острие  вышло  из  его
спины. Или обхватить руками изборожденное слезами лицо Изамбарда и...
   Молин посмотрел на Изамбарда, совсем еще ребенка,  неспособного  скрывать
горе. Проглотив гнев вместе со слезами, он, утешая, положил  руки  на  плечи
послушника.
   - Бог Бури примет Алквиста независимо от того, какое дерево мы используем
для погребального костра. Пошли, втроем отнесем тело в  его  комнату,  и  вы
прочтете молитву.
   Они молча подняли скорбную ношу. Молин вместе с послушниками спел  первый
псалом и только потом удалился  к  себе,  надеясь,  что  искренность  юношей
заменит не  только  отсутствующее  гикори,  но  и  молчание  Вашанки  и  его
собственного сердца. Воспользовавшись другим переходом, жрец достиг закрытой
занавесом ризницы, находившейся рядом с его личной молельней. Там его  ждала
тога из тончайшей белой  шерсти;  из-за  гобелена  доносилось  едва  слышное
ворчание писаря Хоксы, который орудовал над жаровней. Его жена и целая толпа
недовольных ранканок, собравшихся у нее  с  рассветом,  гудели  в  прихожей,
отделяющей молельню от жилой части дома.
   Молин натянул тогу  на  плечи  и  вздрогнул,  когда  прикосновение  ткани
открыло рану, которую он не помнил, как получил. Пошарив во тьме,  он  нашел
полоску ткани и вошел в молельню, одетый в  сапоги,  набедренную  повязку  и
свисающую с правого плеча тогу, по левой руке его струилась кровь. Хокса,  к
его чести, не пролил ни капли из кубка с подогретым вином с пряностями.
   - Мой господин... мой господин, вы ранены.
   Молин кивнул, сбросил тогу на тщательно уложенные свитки Хоксы и осмотрел
два кровавых  подковообразны)  следа  у  себя  на  руке.  Возможно,  уличные
мальчишки, но скорее всего Гискурас. С помощью здоровой руки и  зубов  Молин
разорвал ткань надвое, вытащил из-за пояса нож и протянул его Хоксе.
   - Подержи его над углями. Нет смысла рисковать лучше  пусть  меня  кусает
меч, чем ребенок.
   Жрец даже не вздрогнул, когда раскаленный нож прикоснулся к коже;  и  все
же, после того как рана была обработана, руки  его  дрожали,  когда  он  нес
кубок с вином до своего рабочего стола.
   - А теперь расскажи мне, Хокса, как прошло у тебя это утро?
   - Дамы, мой господин Молин... - начал  писец,  делая  движение  плечом  в
сторону двери, за которой хор женских голосов бубнил в споре, слова которого
было невозможно разобрать. - Ваш брат, Лован Вигельс, был здесь, искал  свою
дочь. Жаловался... - Хокса  умолк,  набрал  побольше  воздуха  и  продолжил,
правдоподобно подражая гнусавому голосу Вигельса:
   - На убогость ранканской власти в Санктуарии, который  все  еще  остается
частью империи, хотя вы, похоже, смогли скрыть  от  властей  прибытие  кучки
бейсибских беглецов со своим плохо охраняемым  золотом;  империя  смогла  бы
найти этому золоту применение в  военных  походах,  вместо  того  чтобы  его
растрачивали пучеглазые варвары и отребье червей.
   Хокса снова с шумом вобрал в себя воздух.
   - А затем буря вырвала окна из стен. Стекло, которое  привезла  из  Рэнке
ваша супруга, разбилось, и, боюсь, госпожа пребывает в сильном гневе...
   Молин опустил  голову  на  руки,  представив  аристократическое,  немного
пресное лицо Лована.
   "Мой брат, - мысленно обратился он к образу  из  памяти,  -  мой  дорогой
слепой брат. На имперском  троне  сидит  убийца,  убийца,  заставивший  тебя
бежать в Санктуарий, спасая свою жизнь. Не раздумывая, на одном  дыхании  ты
рассказываешь мне, как низко пала развращенная империя, и тут же коришь меня
за то, что я отступился от нее. Выбери что-нибудь одно, дорогой мой брат.
   Я говорил тебе о Вашанке. Потребуется много лет,  может,  даже  несколько
поколений, пока империя падет, но она  уже  сейчас  мертва,  и  изменить  ее
смогут только люди нового Вашанки. Я уже сделал свой выбор".
   Жрец уже не раз говорил это брату - как многое другое, и больше повторять
не собирался.
