затуманены, ты же околдован, победитель...
   Неужели ты еще не понял, кто я такой? А ведь мать моего Берута всегда
говорила, что у него мои глаза, да и рот тоже...
   Вот только он тебе не улыбался!
   А мать его умерла, знаешь об этом? Прошлой зимой. А  вот  она  с  тех
пор, как погиб Берут, так ни разу и не улыбнулась. А потом просто  взяла
и умерла. Приняла разом все лекарства, что я купил.
   Разом.
   Я твой должник, пасынок. Крупный должник.
   Говорят, что пасынки возвращаются обратно в Санктуарий.
   И Критиас.., тоже возвращается домой. Что же ты скажешь ему,  дружок?
Что поведаешь о том городе, которым сейчас правишь?
   И с кем ты тогда будешь спать?
   И что с тобой сделает Темпус Риддлер?
   Каждое утро, каждый вечер. Один из этой толпы.
   Часть этой толпы, как и Критиас, мрачный, суровый - суровый  воин!  -
ив этой толпе Стратон уже обречен, он уже ведет себя странно.
   И здесь Стратон служит Ей, чье имя произносят только шепотом, да и то
редко, самым неслышным шепотом и в кругу только тех илсигов, которые еще
помнят: у них все-таки есть Защитница.
   Все это приводило в замешательство даже Нас-йени.
   Но мучения, которые теперь испытывал Стратон, тот ад, в  котором  тот
ныне пребывал, - да, это приносило Нас-йени удовлетворение! Как и  слухи
о том, что отношения с Критиасом у него неважные.
   И чтобы как-то скрасить ожидание, он вернулся к забавам своей юности:
соорудил тир в помещении склада, где теперь почти не осталось товаров  -
их, правда, было  вполне  достаточно,  чтобы  хватило  одному  человеку,
который вовсе не собирался жить вечно.
   Когда-то он отлично стрелял из лука, давно это было, в юности, еще  в
те времена, когда он служил в городской страже. Руки и  глаза  сохранили
все тогдашние навыки, но от ненависти рука может дрогнуть, а глаза может
застлать горе. Но поставленная цель придавала  его  рукам  твердость,  а
взгляду - ясность. Критиас вернулся в город. А Стратон уже превратился в
развалину. Итак, один из пары сломлен и стал совершенно непредсказуем.
   Ну так уничтожь его. Застрели.
   С крыши.
   Да так, чтобы самому успеть скрыться, а вину чтоб  возложили  на  его
напарника! И чтобы все они стали бояться. Так поступил бы  Берут,  такая
месть была бы полностью в  его  духе,  и  она  обладала  острым,  пряным
привкусом - до чего же было бы  хорошо  пустить  синюю  стрелу  с  синим
оперением, какими всегда пользуется Джабал! И не  потому,  что  Нас-йени
имеет что-то против бывшего  работорговца,  а  просто  потому,  что  это
вызовет невероятный переполох.
   Правда, и ветер все время дует куда-то не туда,  и  проклятая  лошадь
этого Стратона вечно мешает..
   Но стрела все-таки попала в цель, и это вызвало такую панику и  такое
замешательство, какого  Нас-йени  никак  не  ожидал.  Стратон,  раненный
стрелой, угодил прямо в руки своих врагов, которые  уж  точно  не  стали
носиться с ним как с писаной торбой; в общем,  сделали  его  калекой.  А
Темпус, недовольный видом городских руин, а также, надо полагать, ростом
влияния колдунов в рядах своих воинов, снял его с командной должности.
   И уехал - хвала богам! - оставив комендантом  города  Критиаса,  хотя
эту должность прямо-таки жаждал получить Стратон.
   Стратон,  искалеченный,  теперь  каждый  вечер   пил   в   "Распутном
Единороге" до полного отупения, и каждому  к  тому  же  было  совершенно
ясно, что его околдовали;  он  даже  стал  печально  знаменит  благодаря
ведьминым чарам, и даже у последних  головорезов  не  возникало  желания
перерезать ему глотку, когда он тащился из казармы в кабак или  обратно.
А все потому, что даже в среде отъявленных подонков стало известно: этот
человек находится под защитой и, если ему перережут глотку,  в  отместку
будет перерезано гораздо больше других глоток.
   В целом все шло, как того и желал Нас-йени: один из  его  врагов  был
жив, но жизнь его превратилась в настоящий ад, даже ведьма  эта  его  от
своей постели отлучила; да и жив-то он был только потому, что у  негожие
нашлось настоящего друга, который бы смилостивился и прикончил его.  Что
же до второго, то он...
