ода, то тогда ветер в основном дует с земли. ПОПЫТАЙТЕСЬ УБЕДИТЬ В ЭТОМ
ЛЮБОГО ЖИТЕЛЯ ПОБЕРЕЖЬЯ.
     Что касается самого города, то в моей голове всегда  рисовался  образ
города позднего средневековья, переросшего  стены.  Лабиринт  построен  по
типу  квартала  Шэмблз  в  английском  городе  Йорке,  где   каждый   этаж
надстраивается над предыдущим так, чтобы  жители  могли  сбрасывать  мусор
прямо на улицу, а  не  друг  другу  на  головы.  Некоторые  полагают,  что
Санктуарий напоминает Рим. (Какая чушь, Рэнке есть Рим или Рим схож с  ним
по  рангу?).  Воображают,  что  в  городе  сохранились  остатки   открытой
канализации, что там красивые виллы, открытые здания  и  что,  по  меньшей
мере,  некоторые  улицы  вымощены  булыжником.  Заметен  также   и   некий
багдадско-приморский подход, выражающийся в бродящих по улицам  кочевниках
в тюрбанах и разодетых в шелка женщинах, а также много указаний на то, что
многие здания построены  в  вавилонском  стиле.  Поскольку  в  большинстве
рассказов действие разворачивается в темноте, я  полагаю,  что  отсутствие
среди авторов согласия по поводу облика города особого значения не имеет.
     Естественно, что никто, включая и самих жителей  Империи,  не  знает,
насколько  велик  Санктуарий.  Всякий  раз,  когда  кому-то   из   авторов
требовалось потайное место для встречи, то мы просто изобретали новое, так
что Санктуарий то огромен,  то  тесен.  Вы  можете  прожить  всю  жизнь  в
Лабиринте или на Базаре, хотя вам понадобится всего  пятнадцать  минут  на
то, чтобы пересечь город, хотя я и не совсем уверена, что это так.
     Возьмем, к примеру, Базар. Я провела там большую  часть  времени,  но
так и  не  знаю  точно,  как  он  выглядит.  Часть  пространства  отведена
крестьянам (хотя я не имею ни малейшего представления, куда они  деваются,
уезжая  с  Базара).  Другие   его   части   напоминают   вещевые   ярмарки
средневековой Франции, где купцы  оптом  сбывают  товар.  Остальные  части
Базара сильно смахивают на торговые ряды Ближнего  Востока.  Вместо  того,
чтобы забивать себе голову философскими проблемами, вроде вопроса  о  том,
сколько ангелов могут танцевать  на  булавочной  головке,  когда-нибудь  я
высчитаю, сколько С'данзо могут провести все свое время на базаре.
     Перейдем на время от ангелов к божествам. Вполне вероятно, что всякий
житель Санктуария может иметь личные взаимоотношения с богами, хотя  ни  в
коем случае нет ничего схожего с верой или  поклонением.  Люди  насмешливо
относятся к религии, и обычный горожанин меньше всего желает связываться с
богами, а поклонение им необходимо,  чтобы  держать  божества  в  узде.  В
храмах Санктуария представлены  по  меньшей  мере  два  основных  пантеона
богов, и кто знает,  какое  количество  жрецов  пытается  взять  над  ними
контроль. Я недавно узнала, что в  Калифорнии  один  парень  сделал  общую
мифологий для всех богов города. Свою теологию  он  привнес  в  игру  "Мир
воров", хотя никто не сознается, откуда взялся сей неутомимый выдумщик.
     Теперь мы добрались и до денег, а иначе зачем  серия  носит  название
"Мир воров".  Поскольку  никто  не  знает,  каково  кругообращение  денег,
горожанам ничего не остается, кроме как  воровать  их  друг  у  друга.  Мы
согласились, что должны быть медные, серебряные и золотые монеты, хотя  ни
курсы валют, ни их названия нам неведомы. Мы говорим: девять медных  монет
или уж в особом случае девять _р_а_н_к_а_н_с_к_и_х  _с_о_л_д_а_т_о_в_,  на
тот случай, если кто-то еще пишет  о  солдатах,  которые  не  чеканятся  в
Рэнке. Но _к_т_о_ может сказать сколько _с_о_л_д_а_т_о_в_ в _ш_е_б_у_ш_е и
есть ли между ними соотношение? Наверное, есть.
     Когда-нибудь я помещу  в  Санктуарии  ростовщика,  ведь  изменения  в
Санктуарии сродни искусству. Хотя ничего хорошего это не принесет, ведь  и
горожане, и авторы могут найти тысячу причин не ходить к моему ростовщику.
