал  не
понимали,  что  их   помолвка   является   следствием   сделки   Темпуса   с
Буревестником,  отцом  Пенорожденной,  сделки,  которую  он  из  соображений
целесообразности поспешно заключил с богом, известным своей хитростью.  Хоть
сделка уже заключена, Темпус не был уверен, что все проделано правильно:  во
время восточного похода у него найдется дело и для Джихан,  и  для  Рэндала,
боевого колдуна пасынков, но оба они не смогут покинуть  Санктуарий  до  тех
пор, пока дело не будет решено.
   И вот Темпус здесь, чтобы одобрить или отвергнуть  бракосочетание,  чтобы
убедиться, что Рэндал, боец Священного  Союза  и  один  из  его  друзей,  не
застрял в глубинах преисподней против  своей  воли  и  что  отец  Джихан  не
затмевает глаза дочери бурей смятения, чтобы оставить ее  там,  где  он  сам
изволил поселиться.
   Темпус изменил внешность - насколько смог.  Фигура  его  имела  пропорции
древних  героев,  а  лицо  напоминало  лик  бога,  когда-то  почитаемого   в
Санктуарий, но теперь отвергнутого: высоколобое, обрамленное редкой бородой,
оно взирало на зловонные переулки  складского  района  со  всем  презрением,
которое порождала жизнь длиной в три столетия и даже поболее.
   Лик Вашанки нес на себе Темпус  в  эту  ночь:  самовлюбленное  и  гордое,
полное войн и смертей, это было лицо самого Санктуария.
   Он  позволял  Темпусу  чувствовать  себя  здесь  как  дома,  несмотря  на
приближение грозы. В Санктуарий никогда не забывали  о  собственной  выгоде;
его  присутствие  здесь   по   неотложному   личному   делу   служило   тому
доказательством.
   Свернув на улицу Теней, ведущую  к  Лабиринту,  Темпус  увидел  пустынную
заставу какой-то группировки, утверждающей, что ей принадлежит все от дороги
Ящерицы до арсенала наместника.
   А  поскольку  этой  группировкой  был,  как  говорили,   Народный   Фронт
Освобождения  Санктуария  Зипа  (НФОС),  пользующийся  ныне  такой  же   его
нелюбовью, как и сам Зип, Темпус натянул поводья, направляя коня  налево  на
улицу Красной Глины, чтобы разведать ее, несмотря  на  пронизывающий  ветер,
темнеющее небо и громовое обещание дождя, заставлявшее  тресского  коня,  на
котором он сидел, вздрагивать и вскидывать к небу морду.
   Темпус никогда и словом не обмолвился с Зипом, который, как поговаривали,
принял слишком большое участие в резне  на  улицах  города  и  который,  как
сказал Крит, совершил попытку убийства, вину за которое  постарался  свалить
на дочь самого Темпуса, Каму.
   А так как целью этого убийственного нападения был Стратон, товарищ  Крита
по Священному Союзу, эта парочка даже  во  время  приготовления  пасынков  к
выступлению в поход денно и нощно отправляла на дело боевые группы, жаждущие
вырвать глаза и язык  Зипа:  старое  лекарство,  прописываемое  отрядом  для
лечения предателей.
   Сверкнула молния, разорвавшая простыню неба и уничтожившая мрак  даже  на
улице Теней, что позволило Темпусу  заметить  освещенные  со  спины  фигуры,
перебегавшие от мусорной кучи к темному подъезду позади него.
   Это действительно была территория НФОС.
   Дождю, начавшемуся вслед за раскатом грома, настолько громкого, что  даже
трес прижал уши и опустил голову, было совершенно все равно, кого он мочил и
с кого снимал маскировку: и Темпус, и его конь были облачены в  смехотворный
камуфляж - конь перепачкан соком ягод и  дорожной  пылью,  всадник  выглядел
немногим лучше.
   Отлетающие от булыжной мостовой брызги капель дождя достигали бабок коня,
дождь стекал по дождевику Риддлера к мечу в  ножнах  из  акульей  кожи,  где
образовывал струйки, похожие на струящуюся кровь и такие  же  красные  -  от
смытой краски.
   Человек и конь  привлекали  внимание  -  оба  были  слишком  огромными  и
мускулистыми для того, чтобы принадлежать  Санктуарию,  и  с  обоих  стекала
кроваво-красная вода, отмечая их след. Человек, называемый Риддлером, погнал
коня, никак не реагируя на  неистовый  ветер  и  поднимаемые  копытами  коня
брызги, по середине