   В общем, о Стратоне Нас-йени мог больше не беспокоиться.
   Оставался Критиас.., и пока в безопасности; и только что занял  пост,
который ему предоставил Темпус - вероятно, Темпус рассчитывал,  что  это
единственное место, где Стратон может еще остаться в живых, а Критиас  -
единственный человек, который может  помочь  ему  выздороветь.  Нас-йени
теперь очень хорошо понимал своих врагов, так же  хорошо,  как  когда-то
своих  конкурентов  в  делах  торговли  -  он  был  опытный  торговец  и
контрабандист и неплохо разбирался в людях. Надо  быть  полным  дураком,
чтобы не понимать: его могущественный враг - такой же человек, как и все
остальные, и ему нужно то же  самое,  что  и  любому  другому,  например
дружба, сочувствие, утешение.., или хотя бы иллюзия всего этого, если уж
нет ни настоящей дружбы, ни настоящей любви. Только от них зависит жизнь
и процветание любого торговца; только с  помощью  этих  чувств  мерзавцы
вроде Стратона и Критиаса ломают характеры своих жертв (а  заодно  и  их
кости!), уничтожая в их душах всякую уверенность в своих силах.
   Только с помощью этих чувств один человек способен разгадать другого.
   Охотник должен уметь поставить себя на место дичи. Они ведь все равно
связаны друг с другом  во  время  погони  -  некоей  внутренней  связью.
Нас-йени, теперь не имевший семьи, охотился за двумя  жертвами  сразу  и
мог предсказать любую их мысль, предвидеть любой их поступок. В какой-то
степени это помогало ему пережить одиночество; именно враги помогали его
сердцу биться, а крови - бежать по жилам; их действия  давали  ему  пищу
для размышлений и нетерпеливых ожиданий; в общем,  он  был  порой  очень
рад, что тогда промахнулся.
   Итак, первым оказался Стратон. Теперь очередь Критиаса.
   Который и так уже страдает. Можно, конечно, просто жить и  наблюдать,
как он медленно звереет, оставшись один на один с городом,  который  его
ненавидит. Однако Нас-йени  знал  Критиаса,  как  собственного  сына.  И
понимал: такое озверение в итоге  способно  вытравить  все  человеческие
чувства из его души. Знал он также и  то,  что  однажды  утром  Стратона
непременно найдут мертвым - он умрет то ли с перепоя, то ли в результате
какого-нибудь уличного происшествия, и от  этой  смерти  его  не  смогут
спасти никакие подкупы, -  и  тогда  Критиас  ощутит  острую  жалость  и
облегчение, и нарыв будет наконец вскрыт, и боль пройдет.
   Но этого никогда не будет ему достаточно.
   Критиаса ждет перемена судьбы, на него сейчас со всех сторон  валятся
проблемы; а  для  Стратона  уже  наступил  настоящий  ад  -  он  потерял
всяческие ориентиры в жизни. И план Нас-йени был, в общем-то, основан на
потворстве собственным желаниям, собственным чувственным наслаждениям  -
да, страдания его врагов  были  для  него  поистине  сладостны,  ибо  он
слишком долго - страшно долго! - сдерживал себя  и  еженощно  молился  о
здравии своих врагов, о продолжении их жизни...
   И все это было совершенно нетрудно для  обычного  жителя  Санктуария,
столь  похожего  на  всех  прочих  его  обитателей  -  с  точки   зрения
захватчиков, разумеется.
 
*** 
 
   Дождь стучит по карнизам, от ветра гремят ставни, и  в  комнате,  где
одевается Мория, ужасный холод;  она  одевается  торопливо,  не  обращая
внимания на вонь и убожество  этого  помещения,  которое  она  делит  со
Стилчо, последним из служителей ведьмы Ишад. Серый мутный свет падает на
постель, где Стилчо валяется, одурманенный той дозой кррфа, на которую у
нее хватило денег - да, она сумела купить ему хоть немного сна и  покоя,
которого он теперь почти не знает.
   Какой он  все-таки  красавчик!  И  как  подходит  ей  в  ее  нынешнем
воплощении! А красоту эту дал ей колдун Хаут  с  помощью  украденных  им
магических средств, и  теперь  Мория  очень  хороша  собой  -  настоящая
светловолосая ранканка! Ну а прежнего облика Стилчо она никогда не знала
- она страшно боялась, когда Ишад воскресила  его  из  мертвых;  боялась
даже посмотреть на него, вздрагивала  от  случайного  прикосновения  его
ледяной руки и видела лишь те ужасные шрамы, которые  нанес  ему  Морут,
король нищих, ему, одному из пасынков, в ту  долгую-долгую  ночь,  когда
Стилчо находился у Морута в плену; ему успели выколоть правый глаз и уже
собирались выколоть левый, когда вмешалась Ишад.
