шарфик  напомнит  ему,  что  эту
женщину он не смеет оскорбить насилием.
     Подложив  под  себя  стройную,  как  у  оленихи,  ногу,  она   удобно
устроилась на одеяле.
     - Ты просто смеешься надо мной,  -  чувствуя  себя  немного  задетой,
вздохнула она, затем взяла и приняла наркотик.
     - Если я дотронусь до тебя, ты можешь заболеть после этого.
     Она мяла в руках сверток со своими булавками внутри.
     - Мне же платят, - она постучала пальцем по свертку. - А  я  не  могу
оставаться в долгу.
     - Парень, который стянул их, действовал по моему указанию.
     - Ты еще и сводничаешь?
     Он содрогнулся.
     - Почему ты не вернешься домой?
     Легкий аромат, исходивший от нее, напоминал запахи моря и  цветочного
меда. И он с тоской подумал о том, что она здесь лишь потому, что  он  сам
заставил ее появиться - в счет долга.
     Она наклонилась к нему, приложив палец к губам.
     - По той же причине, что и ты. Дома нет, все кануло в вечность.
     - Ты так думаешь?
     Резко дернув головой, он поудобнее устроился на скрипнувшем  под  ним
деревянном подголовнике.
     - Я уверена в этом!
     - А я вот давно уже не могу быть уверенным в чем бы то  ни  было.  Не
уверен, например, в том, что руки твои говорят именно о  том,  что  должно
быть сказано.
     - Не могу я, - говорила она, осыпая поцелуями его  шею,  несмотря  на
все его попытки уклониться от ее губ, - оставаться... у тебя... в долгу.
     - Извини,  -  жестко  сказал  он,  решительно  высвободившись  из  ее
объятий. - Я действительно не в настроении.
     Она пожала плечами, затем вынула из свертка булавки  и  заколола  ими
свои волосы.
     - Потом ты, я уверена, пожалеешь об этом.
     - Ты, возможно права, - с тяжелым вздохом сказал он.  -  Но  это  мои
проблемы. Ничего ты мне не должна. Мы квиты. Я все еще помню твою щедрость
в далеком  прошлом,  когда  ты  знала  еще,  что  такое  дар  бездумный  и
бескорыстный.
     Меньше всего на свете ему бы хотелось обидеть ее.  Но  обнажать  душу
свою перед ней он тоже  не  собирался.  Не  видя  иного  выхода  из  этого
сложного положения, он выпроводил ее отсюда. Он обошелся  с  ней  со  всей
жестокостью, на которую был способен, но сделал это ради общего их блага.
     Громким голосом он позвал снизу консьержку.
     Спустившись с крыльца прямо в  приятную  ночную  прохладу,  он  сразу
заметил какое-то движение рядом с его серым скакуном.
     - Это я, Шедоуспан.
     - А это я, Шедоуспан, - хриплым голосом парировал он.
     Пряча  лицо,  он  взобрался  на  лошадь  не  с  той  стороны  и   она
неодобрительно фыркнула.
     - Так в чем дело?
     В этот момент луна зашла за тучи, и Темпуса скрыла плотная пелена  из
ночных облаков и теней. Ганс не смог бы, наверное, толком  объяснить,  что
его поразило, но этот Темпус проделал это  мастерски.  Он  вздрогнул.  Да,
давно уже нет никаких Повелителей Теней...
     - Я вот тут любовался  твоим  конем.  Им  видно,  заинтересовались  и
какие-то лихие люди, подъехавшие на лошадях. Похоже, они приняли  меня  за
хозяина, да и конь твой к себе не подпускал. Они и  ускакали  прочь.  А  я
подумал, что нужно дождаться тебя и сказать об этом.
     Почти неосознанно он почувствовал какое-то  движение  вдали,  и  конь
его, видимо, услышав цоканье подкованных железом копыт, навострил уши.
     - Мне кажется, тебе стоило бы продолжить  свой  путь  туда,  куда  ты
направлялся, - нарочито спокойно сказал Темпус.
     И вот уже первый наездник резко осадил свою лошадь  прямо  впритык  к
нему, за ним последовали другие, появившиеся следом. Двое. Трое.  Четверо.
Еще двое.
     - Батюшки!.. - выдохнул  ученик  Каджета-Клятвенника,  только  сейчас
сообразивший, что не он один подстерегал тут Темпуса.
     - Эта драка тебе не по зубам, юнец.
     - Я понимаю. Посмотрим, понимают ли это они.