Они установят собственные обменные курсы.  Принц  девальвирует  валюту,  а
Вашанка начнет разбрасывать никелевые монеты в храме. У меня  нет  желания
это останавливать. Если редактор не скажет мне, что нужно делать, я просто
начну руководить им сама.



    Эндрю ОФФУТ
    МИР ВОРОВ
    ОДИННАДЦАТЬ СРЕБРЕНИКОВ
    Под редакцией Роберта АСПРИНА


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Шедоуспан - Порождение Тени - вор  из  Санктуария,  столицы  Мира  Воров.
Причем не простой, а знаменитый своей храбростью и ловкостью. И тем не менее
даже столь авторитетный вор под напором  обстоятельств  вынужден  бежать  из
полного опасностей города. Но от судьбы не уйдешь  -  эта  прописная  истина
действует везде,  даже  там,  где  воровство  выведено  на  роль  искусства.
Одиннадцать серебряных монет, способных стать целым состоянием для странника
и бродяги, грозят смертью Шедоуспану и его спутникам.

   Роберту Линну Асприну  и  Линч  Эбби,  которые  начали  эту  серию  и  не
оставляют ее до сих пор

ПОКАЗАНИЯ ФЕРТВАНА-СКРЯГИ, КУПЦА

   Первое, что я отметил, глядя  на  него  -  вы  понимаете,  просто  первое
впечатление, - что этот мужчина бедным отнюдь не был. Или этот мальчик,  или
этот юноша, или кто он такой... Какой там  бедняк  -  при  таком  количестве
оружия! На левом боку у него  на  шагреневом  ремне,  надетом  поверх  алого
кушака - очень яркого алого кушака! - висел изогнутый кинжал,  а  на  правом
боку - один из этих ибарских ножей длиной с  вашу  руку.  Нет,  нож  не  был
настоящим мечом, конечно же. Значит, его владелец не был воином. Однако  это
еще не все. Кое-кто из нас знал, что вдоль  голенища  его  левого  сапога  в
ножнах прячется тонкое лезвие с рукоятью без гарды -  выглядело  это  оружие
как украшение. Однажды я слышал, как он сказал старому Тампфуту  на  базаре,
что это подарок женщины. Только я сомневаюсь, что это правда.
   Мне говорили, что еще  один  "ножичек"  у  него  спрятан  между  бедрами,
вероятно, вдоль правого бедра. Очень  неудобно.  Может  быть,  именно  из-за
этого у него была такая походка. По-кошачьи мягкая и в то  же  время  слегка
деревянная. Походка акробата или напыщенного дурака.
   (Не передавайте ему мои слова!).
   Так вот, об оружии и о моем первом  впечатлении  относительно  того,  что
бедным он не выглядел. На правой руке выше локтя он носил  кожаный  браслет,
украшенный медью; за этот браслет был заткнут метательный нож, а второй  нож
был укреплен за широким напульсником из черной кожи на той же руке. Они были
короткими. Я хочу сказать, короткими были ножи, а не браслеты и не руки.
   В общем, оружия у него хватило бы на то,  чтобы  нагнать  на  кого-нибудь
страху темной ночью или даже при ярком лунном свете. Представьте  себе,  что
вы оказались ночью в Лабиринте или в каком-нибудь подобном месте, и  тут  из
мрака этак надменно выходит юный  головорез,  обвешанный  всем  этим  острым
металлом! Как будто темнота породила его прямо у вас на глазах.  Достаточно,
чтобы вогнать в дрожь даже одного из неустрашимых церберов.
   Да, именно такое впечатление он на  меня  и  произвел.  Порождение  Тени.
Почти такое же приятное, как подагра или водянка.

ПУСТЫНЯ

   Люди, обитавшие в пустыне к северу от Санктуария, называли солнце Васпой.
Это же слово обозначало в их языке демона. И теперь Ганс понимал почему.
   Он никогда прежде не путешествовал по пустыне и надеялся, что ему никогда
больше не придется этого делать. Он вообще не  хотел  пускаться  в  подобное
путешествие - ни сейчас, ни когда-либо потом. Сегодня солнце  воистину  было
демоном - демоном, вырвавшимся прямиком из Жаркого Ада. Вчера было так же, и
наверняка так  же  будет  и  завтра.  Ганс  думал  о  Ледяном  Аде  почти  с
вожделением и молил о его дуновении.
   Тем не менее дуновение Ледяного Ада они испытывали  каждую  ночь.  Вскоре
после заката - кроваво-красного пустынного заката - палящая  жара  сменялась
свирепым холодом. Как возможно такое?