   - Хокса, - сказал он, выбросив Лована из своих мыслей, - на  меня  напали
на улице; я побывал в детской,  где  ребёнок  убил  одного  из  моих  старых
друзей; у меня горит рука, а ты  говоришь  мне  о  моей  жене!  Есть  что-то
достойное внимания в этой проклятой куче пергамента,  прежде  чем  я  пойду,
поклонюсь в ноги Щупансее и скажу ей, что все снова под контролем?
   - Гильдия магов жалуется, что мы ничего не сделали для определения  места
нахождения тайзского колдуна Рэндала.
   - Ничего не сделали! Да я увеличил число наших осведомителей на  двадцать
человек! И сам хотел бы знать, куда исчез  этот  маленький  хорек!  К  черту
Гильдию магов: подождите, пока  Рэндал  не  вернется  сюда,  Рэндал  с  этим
справится, Рэндал воевал у Стены Чародеев - он может управлять погодой. Да я
сам могу управлять погодой  лучше,  чем  этот  сброд  бормочущих  заклинания
идиотов! Гискурас заставляет землю шевелиться. Ему три года, а  вспышки  его
гнева сотрясают камни. Если  так  будет  продолжаться  и  дальше,  мы  будем
вынуждены пойти к этой стерве-ведьме - передай  им  это,  Хокса,  и  распиши
получше.
   - Слушаюсь, мой господин! - Писец зашуршал свитками, уронив  половину  из
них на пол. - Вот счет от мастера по металлу Балюструса  за  починку  дверей
храма.  Третий  отряд  коммандос  просит  карт-бланш  против  своих  врагов;
приближенные Джабала просят ордер против обитателей Подветренной  и  купцов;
горожане из квартала ювелиров требуют защиты от шайки Джабала и коммандос; и
все требуют усмирить пасынков...
   - Какие-нибудь вести от командира пасынков?
   - Стратон представил судебное постановление...
   - Хокса! - Не двинув головой, Молин поднял глаза от письменного стола.
   - Нет, мой господин Молин. От Темпуса вестей нет.
   Вражда между жрецом и не совсем смертным марша лом никогда не  выражалась
словами.  Она  была  обоюдно  инстинктивной,  но  теперь,  когда   Кадакитис
признался что Темпус - истинный отец мечущего гром и молнии Маленького  Бога
в детской, Молин нуждался в маршале а тот затерялся где-то у Стены Чародеев.
   Для  Факельщика,  однако,  непозволительной  роскошью  было   предаваться
размышлениям о мириадах разочарований вокруг.  Дверь,  ведущая  в  прихожую,
распахнулась,  пропуская  его  жену,  Розанду,  которая  выглядела  со  всем
несчастной.
   - Я знала, что ты здесь, - прокрался, как вошь, избегая меня...
   Жена никогда не была  частью  представлений  Молина  о  будущем  -  и  уж
конечно, не та жена, которую навязал ему Брахис. Не то чтобы  жрецы  Вашанки
должны были хранить  безбрачие  -  у  них  хватало  трудностей  и  без  этих
неестественных ограничений. Выражаясь по-простому, среди  жрецов  Вашанки  -
жрецов Божественного Насильника - было принято выбирать более  легкие  связи
среди множества  азиун,  живущих  при  храме.  Ни  один  прислужник  Вашанки
добровольно не пахал полей со служительницами Сабеллии (которых  на  жаргоне
звали Наследственными Греховодницами).
   - У меня дела в городе, требующие личного  моего  присутствия,  дражайшая
супруга, - ответил жрец, не утруждая себя вежливостью. - Я  не  могу  сидеть
без дела каждое утро, пока ты копаешься у себя в гардеробе.
   - У тебя есть и здесь важные дела. Данлис  известила  меня,  что  еще  не
сделано никаких приготовлений к празднику Середины  Зимы,  который,  напомню
тебе, состоится через десять дней. Из Рэнке  не  прислали  и  половины  того
количества гикори, которое я заказала.  Священный  очаг  Сабеллии  останется
нечистым, и угля, чтобы женщины разнесли его по своим  домашним  очагам,  не
хватит. Я всегда знала, что нечего и рассчитывать на то, что удаленный змеей
щенок-принц отнесется серьезно к своему положению жреца Саванкалы, но я  все
же надеялась, что ты, как высокопоставленный иерарх Санктуария, позаботишься
о том, чтобы нашим богам был оказан должный почет.
   Жрецы Ильса воздвигли свои храмы, почитатели змей - свои,  Рашан  борется
за то, чтобы почитать всех богов...
   Молин вертел в пальцах пустой кубок.
   - У меня нет бога, любезная супруга, и  меня  нисколечко  не  интересует,
будет ли кто-нибудь разбрасывать этой зимой ароматный пепел. Ты  чувствуешь,
как во время бурь дрожит земля?..