     Голубая  ночь.  Голубые  злые  духи.  Нарастающий  грохот  шести  пар
лошадиных копыт, стремительно приближающихся, а затем  обрушивающихся  еще
на одну; яростное всхрапывание; смешанный отсвет от вспенившихся лошадиных
морд,  оскаленных  зубов  и  сверкающих  обнаженных  клинков;  устрашающее
лязганье металла над сбившимися в кучу, дрожащими от напряжения  и  испуга
животными. Отчаянный вызов на смертный бой, брошенный  его  серым  другому
жеребцу; молотящие по живому телу копыта  и  огромные,  норовящие  укусить
лошадиные морды с разинутой пастью; пронзительный предсмертный рев  лошади
с жестоко располосованной шеей. И все это время  не  сводя  глаз  с  вора,
оказавшегося втянутым в эту резню, следя за тем, чтобы его  серый  жеребец
постоянно находился  между  озверевшими  голубыми  лошадьми  и  парнишкой,
которому удалось-таки прикончить двоих, одному из которых он, швырнув нож,
попал прямо в глаз, а другому - зверски перерезал глотку  тесаком,  хорошо
запомнившимся Темпусу, который сам вытащил страшное  оружие  из  ужасающей
раны.  И  долго  еще  будет  вспоминать  он  почти  сладострастные  вопли,
причудливо соединявшие в себе такие несовместимые чувства, как  восторг  и
ужас, наслаждение и отвращение. Времени у него было достаточно  для  того,
чтобы разобраться во всем и решиться на что-то.
     Он должен был, наконец, наметив  жертву,  пустить  в  ход  свой  меч,
почувствовать, как бешено пульсирует кровь и постепенно согревается клинок
в его руке. Хотя ему не очень-то нравилось использовать свое  преимущество
в делах такого рода. Цвет занимавшейся  утренней  зари  или,  может  быть,
нежно-розовый цвет кожи ребенка напомнил ему жарко заалевший  в  его  руке
клинок. И вдруг он почувствовал,  что  клинок  задергался  и  обмотавшиеся
вокруг клинка поводья его серебристого скакуна сразу ослабли и  беспомощно
повисли. Когда-нибудь потом он будет рассказывать  об  этом,  если  только
захочет, прерывающимся от волнения голосом, напрягшись всем телом и ощущая
слабость в коленях.
     Меч Темпуса беспощадно и неумолимо бил и  крушил  направо  и  налево.
Одним мощным ударом, с плеча, разрубал он, словно масло, прекрасные  тела,
а грозное оружие разрезал, как легкий шелк. Над головой у него  просвистел
голубой бумеранг, брошенный в него в отместку за  сраженного  его  могучим
ударом всадника, чьи внутренности прямо у него  на  глазах  черной  липкой
массой вывалились из распоротого живота  на  седло  под  ним.  Использовав
момент, когда конь напавшего на него голубого дьявола после мощного прыжка
еще летел в воздухе, Темпус  нанес  сильный  удар  мечом  по  мстительному
бумерангу, и - цвет его сразу поменялся с голубого  на  алый.  Темпус  был
доволен, что заставил смертоносное оружие вернуться к тому, кто метнул его
в него. Теперь их осталось двое.
     Один занялся воришкой, который вытащим и  направил  на  него  опасный
ибарский  нож,  слишком  короткий,   однако,   для   того,   чтобы   долго
противостоять мечу противника, и слишком широкий,  чтобы  его  можно  было
метнуть. В этот момент Темпус, которому удалось отогнать своего  коня  под
прикрытие Сада Лилий, сильнейшим ударом снес голову врага с плеч, так  что
мозги брызнули  во  все  стороны.  Оставался  последний,  против  которого
Шедоуспан отчаянным жестом  выставил  свой  не  очень  длинный,  с  кривым
лезвием нож, крепко сжимая его рукоять обеими руками.
     - Эй, сзади...
     Темпус знал, что последний враг у него  за  спиной.  Но  на  парнишку
всерьез рассчитывать не приходилось. Цербер принял решение. Пригнувшись  и
изо всех сил дернув поводья вниз, он резким движением отбросил свое тело в
сторону. В тот же момент прямо у него над головой, так низко,  что  волосы
зашевелились, с  мелодичным  пением  пронесся  смертоносный  меч.  Потеряв
равновесие, его конь, громко всхрапывая, начал тяжело  оседать  на  землю,
неумолимо наваливаясь на левую ногу хозяина. На мгновение пригвожденный  к
земле, Темпус испытал дикую боль, а  этот  дьявол  уже  бросился  к  нему,
надеясь покончить с ним, но коню все же удалось подняться на ноги.