   Лошади и онагр медленно тащились по дороге, изнывая от жары. Их  всадники
едва удерживались в седлах, обливаясь потом.
   Ганс думал о том, что умирает от жары и сама земля, в ней не осталось  ни
одной  капельки  влаги,  которую  не  выпило  бы  солнце   -   испепеляющий,
поджаривающий Васпе. Даже слежавшийся желтовато-коричневый песок,  казалось,
корчится от боли, причиняемой беспощадным зноем.  Несколько  раз  Ганс  даже
замечал эти корчи - не то дрожь, не то трепет, пробегающий над самой  почвой
(если можно назвать эту  желто-коричневую  корку  "почвой").  В  особенности
часто такое дрожание наблюдалось там,  где  вдоль  горизонта  на  много  лиг
тянулась извилистая, словно змеиный след, песчаная гора  с  острым  гребнем.
Гора называлась дюной.
   "А может, у меня просто рябит в глазах, - думал Ганс. -  Если  так  будет
продолжаться, то мы оба в конце концов ослепнем. Проклятое солнце отражается
от этого мерзкого песка и бьет нам в глаза. Мы все ослепнем, все пятеро - не
только Мигни и я, но еще и лошади, и даже тупой осел!"
   Тупой осел, который на самом деле был онагром и которого  спутница  Ганса
Мигнариал упорно называла Милашкой, а Ганс именовал Тупицей,  выбрал  именно
этот момент, чтобы издать свой непередаваемо ослиный душераздирающий  вопль.
Звучало это, как нескончаемая череда скрипучих, задыхающихся "и-и-и",  после
каждого  из   которых   следовало   протяжное   отчаянное   "а-а-а".   Более
отвратительных  и  бессмысленных  звуков  Ганс  никогда  не  слышал.   Тупое
животное, то есть ишак!
   - Заткнись, Тупица!
   - Что случилось, Милашка, ты хочешь пить?
   Ганс хмуро глянул на Мигнариал. Когда она с милой улыбкой  посмотрела  на
него из-под капюшона, он попытался придать  своему  лицу  более  приятное  и
терпимое выражение. На самое деле он плохо знал Мигнариал, хотя  она  любила
его, а он полагал, что любит ее. Он никогда ранее не осознавал, какой  милой
и доброй - все время, постоянно - была Мигни.
   "Это скоро приедается, - подумал он, затем ощутил на душе неуютную темную
тревогу и быстро возразил сам себе:
   - Нет, ни в коем случае!"
   Одна из лошадей была той рыжевато-бурой масти, которую  называют  гнедой.
Другая - точнее, другой - была совершенно  черным,  не  считая  узких  белых
манжет, которые, словно браслеты, охватывали бабки у  самых  копыт,  да  еще
красивой серебристо-серой полоски на длинной морде.
   "Как его зовут?"  -  Человек,  у  которого  Ганс  покупал  этого  коня  в
Санктуарии, только пожал плечами и ответил: "Черныш".
   "Вполне подходящее имя. Мне следовало догадаться", - подумал тогда Ганс и
стал звать коня Чернышом.
   Мигнариал решила, что это слишком просто и скучно. Она стала  придумывать
для  статного  скакуна  более  благородное  имя.  Своего  одра,  подаренного
Темпусом вместе с белыми одеяниями, она назвала древним с'данзийским  словом
"инджа". Это слово означало "быстрый заяц" и было коротким  и  благозвучным.
Мигнариал заключила, что это хорошее имя для лошади, хотя она и  понятия  не
имела, насколько резвый Инджа. Когда Ганс по прозвищу Шедоуспан - Порождение
Тени - был рядом, могло  случиться  все  что  угодно.  А  порою  приходилось
спасаться бегством.
   Сейчас Ганс и Мигнариал как раз спасались бегством - несмотря на  то  что
взмокшие от жары лошади тащились неспешным шагом. Они бежали из  Санктуария,
который был.., который когда-то был их домом.
   Тут Мигнариал вспомнила о своих родителях - о раненом отце  и  об  убитой
матери, и на глаза девушки навернулись слезы. Чтобы Ганс этого  не  заметил,
Мигнариал старалась не поворачивать головы  и  смотреть  прямо  вперед.  Она
знала, что ее слезы для него хуже удара кинжалом в бок. Девушка  попробовала
незаметно смахнуть эти слезы, а когда ей это не удалось - попыталась  скрыть
их от него. От своего мужчины.