   - Стекло окна в нашей спальне,  которую  ты  предпочитаешь  игнорировать,
разбито. Ты должен заставить этого  противного  коротышку-плотника  вставить
новое - я и часа не проведу в  комнате,  где  морской  воздух  будет  вредно
сказываться на моей коже.
   Молин промолчал, решив воздержаться от замечаний по поводу состояния кожи
жены, а затем мягким голосом, означавшим конец его терпению, произнес:
   - Я пришлю Хоксу. А теперь - у меня есть более важные дела...
   - Беспомощный трус. У тебя нет  бога,  потому  что  ты  позволил  Темпусу
Тейлзу с его педерастами подмять себя. "Факельщик - истинный сын Вашанки"  -
говорили моему отцу. Истинный сын шлюхи-ниси, которая помогла тебе...
   Ярость,  которую  Молин  сдерживал  во  время  разговора  с   Изамбардом,
вырвалась наружу. Стенки кубка тихо хрустнули - единственный звук  в  тишине
комнаты. Жрец заставил себя  двигаться  медленно,  прекрасно  сознавая,  что
убьет свою жену, если она сейчас же не исчезнет отсюда, и  что  впоследствии
будет жалеть об этом. Розанда попятилась спиной к  двери,  когда  ее  супруг
оторвал от стола побелевшие костяшки пальцев. Она стрелой  пронеслась  через
прихожую и забаррикадировалась у себя в  комнате  прежде,  чем  Молин  успел
произнести хоть одно слово.
   - Собери мои вещи, Хокса. Отнеси их вниз, пока я переговорю с Шупансеей.

***

   Середина зимы приближалась чередой унылых дней, примечательных лишь своей
редкостной неприятностью.  Гискурас,  которого  все  еще  попрекали  смертью
Алквиста, вел себя почти так же  сдержанно,  как  его  сводный  брат,  давая
Молину понять, что и без сверхъестественных сил погода Санктуария  оставляет
желать лучшего. Даже снежные бураны у Стены Чародеев не  промораживали  тело
до мозга костей, как туманы у пристаней, и никакое количество благовоний  не
могло скрыть того факта, что город наполнял топки печей отбросами и навозом.
   Во  дворце  по-прежнему  обитало  слишком  много  народа,   бейсибцев   и
ранканцев, несмотря на  реконструкцию  полудюжины  особняков  за  городскими
стенами. Молин, отказавшись от примирения со своей женой, жил в комнате  без
мебели  неподалеку  от  камер  темницы,  на  которые  она  и  походила.  Всю
ответственность за отправление культовых обрядов ранканского государства  он
передал Рашану, который, похоже, стремился  втереться  в  доверие  к  Ловану
Вигельсу. Глаз Саванкалы поспешно перевел  весь  свой  пестрый  двор  в  его
поместье "Край Земли" в  надежде  на  то,  что  высшее  ранканское  общество
сохранится там в отсутствие пучеглазых и осуществит сотворение  неслыханного
чуда, с успехом возвратив принцу Кадакитису имперский трон.
   Молин, в свою очередь, проводил все свое время, изучая  доклады,  которые
приносили ему подчиненные и осведомители, и  пытаясь  определить,  какое  из
многочисленных движений Санктуария является самым могущественным  или  самым
продажным. Он перестал заботиться о чем бы то ни было  ранканском,  и  думал
теперь  только  о  судьбе  Санктуария,  неясно  проступавшей  в   донесениях
осведомителей. Из комнаты жрец выходил лишь для того, чтобы навестить  детей
и в предрассветный час каждого утра поупражняться с Уэлгрином.
   - Подавать ужин, мой господин? - спросил писарь.
   - Попозже, Хокса.
   - Попозже уже наступило, мой господин Молин. Не спите только вы и  палач.
Ваше прежнее жилище теперь  пустует.  Я  позволил  себе  вольность  принести
оттуда новый матрац. Господин мой, чего бы вы ни искали, вы не найдете  это,
если не будете хоть немного спать.
   Молин чувствовал, что устал; ноги, и плечи у него затекли  от  недостатка
подвижности и сырости; он со стыдом вспомнил, что  много  дней  не  принимал
ванну и теперь вонял, как простой рабочий. Прихрамывая, жрец проследовал  за
писцом в свои личные  покои,  где  Хокса  застелил  постель  свежим  бельем,
приготовил таз с подогретой  водой  и  поставил  на  стол  довольно  скудные
остатки ужина. Стекла в окнах,  как  заметил  жрец,  были  заменены  грязным
пергаментом, позолоченные кубки  -  деревянными  кружками,  а  мигдонианский
ковер исчез. Розанда не посмела забрать только письменный стол.