     - Убью! - заорал Темпус, оружие его,  однако,  хоть  и  недалеко,  но
валялось в пыли. Нога снова дала о себе знать,  но  боль  быстро  утихала.
Сделав попытку подняться, он встал на колени, весь в грязи, с  засыпанными
пылью глазами. Конь пятился и рвался в сторону. Занеся  меч  над  головой,
ослепленный яростью, злой дух  нанес  сокрушительный  удар  по  мягкому  и
нежному брюху его серого. Темпус пытался  предотвратить  это.  Он  пытался
прикончить злого духа его же собственным поющим  мечом.  Но  было  поздно:
кровь хлынула из тела животного и оросила его  хозяина.  Все  трое  лежали
рядом: Темпус, его конь и его смертельный враг.
     Обдумывая потом то, что произошло, Темпус решил,  что  скорее  всего,
его конь убил духа в тот самый момент, когда  тому  удалось  вспороть  его
брюхо.
     Ему предстояло покончить с этим.
     Беспощадно и жестоко раненое животное оглашало окрестности  жалобными
стонами. В полной растерянности  постояв  над  ним,  Темпус  опустился  на
колени и ласково потрепал морду. Серый пытался цапнуть  его  за  руку,  но
глаза у него уже почти закрылись, и дело явно подходило  к  концу.  Темпус
прекрасно понимал это, и у него так невыносимо засвербило глаза, что слезы
потекли ручьями.
     Животное еще судорожно подрагивало ногами, когда Темпусу  послышалось
какое-то движение рядом с ним. Опершись  на  здоровую  ногу,  он  встал  и
осмотрелся вокруг.
     Оказалось, что это Шедоуспан  методично  освобождал  погибших  от  их
оружия и ценных вещей.
     Ганс не заметил Темпуса, или же сделал вид, что не  заметил.  Тут  уж
нечего было сказать.


     Когда, наконец, он увидел перед собой Оружейную лавку, нога уже почти
не беспокоила его.  Неприятная  пульсация  прекратилась,  осталось  только
небольшое онемение. "Все  это,  конечно,  пройдет  бесследно,  как  всегда
заживают любые мои раны", - он с ненавистью подумал об этом.
     Широкими шагами он подошел к входу в лавку в тот момент,  когда  свет
утренней зари будто обагрил кровью улицы и переулки Санктуария.
     Он толкнул дверь и она широко распахнулась. Как презирал он  все  это
противостояние сил небесных, а также и себя самого  за  то,  что  пришлось
пустить в ход свои сверхъестественные способности.
     - Послушай меня, Вашанка! С  меня  довольно!  Убери  эту  забегаловку
отсюда!
     Ответа не последовало. Все и вся вокруг  было  погружено  в  туманную
неопределенность, в кромешную тьму неизвестности, порождающей день и  ночь
и вечное движение в природе.
     Не было теперь здесь он оружия, на которое он хотел бы взглянуть,  ни
прилавка, ни хозяина, ни  шумной  толпы  покупателей.  У  него  было  свое
собственное. Закон  для  покупателя  один:  одно  тело;  одна  душа;  одна
мимолетная жизнь.
     Он пробирался сквозь туман, напоминавший  ему  его  коня  серебристой
масти. Широко шагал он по длинному коридору, в конце которого маячил свет,
розовый и алый, как благие начинания, как тот железный меч, который вложил
в его руку бог Вашанка. Его пугала двойственность его натуры;  человек  не
задумывается всерьез о том, каким проклятием оборачивается для него  право
выбора. Он такой, какой он есть, сосуд,  вместилище  своего  бога.  Однако
тело у него собственное, и именно это бренное тело  страдало  от  боли.  И
душа у него была его собственная, и в душе у него  царили  тоска  и  мрак,
напоминающие о сумрачном прахе смерти, смерти,  с  которой  ему  постоянно
приходилось иметь дело.
     - Где же ты, Вашанка, Повелитель насилия, разбоя и кровопролитий?
     - Здесь я... - отозвался голос где-то в глубинах его существа.
     Но Темпус не  собирался  прислушиваться  к  каким-то  там  внутренним
голосам. Ему нужна была очная ставка.
     - Явись ко мне во плоти, ты, разбойник!
     - Я уже сделал это; одна душа; одно тело; одна жизнь - в любой сфере.
     - Я - это не ты! - стиснув зубы, крикнул Темпус, просто мечтая о том,
чтобы почувствовать у себя под ногами что-то потверже.