   Мигнариал знала, что ее мужчина тоже проливал слезы над телом ее  матери,
Лунного Цветка, а затем обратил свою ярость против убийц. И  именно  поэтому
ему пришлось покинуть этот грязный город, где они оба родились и прожили всю
жизнь. Лунный Цветок была для Ганса кем-то вроде матери - единственной в его
жизни женщиной, к которой он испытывал подобные чувства. Но он ни за  что  и
никому не признался бы в этом - он притворялся, что  просто  дружит  с  этой
немолодой грузной женщиной, матерью нескольких детей.
   Лунный  Цветок  была  с'данзо  и  умела  "видеть"  -  она  владела  даром
ясновидения. У Мигнариал этот дар проявился  лишь  недавно.  И  даже  теперь
предвидение приходило к  ней  только  тогда,  когда  вот-вот  Гансу  грозила
опасность. А Ганс постоянно занимался опасными делами. Мигнариал считала его
самым прекрасным и лучшим мужчиной в мире. Она считала его таким еще  с  тех
пор,  когда  ей  только-только  исполнилось  двенадцать  лет  и  она  начала
превращаться из ребенка в девушку. А сколько же  тогда  было  самому  Гансу?
Шестнадцать? Мигнариал этого не знала.
   Она любила его. Она  любила  его,  несмотря  на  предостережения  матери,
несмотря на то что та всеми силами препятствовала Гансу оставаться наедине с
Мигнариал. Конечно же, Лунный Цветок знала об этой  любви  и  понимала,  что
дочь ничего не может поделать с собою. Мигнариал полюбила Ганса давно, когда
ей было лишь двенадцать лет. Или в крайнем случае тринадцать. А  теперь  она
была уверена, что и он любит ее. Мигнариал чувствовала себя очень странно: в
ее сердце соседствовали боль недавней потери и счастье взаимной  любви.  Она
любила его, и он любил ее, но они все еще не были любовниками.
   "Пока не были", - подумала Мигнариал. Даже слезы печали,  струившиеся  по
щекам, не умаляли ощущения счастья в ее душе. Палящее солнце высушивало  эти
слезы еще до того, как  они  скатывались  к  подбородку,  оставляя  на  лице
Мигнариал тоненькие светлые полоски.
   - Мигни... - Так называл ее Ганс, и только он один:
   "Мигни".
   - М-м? - Она продолжала смотреть вперед, скрывая слезы.
   - Сколько тебе лет?
   - Восемнадцать.
   - Вот как? Я думал, тебе семнадцать. Помнится,  Лунный  Цветок  вроде  бы
говорила мне всего несколько месяцев назад, что тебе семнадцать.
   - Ну.., мне исполнится восемнадцать через три  месяца.  Чуть  меньше  чем
через три месяца. Это все равно, как если бы мне уже  было  восемнадцать,  -
добавила она, размышляя о том, уж не думает ли он  заняться  с  ней  любовью
сегодня ночью.
   Мигнариал никогда прежде не занималась любовью. Она понятия не имела, как
это делается, и изрядно волновалась. Ей было известно, что у Ганса есть опыт
в подобного рода делах, потому что он  проделывал  этой  раньше,  с  другими
женщинами. Это одновременно успокаивало  девушку:  "Он  может  научить  меня
тому, чего я не знаю", - и заставляло нервничать еще  сильнее:  "Он  опытный
мужчина, и что, если я окажусь неуклюжей куклой,  когда  дело  дойдет  до..,
чесания шерсти?"
   По крайней мере, ее мать никогда не была столь жестокой,  чтобы  пытаться
напугать ее этим. Мигнариал знала, что ее родители очень любили  это  -  то,
что происходит между мужчиной и  женщиной,  то,  что  иногда  иносказательно
называется "чесанием  шерсти".  Мигнариал  предполагала,  что  это  ей  тоже
понравится, и была уверена, что Гансу  оно  нравится.  В  мечтах  она  очень
хотела заняться этим с Гансом.
   - А сколько лет тебе, Ганс?
   - Что? - переспросил он, чтобы выгадать  немного  времени.  Он  не  любил
отвечать на этот вопрос, потому что ответ слишком многое мог поведать о нем.
   -  Сколько  тебе  лет?  -  повторила  Мигнариал.   Она   по-прежнему   не
оборачивалась, хотя и ни на что особо не смотрела  -  ну  на  что  там  было
смотреть? Плотно зажмурившись, девушка постаралась поскорее выжать  из  глаз
последние слезы. По крайней мере, она считала, что эти слезы последние.
   - Я не знаю.
   - Ох, Ганс, - вздохнула Мигнариал. Ей было известно, что Ганс  происходит
из Низовья, самой отвратительной части города, и что он почти не знал  своей
матери, которая, очевидно, когда-то мимолетно сошлась с его отцом. -  Но  ты
должен хотя бы догадываться. Тебе больше двадцати лет?
