- озлился вор,  и  все  они  разом
бросились на Фелтерина.
   - Тогда умри, несчастный! - воскликнул старый актер, задействовав  на
сей раз всю мощь своего тренированного  голоса,  который  был  прекрасно
слышен и в последних рядах галерки самого большого театра Ранке.  Сказав
это (ибо ему вовсе не требовалось кричать - его и без того уже  услышали
во всех концах Лабиринта), он, собрав все  силы,  рубанул  своим  жалким
железным мечом по голове противника.
   Один нож запутался  в  складках  его  плаща,  и  он  перехватил  руку
нападавшего левой рукой. Второй вонзился ему в правый бок; но сила удара
была недостаточной, и лезвие лишь на дюйм вошло между  ребер.  Мальчишки
были просто поражены звуками его громоподобного голоса.  Двое  испуганно
отскочили назад.
   Юный вожак, гордость которого была явно задета, сумел  уклониться  от
удара Фелтерина, но недостаточно быстро, и  лезвие  меча,  довольно-таки
тупого, надо сказать, при ударе раздробило ему ключицу. К  счастью,  нож
бандита, похоже, лишь скользнул по животу Фелтерина, распоров кожу.
   Схватка весьма напоминала сцену из спектакля  "Клинок",  и  Фелтерин,
чрезвычайно возбужденный и от этого почти не чувствуя боли, во все горло
вещал в  рифму  словами  из  какой-то  пьесы,  чем  окончательно  потряс
нападавших:
 
   И это все, на что способны вы,
   Отродья демонов, исчадья тьмы?!
   Лишь колдовство вас может защитить,
   Но меч святой сумеет всех сразить!
 
   Тот  факт,  что  сами  они  никаким  колдовством   против   него   не
Пользовались, в данный момент до них не доходил;  они  с  ужасом  видели
лишь, что меч в руке Фелтерина вдруг засверкал ярко-синим огнем, посылая
во все стороны зловещие отсветы, высветившие даже самые  темные  углы  и
придавшие всей сцене чрезвычайно драматический  характер.  Мальчишки  не
могли понять, что единственное колдовство здесь то, что  проистекало  из
магии самой пьесы. Однако они хорошо  слышали,  как  вопит  от  боли  их
предводитель, и собственными глазами видели, как  этот  странный  старик
вдруг стал куда выше ростом, чем минуту назад. И он вроде бы  совершенно
не пострадал в схватке. Так что победы им явно не видать...
   - Гралис, бросай все, бежим! - крикнул один из воришек вожаку, и  они
бросились прочь, предоставив раненому Гралису самому заботиться о себе.
   Фелтерин сделал шаг вперед, потрясая  сверкающим  мечом  над  головой
поверженного врага.
   - Ступай же в ад! -  провозгласил  он,  продолжая  цитировать  ту  же
пьесу. - Пусть демоны тебе друзьями станут! А этот  светлый  мир  покинь
навек!
   Несмотря на  болезненную  рану,  парень  расслышал-таки  эти  грозные
слова, припомнил тот ужас, что еще недавно правил Санктуарием,  и..,  не
совладал со свои мочевым пузырем.
   А потом, шатаясь, побрел, опозоренный, прочь, все ускоряя  и  ускоряя
шаг, пока не перешел на бег.
   Фелтерин стоял, торжествуя победу и по-прежнему вздымая  над  головой
сверкавший меч. На  улице  стало  вдруг  необычайно  тихо.  Незадачливый
воришка исчез в темноте, и только сейчас Фелтерин  начал  понимать,  что
тут что-то не так. Аплодисментов не было! Вот в чем дело...
   Меч сразу перестал светиться, словно облитая ледяной водой головня. И
Фелтерин почувствовал боль от  ран,  нанесенных  вражескими  ножами.  Он
встряхнулся, глубоко вздохнул и сунул свой бутафорский клинок в не менее
бутафорские ножны.  Потом  ощупал  рану  на  животе  и  решил,  что  она
неопасна. Затем проверил, глубока ли рана в боку.  Да,  эта  была  более
серьезной, тут явно потребуется хирург... Но только после спектакля!
   Фелтерин повернулся и решительно двинулся к  "Распутному  Единорогу",
чувствуя, что его вновь охватывают гнев и ярость.
   И все же он совсем не был готов  к  тому,  что  предстало  перед  его
глазами, когда он с грохотом распахнул дверь и вперил сверкающий  гневом
взор в полумрак зала.
   Трое приятелей - Раунснуф и Хорт и с ними  еще  кто-то  -  сидели  за
столиком, занятые  оживленной  беседой,  а  бармен  -  другой,  не  тот,
которого Фелтерин подкупил, - наливал им в кружки темное пиво.
   На лице бармена при виде Фелтерина ничего особенного  не  отразилось:
ну и что, говорил его взгляд, ну попал человек в беду на улице, с кем не
бывает. Однако внимание Фелтерина привлек не бармен.  Дело  в  том,  что
третьим за столом Раунснуфа и Хорта был демон! Они пили пиво в  компании
серокожего  демона,  отвратительная  физиономия  которого  была  усыпана
бородавками, а на глазах красовались бельма.
   - Ну вот! - произнес Раунснуф,  сконфуженно  глядя  на  Фелтерина.  -
Теперь получается, что я смертельно оскорбил нашего  дорогого  директора
театра, нашего гениального режиссера...
   - Звездная Мать! - воскликнул юный Хорт. -  Вы  же  ранены,  господин
мой!
   - Не плоть страдает, но душа и сердце! -  наставительно  провозгласил
Фелтерин словами той самой пьесы, которую сейчас должен  был  играть  на
сцене нового театра.
   - Я бы ни за что не пришел сюда нынче, Фелтерин! Это все...  -  заныл
было Раунснуф, мотнув головой в сторону демона.
   - ..Снэппер Джо! - весело закончил за него демон. - Видите ли, мы тут
немножко выпиваем. С друзьями. Как это принято у людей.
   - Немедленно на сцену! - приказал Фелтерин Раунснуфу.
   Если бы завсегдатаи "Распутного  Единорога"  были  знакомы  со  всеми
священными  пьесами,  какие  Фелтерин  ставил  в  своей  жизни,  они  бы
непременно догадались - по тому пламени, которым горели его глаза, - что
здесь не обошлось без колдовства, в котором  участвовали  самые  древние
божества, герои древнейших драматических произведений.
   Но завсегдатаи "Единорога" не были знатоками священных пьес, и  никто
из них не стал вмешиваться.
 