   Ишад тогда взяла его себе, поскольку пасынки все равно отказались  бы
от него, ожившего мертвеца, зомби. И вот Ишад, чье проклятье  привело  к
смерти всех ее любовников  (за  исключением  Стратона,  и  только  богам
известно, почему он остался жив), решила заменить Стратона Стилчо  в  те
страшные ночи, когда ею владело исключительно мрачное настроение  и  она
избегала не только Стратона, но и удалила из дому  всех  слуг  -  одного
Стилчо оставила при себе; на него-то  ее  проклятье  и  обрушилось  всей
своей силой, и теперь он мог умирать и оживать,  умирать  и  оживать  до
бесконечности,  ибо  она  управляла  его  душой,  как  опытный  кукловод
марионеткой, и дергала, дергала за ниточки, снова и снова вытаскивая его
из ада и отправляя обратно...
   Мория не раз видела его тогда по утрам, видела и содрогалась от ужаса
- он с таким жутким, чудовищным упорством, сидя за столом, ощупывал все,
что попадалось под руку - столешницу, материю,  из  которой  было  сшито
платье,  собственную  плоть,  -  ощупывал,  как  бы   познавая   заново,
внимательно и осторожно, словно это было нечто драгоценное и чрезвычайно
хрупкое.
   Она слышала тогда его крики  -  такого  ни  одна  женщина  не  должна
слышать от мужчины! - слышала, как он,  сломленный,  в  слезах,  умоляет
Ишад: больше не надо, не надо, не надо!..
   И стоило ей увидеть его в те  дни,  как  она  начинала  дрожать  всем
телом.
   Но именно его руки, мертвяще-ледяные, оказались  рядом  и  поддержали
Морию, когда рухнул ее собственный мир. И его доброта,  его  преданность
тронули тогда даже Ишад; в ней вдруг заговорило чувство  справедливости,
и она вернула Стилчо назад.
   Навсегда. И выпустила  его  на  свободу.  Да,  он  стал  свободным  -
насколько может  быть  свободным  человек,  которому  досталось  столько
страданий, который до сих пор с криком просыпается среди ночи, когда ему
снова снятся ад и те демоны.
   Только кррф давал  ему  полный  покой,  возможность  освободиться  от
демонов хотя бы во сне. Хорошо было  смотреть,  как  спокойно  он  спит,
видеть его умиротворенное  лицо,  всегда  такое  бледное,  его  закрытый
черной повязкой глаз и прядь  темных  волос,  упавшую  на  лоб...  Более
ничего темного в его облике не было; все остальное было светлым,  белым,
словно вымытым дочиста этим светом, что проникал в щель между  створками
ставен вместе с леденящим ветром.
   Мория повязала  светловолосую  голову  старым  коричневым  платком  и
достала из тайника  в  углу  обмазанный  глиной  слиток,  походивший  на
обычный камень, но куда тяжелее любого камня;  слиток  этот  весил,  как
смертный грех. Или как чистое золото.
   Она сунула слиток в старую  растрепанную  корзину  вместе  с  грязным
бельем, тихо скрипнула  дверью  и  осторожно  вышла  на  улицу,  оставив
веревку от засова внутри, чтобы дверь мог открыть только сам Стилчо.
   Она очень боялась, что он проснется и сразу все поймет. И первое, что
он проверит, это, конечно, тайник в углу, где они прятали  слиток;  этот
слиток она вытащила тогда из горящего дома  Пелеса.  Вчера  вечером  она
умоляла Стилчо позволить ей отнести золото старику  Гортису,  который  -
она была совершенно в этом  уверена  -  даст  ей  хорошую  цену.  Гортис
отродясь занимался скупкой краденого; еще с довоенных времен он  покупал
все у любого вора из любой банды. Она знала, что это честный старик;  во
всяком  случае,  он  всегда  давал  самую  справедливую  цену  во   всем
Санктуарии. И он не станет подозревать, что это золото принадлежит Ишад.
   Нет, заявил Стилчо, зло и решительно. Нет!