     - Да, конечно! Но иногда, время от времени, Я есть ты!  -  произнесла
некая фигура в ореоле сияющего нимба, идущая прямо к нему поверх облаков с
золотистыми краями. Сам бог  Вашанка,  такой  величественный,  с  волосами
медвяного цвета и высоким, без единой морщинки челом!
     - О нет, не надо...
     - Ты пожелал узреть меня, так смотри же на меня, раб мой!
     - Слишком уж близко, насильник! Слишком, слишком уж большое  сходство
между нами! Перестань же мучить меня, о мой бог! Позволь возложить вину за
все на твои плечи, позволь мне не быть тобой!..
     - Столько лет прошло, а ты все еще пытаешься обмануть себя!
     - Именно. Так же, впрочем, как и ты, надеясь таким  манером  добиться
почитания и поклонения. О неистовый  Бог  мой!  Нельзя  у  них  на  глазах
поджаривать их любимых магов: эти люди целиком и  полностью  находятся  во
власти чародеев. Ты только запугиваешь  их  таким  образом,  и  не  можешь
рассчитывать на то, что после  этого  они  пойдут  за  тобой!  Оружием  не
завоюешь их любовь и расположение, им чужда  воинственность!  Это  обычные
воры, разбойники, проститутки. Ты  на  многое  замахнулся,  но  мало  чего
достиг.
     - Говоря о проститутках, ты имеешь в виду мою сестру? А ну,  посмотри
на меня!
     Темпус не смел ослушаться. Он смотрел  на  эту  устроенную  для  него
демонстрацию Вашанки, и с тоской вспоминал, как не смог  недавно  проявить
нежность к женщине, и о том, что все, на что  он  способен  -  это  война.
Перед  его  мысленным  взором  бесконечной  чередой  проносились   военные
баталии, наступления и штурмы войск, утопающих в море крови.  Он  думал  о
сожительнице   Бога-Громовержца,   собственной   его   сестре,    которая,
вынужденная стать вечной его наложницей, изнывала на своем ложе в тоске  и
отчаянии от сознания того, что насильником является ее родной брат.
     Вашанка засмеялся.
     Темпус же со злостью проворчал нечто нечленораздельное.
     - Тебе следовало бы отнестись к этому более терпимо!
     - Никогда! - взревел Темпус. Затем послышалось: - О  Господи!  Покинь
эти места! Авторитет твой, и тем более мой, среди этих смертных  никак  не
повышается! Замысел твой оказался порочным с самого начала. Вернись к себе
на небеса и подожди. Я построю храм твой  без  твоей  навязчивой  опеки  и
помощи. Ты просто утратил чувство меры.  Обитатели  Санктуария  не  станут
поклоняться тому, кто превращает их город в поле сражений.
     - Темпус, не выводи меня из терпения! Ты  знаешь,  что  у  меня  куча
собственных проблем. Постоянно мне приходится выкручиваться. А ты только и
знаешь, что скулить и поносить своего Бога, и продолжается это бесконечно,
и я устал от этого, я изнемогаю от одиночества!
     - И поэтому ты лишил меня любимого коня!
     Темпус совершенно вышел из себя и... порвал  с  Вашанкой  неимоверным
усилием воли, на которое он только оказался способным, оторвал и освободил
свою душу от зеркального отражения души своего бога. Круто  развернувшись,
он решительно зашагал в обратном направлении. Он слышал  призывы  бога  за
своей спиной, но оборачиваться не стал.  Он  старался  наступать  на  свои
собственные следы, оставленные им  недавно,  когда  он  пробирался  сквозь
толщу облаков, и чем дальше он, постепенно теряя  силы,  продвигался,  тем
плотнее становились эти облака.
     Неопределенная полутьма, в  которой  он  оказался,  сменилась  нежной
тихой зарей, предвещавшей наступление утра в легких  розовых  и  сиреневых
тонах, которое напоминало ему утро в Санктуарии. А потом в нос ему  ударил
резкий запах гниющей рыбы и  другие  зловония  гавани,  и  он  понял,  что
прогулка его  подошла  к  концу.  Он  заторопился  и  ускорил  шаг,  пока,
споткнувшись о какой-то корень, не растянулся прямо  посередине  небольшой
грязной лужи.
     Послышался язвительный смешок, но, взглянув на небо, он подумал,  что
не стоит, пожалуй, обращать на это внимание, что Вашанка,  возможно  и  не
собирался его наказывать.