   - Выпей со  мной,  Хокса,  и  поведай,  каково  работать  на  впавшего  в
немилость жреца.
   Хокса был сыном санктуарийского купца без родословной. Приняв кружку,  он
осторожно принюхался.
   - Дамы и другие жрецы - это они покинули дворец. Я не думаю, что  это  вы
впали в немилость...
   Он умолк,  услышав,  что  кто-то  начал  скрестись  в  окно.  Его  кружка
ударилась об пол, когда большая черная птица  вспорола  пергамент  клювом  и
окованными железом когтями, как нельзя лучше подходившими для этой цели.
   - Она вернулась, - выдохнул юноша.
   Ворон - Молин  считал,  что,  по  крайней  мере,  это  создание  родилось
вороном, - служил гонцом между дворцом и убогой хибарой на берегу реки Белая
Лошадь.  Свое  первое  путешествие  он  осуществил  задолго  до  того,   как
бейсибский флот поставил паруса,  принеся  жрецу  ценный  подарок:  Ожерелье
Гармонии, снятое с шеи бога Ильса, еще  совсем  теплое.  С  той  поры  Молин
повидал много других воронов, но не  было  второго  такого,  с  этими  злыми
глазами и сияющим кольцом на лапе, оберегающим от всевозможного  чародейства
и колдовства.
   - Налей вина, - попросил Хоксу Молин. - У него есть для меня послание, от
которого его нужно освободить как можно скорее.
   Подняв кружку, писарь вновь наполнил ее вином;  но  к  птице  подойти  не
осмелился и, протянув кружку через стол, забился в  угол,  в  то  время  как
Молин усадил птицу себе на руку. В отличие  от  других  пернатых  посланцев,
носивших крошечные корзиночки, этот передал своё послание на языке, понятном
лишь должному адресату: еще одно  свойство  кольца  с  заклятием.  Прошептав
ответ, Молин выпустил птицу в ночь.
   - Госпожа с Белой Лошади желает видеть меня, Хокса.
   - Ведьма-ниси?
   - Нет - другая.
   - И вы пойдете?
   - Да. Найди мне самый лучший плащ из тех, что оставила жена.
   - Прямо сейчас? Я пошлю за Уэлгрином...
   - Нет, Хокса. Приглашение адресовано только мне. Я не ждал его -  хотя  и
не удивлен. Если я не вернусь, расскажешь обо всем Уэлгрину, когда он придет
утром. Но не раньше.
   Молин встряхнул плащ, протянутый ему Хоксой -  черный,  отороченный  алым
мехом, как нельзя лучше подходивший для посещения Ишад.
   Зимние ночи  в  Санктуарии  принадлежали  воюющим  сторонникам  различных
партий, колдовским силам и в особенности мертвым -  но  никто  не  остановил
Молина. Подъезжая к дому Ишад, он почувствовал странные ощущения:  глаза  ее
приспешников, их молчаливое  движение  вокруг;  темные  сплетенные  защитные
насаждения поднялись, когда Молин прикоснулся к тонкой стальной калитке.
   - Оставь коня здесь. Им не понравится, если он подойдет ближе.
   Молин посмотрел в изуродованное лицо человека, которого знал когда-то,  -
человека давно умершего и тем не менее очень внимательного и обходительного.
Молин спрятал свое отвращение  под  кротким  поведением,  подобающим  жрецу,
спешился и позволил останкам Стилчо увести жеребца. Оглянувшись на  дом,  он
увидел, что дверь открыта.
   - Я давно хотел встретиться с тобой, - приветствовал он колдунью, поднося
ее тонкую руку к губам по обычаю ранканской знати.
   - Это ложь.
   - Я хочу многое из того, что не желаю по-настоящему, сударыня.
   Ишад засмеялась, и сочный звук ее голоса словно прибавил  ей  роста;  она
повела жреца в дом.
   Молин готовил себя ко многому с того момента, как накинул на плечи  плащ.
С единственным глазом Стилчо он встретился без содроганий, но, когда вошел в
сераль Ишад, вынужден был сглотнуть.  В  свете  свечей  какофония  цветов  и
фактур поразила его. Солнечный свет, если бы он когда-нибудь  проник  в  это
забытое богами место, ослепил бы и пучеглазого  бейсибца.  Сметя  в  сторону
стоившие  целое  состояние  бархат,  шелка  и  гобелены,   Ишад   освободила
обыкновенный стул.