   - Да чего еще тебе надо? - закричала тогда она,  слишком  громко  для
этого проклятого жилища, где любой звук был слышен  всем,  у  кого  есть
уши. - Хочешь, чтобы мы с голоду подохли?
   - Лучше подохнуть с голоду, чем снова испытать ЭТО, -  сказал  он  и,
крепко держа ее за плечи, зашептал:
   - Мория, Мория, это же так опасно!  И  эта  проклятая  штука  слишком
тяжелая!
   Такое количество золота твоему перекупщику не по карману! Он  же  все
равно не сможет с тобой  расплатиться,  он  обманет  тебя  или  попросту
обкрадет! Вот проклятье! Да послушай же, Мория!
   Нельзя с такой вещью таскаться по улицам!
   Он страшно разнервничался, его прямо-таки паника охватила. И  он  так
больно сжал ее плечи, что его страх передался и ей.
   Уж она-то хорошо знала, каким он может стать, если  даст  волю  своим
затаенным опасениям и кошмарам, насколько трудно  тогда  снова  привести
его в чувство, ведь он становится совершенно неуправляемым, и ей не  под
силу сопротивляться старым воспоминаниям (да и не таким уж  старым  -  с
тех пор прошло всего несколько месяцев!) о том,  как  ужасно  кричал  он
тогда, в домике у  реки,  просыпаясь  каждую  ночь  в  ледяном  поту  от
страха... Женщина не может мириться с тем, что в душе  ее  возлюбленного
живет такой страх! И Мории не хотелось об этом вспоминать. Не  хотелось,
чтобы он опять сломался - ведь он был одновременно и  таким  сильным,  и
таким хрупким!
   - Ладно. Мы его расплавим, - сказал он.
   - Когда? - вскричала она, закусив губу от отчаяния. Они  уже  не  раз
обсуждали это. И он всегда обещал ей расплавить слиток,  стоило  завести
речь о том, чтобы его продать. Но  для  того,  чтобы  расплавить  слиток
такой величины, требовалось мощное пламя, а в их хижине  развести  такой
огонь было невозможно. Нельзя было и  просто  нагреть  слиток,  а  потом
разрубить его на куски - сквозь эти стены слышен любой звук. Да и  запах
горящего дерева и нагретого металла неизбежно просочится в  бесчисленные
щели и трещины. Тут же завопят соседи - огонь всегда был  для  их  жилищ
страшной  угрозой  -  прибегут,  начнут  барабанить  в  дверь,  угрожать
расправой... Они давно догадались, что за человек живет рядом с  ними...
Странный какой-то, видно, беглый колдун - так они  вечно  шептались  при
виде Стилчо, она сама слышала...
   Опасные сплетни: колдун здесь означал беду, несчастье, да и сгоревший
квартал  Санктуария  служил   отличным   напоминанием   о   деятельности
колдунов...
   Стоит только выпустить этот слух, и он  пойдет  гулять  по  городу  -
слухи здесь распространяются мгновенно - и  станет  проклятьем  для  них
обоих. Погрома им тогда не миновать.
   А может, и смерти - от перерезанной глотки.
   Нет, к Гортису она все равно пойдет! Пусть  он  заберет  этот  слиток
себе и откроет для нее счет; только денег она никаких не возьмет,  разве
что немного, чтобы снять жилье получше и купить  самое  необходимое;  да
еще взять в аренду какую-нибудь маленькую лавчонку - вот и все, что  она
хочет получить за свой слиток.
   Не так уж много: тихое и спокойное жилище, где Стилчо сможет  наконец
обо всем забыть, спрятаться за прочными ставнями  и  дверями  с  крепким
засовом от той тьмы, в которой бродит Она, выйдя на охоту.
   Она быстро сбежала с крыльца - обыкновенная женщина с корзиной белья,
голова закутана в старый платок, на плечах тяжелая грубая шаль, и  одета
в неуклюжее длинное платье, скрывающее ее молодость и красоту...
   Теперь подальше отсюда, в верхний  город,  как  будто  она  уборщица,
спешащая на работу  в  какое-нибудь  благопристойное  семейство,  но  не
слишком богатое, чтобы держать постоянную прислугу.  Таких  женщин,  как
она, в центральной части Санктуария тысячи - кухарки,  уборщицы,  вполне
уважаемые матроны и никакие не проститутки, не воровки. И ни один ворюга
не польстится на такую, когда вокруг полно более жирной дичи.