     И вот уже справа от него все та же таверна "Единорог", а слева -  как
ни в чем не бывало на своем прежнем месте  многоквартирный  дом.  А  прямо
перед ним - дворцовый евнух с  посланием  к  нему  от  Китти,  пожелавшего
обсудить с ним  вопрос  о  том,  что  же  можно  предпринять  в  отношении
оружейной лавки, откуда ни возьмись, появившейся рядом с "Единорогом".
     - Передай Кадакитису, - с трудом поднимаясь на ноги, сказал Темпус, -
что я скоро буду! Как ты сам видишь... -  При  этих  словах  Темпус  повел
рукой вокруг, показывая, что никакой лавки здесь нет и в помине, да и вряд
ли могла она когда-нибудь здесь оказаться.  -  ...здесь  нет  даже  ничего
похожего. Поэтому вопрос снят, и нет никакой необходимости заниматься этим
делом. Только я, цербер, стою здесь, дико уставший и злой, и мечтаю лишь о
том, чтобы вы все оставили меня в покое!
     Синюшный евнух широко улыбнулся, демонстрируя великолепные серебряные
зубы.
     - Да, конечно, господин мой, - успокоительным тоном сказал он мужчине
с волосами медвяного цвета. - Я позабочусь о том, чтобы так и было.
     Темпус сделал вид, что не  заметил  протянутую  ему  евнухом  розовую
лапку, а также откровенную усмешечку, означавшую, что  этот  всплеск  его,
Темпуса, дурного настроения не задел всерьез самолюбие  евнуха.  Проклятый
Риггли!
     И после того, как  этот  толстозадый  торжественно  удалился,  Темпус
решил, что лучшее из того, что  он  может  сейчас  сделать,  это  зайти  в
"Распутный Единорог", спокойно сесть там,  нюхнуть  своего  наркотика,  да
подождать, пока не перестанет болеть и ныть его нога. На это  должно  уйти
не больше одного часа, если только, конечно, Вашанка не разозлился на него
больше, чем он того заслуживает. В таком случае один час может  обернуться
парой дней.
     Напуганный  такой  мрачной  перспективой,  он  решил   сменить   тему
размышлений. Но легче  ему  от  этого  не  стало.  Он  не  мог  себе  даже
представить, где  будет  он  теперь  искать  коня  взамен  того,  которого
потерял. И совершенно не мог почему-то вспомнить тот  момент,  когда  все,
что осталось от Оружейной лавки бога Вашанки, вместе с самим воспоминанием
о ней, растаяло, как дым, и исчезло в лучах восходящего солнца.


                               Эндрю ОФФУТ

                             ЗАЛОЖНИК  ТЕНЕЙ




     Она была более чем привлекательна, и шла с горделиво поднятой головой
и  осознанием  своей  женственности.  На  ее  оголенной  руке  поблескивал
браслет,  и,  казалось,  горел  тем  блеском,  каким  боги  одаряют  новое
отполированное золото.  Она  отлично  смотрелась  бы  среди  ярких  огней,
освещающих танцующие водяные брызги фонтана, искры которого превращаются в
миллионы бриллиантов, а  при  небольшой  рефракции  -  других  драгоценных
разноцветных камней.
     Но здесь, у рыбного рынка не было фонтана,  и  свет  немногочисленных
фонарей был неярок. Она была не из этого мира. Глупо  было  с  ее  стороны
находиться здесь и ходить без сопровождения, в эту позднюю ночь.  Да,  это
было глупо. За глупость полагалось наказание, глупость не вознаграждалась.
     Наблюдательный  вор  ценил   глупость   других.   Она   готова   была
вознаградить его. Он жил за счет собственного ума и глупости других людей.
Он уже собирался приступить к  работе.  Даже  с  учетом  заниженной  цены,
которую он получил  бы  у  менялы,  этот  браслет  в  виде  змейки  хорошо
обеспечил бы его. Он  смог  бы  избавить  его...  наверное,  на  месяц  от
необходимости выполнять  такую  неприятную  работу,  как  эта  -  таиться,
выжидать.
     Хоть она и  принадлежала  к  категории  женщин,  на  которых  мужчины
смотрят похотливо, у него вовсе не было желания овладеть ею.  Он  даже  не
рассматривал ее в этом плане. Его похоть не была плотской. Затаившийся вор
не был насильником. Он был бизнесменом. Ему также не нравилось  убивать  и
редко приходилось этим  заниматься.  Через  арку,  в  темноте  которой  он
затаился, она вышла на север