   - Ты хочешь сказать мне что-то лично? - начал Молин, неловко  устраиваясь
на стуле.
   - Может, я  тоже  желала  встретиться  с  тобой,  -  с  веселой  издевкой
произнесла она, но, увидев, что жрец не разделяет ее  веселости,  заговорила
более серьезно:
   - Ты искал колдуна пасынков, Рэндала.
   - Он исчез больше месяца назад. Похищен - думаю, тебе это известно.
   - Его держит в  плену  Роксана  -  она  хочет,  чтобы  он  вернул  ей  ее
возлюбленного. Если к празднику Середины  Зимы  этого  не  случится,  Рэндал
умрет.
   - И что же? Одним магом больше, одним меньше, это вряд ли может иметь для
тебя значение.
   - Скажем так: независимо от того, кто победит, -  не  в  моих  интересах,
чтобы Роксане сопутствовала удача. Или  так:  не  в  моих  интересах,  чтобы
потерпел неудачу ты, - а именно это случится, если все будет так, как  хочет
Роксана.
   - И уж, конечно же,  не  в  твоих  интересах,  чтобы  ты  сама  потерпела
неудачу. Поэтому ты  полагаешь,  что  мы  должны  вместе  защитить  колдуна,
возлюбленного Роксаны, и наши интересы от ведьмы-нисибиси? - спросил  Молин,
пытаясь подражать ее тону.
   Повернувшись, Ишад поудобнее устроилась среди подушек. Капюшон  ее  плаща
упал назад, открыв лицо, показавшееся в свете свечей красивым и человечным.
   - Не вместе, нет. По отдельности - так, чтобы никто
   Из нас не потерпел неудачу, а Роксана не одержала победу. Способен ли  ты
понять опасность сверхъестественного вокруг нас, опасность детей, которых ты
приютил? Пути
   Колдунов  не  очень-то  совпадают  с  дорогами,  которые  избирают  боги.
Санктуарий переполнен силой.
   - Переполнен силой? Если я должен защитить этих  детей,  я  обойдусь  без
всяких колдунов. Тебя, Рэндала или Роксаны.
   Ишад рассмеялась, и Молин увидел в ее глазах безумие смерти.
   - Не о моей силе мы говорим. Моя сила рождена в самом Санктуарии - в  его
жизни и смерти.
   - Особенно в смерти.
   - Жрецы. Избирающие богов, неужто вы полагаете, что из-за того, что у вас
есть покупатели на ваши души вы чем-то лучше  тех,  кто  вынужден  продавать
свои по частям?
   Ишад разгневалась, ее чернильные  глаза  угрожали  поглотить  Молина.  Он
неуверенно поднялся со стула, но, не мигая, выдержал ее взгляд.
   - Сударыня, я ни  в  коей  мере  не  являюсь  торгующим  душой  колдуном,
чародеем, некромантом или кем там еще. Ты говоришь об интересах и  неудачах,
словно тебе известно все про меня. Я служил Вашанке  и  Ранканской  империи,
теперь я служу его сыновьям...
   Он запнулся, не желая высказывать  вслух  окончание  фразы,  которое  уже
сформировал мысленно.
   Ишад смягчилась,
   - И Санктуарию? - закончила она предложение. - Видишь, в конце концов, мы
не такие уж и разные: я не выбирала Санктуарий, его  выбрали  для  меня  мои
интересы. Мою жизнь усложняют враги и союзники. Каждый шаг, диктуемый  моими
интересами, заставляет меня двигаться дальше  по  тропе,  на  которую  я  не
ступила бы по своей воле.
   - Значит, ты поможешь мне вернуть в Санктуарий порядок?
   - Порядок принесет свет во все затененные уголки. Нет, Факельщик, Несущий
Свет, я не смогу помочь тебе вернуть порядок в  Санктуарий.  Змеи,  будь  то
змеи Роксаны или Шупансеи, вне зоны моих интересов.
   - Сударыня, мы оба используем черных птиц. Разве это делает из тебя жреца
или из меня чародея? Разве означает это, что мы похожи на Роксану, обожающую
черного орла, или на бейсибцев, почитающих белых  птиц  почти  так  же,  как
змей? Разве не сделала нас союзниками  взаимная  невольная  забота  об  этой
сточной яме?
   - Мы можем стать больше чем союзниками, -  улыбнулась  Ишад,  придвигаясь
ближе, так что Молин почувствовал сладковатый аромат мускуса, окружающий ее.
   Жреца обуял жуткий страх. Он выскочил из этого неземного  дома,  и  долго
еще звенел у него в ушах ее смех и прощальные слова.
   - К