 
*** 
 
   Стратон соскользнул с седла и вдруг замер, задержав  ногу  в  кожаном
стремени и чуть не напоровшись на стальные пики, что  торчали  из  живой
изгороди у дома Ишад. Гнедой жеребец заржал, помотал головой  и  ткнулся
мордой прямо ему в лицо - с грубой силой, как это  и  положено  крепкому
боевому коню, пощипал его  теплыми-теплыми  губами,  совсем  не  такими,
какие, по словам Крита, должны быть у любого порождения ада -  холодные,
мертвые. Жеребец действительно любил своего хозяина. Стратон решил,  что
это добрый знак. Как и то, что Ишад,  которая  давно  не  выказывает  по
отношению к нему никаких теплых чувств, коня у него так  и  не  забрала,
оставила ему этот единственный свой подарок, в котором, по крайней мере,
не было скрыто ни одного тайного шипа с ядом.
   Стратон заплакал, уткнувшись в шею жеребца.  Они  так  и  стояли  под
дождем, оба давно промокли и продрогли, а сам он к тому  же  был  сильно
пьян. Но все-таки еще помнил, что надо поскорее снова сесть  в  седло  и
убраться отсюда.
   Но так никуда и не поехал. Оттолкнувшись от теплой конской шеи, он  с
трудом сделал шаг  к  калитке.  Холодное  железо  ожгло  ладонь.  Шип  с
розового куста, росшего у калитки, впился в  большой  палец,  и  Стратон
машинально сунул палец в рот, чтобы остановить кровь.
   Калитка открывалась внутрь. От нее через двор, заросший высокими,  по
пояс, сорняками и колючим кустарником, тянулась  дорожка.  Среди  черных
деревьев, похожих на скелеты, прятался небольшой домик с серым  каменным
крыльцом.
   Стратон двинулся к дому,  пошатываясь  и  тщетно  пытаясь  преодолеть
опьянение, которое,  впрочем,  было  ему  совершенно  необходимо,  чтобы
решиться зайти так далеко и заставить себя мыслить трезво, а  без  этого
говорить с Нею было просто нельзя.
   Большой палец все еще кровоточил; он осмотрел ранку и вытер  кровь  о
штаны. И тут, услышав скрип дверных петель, поднял голову и увидел,  что
стоит уже перед самым крыльцом. А на крыльцо вышла  Она.  Она  была  так
хороша, что у него заболело сердце, - вся, казалось, состоящая из  света
и тьмы,  в  черном  платье,  которое  раздувалось  на  ветру.  Аккуратно
подстриженные волосы до плеч обрамляли лицо, вскипая, как дым,  и  падая
на глаза - те самые, огромные, черные, что когда-то  взяли  его  душу  в
полон и теперь угрожали погубить ее.
   - Ишад... - Губы отказывались  ему  повиноваться,  зубы  стучали.  Он
продрог до мозга костей на пронизывающем ветру, тем более что здесь,  на
высоком берегу реки Белая Лошадь, место было открытое.
   Во взгляде, которым она его одарила, не было ни тени уступчивости.
   - Ишад, мне больно... Я очень страдаю... - Он протянул к ней руку,  и
боль снова  пронзила  его,  несмотря  на  огромное  количество  выпитого
спиртного, и стала еще острее на этом холодном ветру, под  дождем.  Рука
болела постоянно, он не мог спать... -  Ты  же  исцелила  эту  проклятую
лошадь, неужели ты мне не можешь помочь?
   - Для этого есть врачи.
   - Ишад, заклинаю тебя именем Вашанки...
   - Темпусу Вашанка не помог. Вряд ли у него еще осталась хоть какая-то
власть над этим миром.
   - Будь ты проклята!
   - Допустим, кое-кто и получше тебя  пытался  меня  проклинать.  Лучше
уходи, Страт. И немедленно.
   Он стоял, не двигаясь с места, весь дрожа и стуча от  холода  зубами;
боль в плече стала  тягучей,  пронизывающей  все  тело;  она  совершенно
измотала его в последние дни и ночи - с тех  пор  как  установилась  эта
ужасная погода. Казалось, он весь пропитан этой болью, у него болели все
кости, даже в мозгу он чувствовал боль и вдруг пожалел, что  не  хватает
смелости покончить с собой.
   Ну почему он,  как  последний  идиот,  надеется,  что  найдется  хоть
кто-то, готовый помочь ему справиться с болью?  Раньше  он  не  был  так
одинок. У него была Она. У него был Крит. А  теперь  все  словно  с  ума
посходили. Особенно в последние месяцы. Человек, и раз, и два  вкусивший
чьей-то любви, всю жизнь будет  ждать  и  н