   - Приблизительно, - отозвался он, беспокойно ерзая в седле. - Может быть,
немногим больше. Проклятье! Терпеть не могу  ездить  верхом!  Хотя  тащиться
пешком было бы еще хуже.
   Возраст Ганса был темой, которой Мигнариал никогда прежде не  касалась  в
разговоре, хотя ей давно уже хотелось спросить об этом.  Но  теперь  она  по
какой-то причине хотела непременно выяснить этот вопрос. В конце  концов  их
соединила сама судьба. Они были  наедине,  они  ехали  на  север  вдвоем,  и
никого, кроме них, здесь не было. Только она и ее мужчина. Она хотела  знать
о нем все. Разве это не правильно? Разве все не должно быть именно так?
   -  А  может  быть,  тебе  все-таки  меньше  двадцати  лет?  -  продолжала
расспрашивать Мигнариал.
   - Может быть, чуть-чуть меньше. Понимаешь, я помню  семнадцать  лет  моей
жизни. Я знаю, с чего начал этот отсчет, но я не знаю, сколько лет мне было,
когда я украл смокву, Он резко повернулся в седле.  Седло  было  сделано  из
дерева и обито кожей, спереди и сзади его края были загнуты высоко  вверх  -
Мигнариал вспомнила, что эти выступы называются передней  и  задней  луками.
Когда Ганс приложил ладонь ко лбу, как бы  для  того,  чтобы  прикрыть  свои
черные глаза  от  солнца  и  получше  рассмотреть  что-то  сзади,  Мигнариал
вздохнула. Она была уверена, что он попросту старается  избежать  дальнейших
расспросов, но тем не менее не  удержалась  и  тоже  посмотрела  назад.  Она
ничего не увидела и встревоженно оглянулась на Ганса.
   - Ганс? Что там такое? Он пожал плечами:
   - Мне показалось, что там что-то мелькнуло. Я не стал ничего говорить,  а
просто резко повернулся, чтобы застать их врасплох - если там  действительно
кто-то был.
   - Ты хочешь сказать.., люди?  Те  пустынные  разбойники,  о  которых  нам
рассказывал гуртовщик Темпуса? Ганс покачал головой:
   - Нет, вряд ли. Что-то маленькое. Просто крошечное темное пятнышко, и оно
двигалось. Я хочу сказать, мне почудилось, будто  я  видел  что-то  такое...
Понимаешь, вроде как мелкое животное. И оно, похоже, следовало за  нами.  Но
когда я обернулся, я не увидел там ничего. Совсем ничего.
   По телу Мигнариал пробежала дрожь, и девушка, прищурившись, тоже прикрыла
глаза ладонью от солнца и посмотрела назад, на пройденный ими путь.
   Она видела песок, и только песок, и  ничего  более.  Никакого  животного,
мелкого или крупного. Никакой растительности, даже той,  похожей  на  клочья
грязной шерсти пустынной травы - или чего-то напоминающего траву, -  которая
время от времени попадалась им по пути. Даже онагр  почти  не  интересовался
этой сухой  шелухой.  В  поле  зрения  не  было  Даже  больших  валунов  или
каменистых холмов. Пологие холмы напоминали уродливые горбы разной высоты  и
были  покрыты  желтовато-коричневым   песком.   Песок   расстилался   вокруг
бесчисленными складками, словно  шлейф  придворного  платья,  выцветшего  от
старости. Вверху выгибалось небо цвета старой меди, с проблесками серебра  и
оранжевыми искрами. Такое небо могло быть красивым. Но оно не было красивым.
Оно выглядело горячим. Где-то вдали Мигнариал углядела проблеск "настоящего"
голубого неба и вздохнула. Затем она снова перевела взгляд на Ганса.
   - А теперь ты видишь что-нибудь?
   - Нет, ничего, - ответил он, поворачиваясь обратно  и  поправляя  капюшон
своего  балахона.  Передний  край  капюшона  был  отогнут  назад,  как  и  у
Мигнариал, но его можно было опустить так, что он полностью  закрывал  лицо.
Им говорили, что эти капюшоны в случае песчаной бури лучше всего опустить на
лицо и замереть. Эти сведения отнюдь не порадовали беглецов, хотя  они  были
очень признательны за подарки - эти самые балахоны с  капюшонами  и  лошадь,
названную Инджа. Песчаная буря?  Ганс  и  Мигнариал  надеялись,  что  им  не
придется столкнуться с этим явлением.
   - Возможно, я и раньше ничего не видел, - сказал Ганс, потирая бедро.  Он
причмокнул, понукая своего ко