*** 
 
   Однако неприятности, которыми была  чревата  для  Фелтерина  нынешняя
ночь, и не думали кончаться.
   Ему  смазали   раны   целебной   мазью   и   наложили   повязки;   он
загримировался, надел костюм  и  быстро  проделал  несколько  физических
упражнений, чтобы немного разогнать кровь. Наконец  со  всем  этим  было
покончено, и занавес пошел вверх. Стоя за  кулисами,  Фелтерин  смотрел,
как  разыгрывают  любовную  сцену  в  саду  Снегелринг  и  Глиссельранд,
повторял свою роль и старался выкинуть из головы  всякие  глупые  мысли,
мешавшие сосредоточиться. Все приключения остались в прошлом; теперь для
него существовало только то, что было на сцене.
   Наконец занавес опустился, и он  вместе  с  Раунснуфом,  Лемпчином  и
весьма болтливыми парнями, которых прислала в качестве статистов Миртис,
принялся тянуть за веревки и переставлять декорации, ибо на сцене теперь
должен был возникнуть кабинет короля. Потом Фелтерин занял свое место за
огромным письменным столом, и занавес пошел вверх.
   Герой Фелтерина ожил.
   Зал был набит битком, он это чувствовал. Он кожей ощущал  присутствие
множества живых существ, устремленные на него взгляды, охи и ахи в зале.
Он даже, кажется, мог  прочесть  мысли  зрителей  -  во  всяком  случае,
отчетливо воспринимал все их эмоции, хотя  и  подавленные,  загнанные  в
глубину души правилами приличий. Эти  зрительские  эмоции,  вызванные  к
жизни магией драмы, и должны были теперь вести его на  протяжении  всего
спектакля.
   Он прочел монолог, в котором  король  высказывает  свои  сомнения  по
поводу чувств супруги. Затем на сцену вышла Глиссельранд,  и  последовал
тот  кусок  пьесы,  который  Фелтерин  любил  больше  всего,   поскольку
произносил слова, которые не мог и надеяться придумать сам,  но  которые
лучше всего отражали его чувства по отношению к ней:
 
   Так как же мне тебя назвать?
   Жар-птицей? Что обитает в клетке, но свободна
   В любой момент взлететь под свод небес?
   Иль кобылицей быстрой, которую держу за повод,
   Но никогда не удержу, коль с ветром улететь
   Она захочет. Нет! Назову тебя Любовь! И хоть тебя
   Сжимаю я сейчас в своих объятьях,
   Все ж ты стократ меня сильней!
   Зову тебя - жена! И пусть я должен
   Твоим считаться господином,
   У ног твоих, рабу подобный,
   Я возношу тебе молитву восхищенья...
 
   Он уже перестал быть собой и полностью перевоплотился  в  трагическую
личность, в этого короля, волею обстоятельств  обреченного  разрушить  и
уничтожить все, что он любил в  своей  жизни,  человека,  которого  лишь
вмешательство сверхъестественных сил, природу  которых  он  не  в  силах
осмыслить, спасло от глубочайшего унижения, да и то лишь в самом конце.
   Сцена закончилась. В следующей он не участвовал и вновь  почувствовал
острую боль в раненом теле, но стоило ему вспомнить о роли, и  боль  тут
же отпустила. Лишь к концу первого  акта  Фелтерин  наконец  понял,  что
ранен серьезно, и вместо того, чтобы пройти в маленький потайной коридор
рядом с фойе  (Молин  без  пререканий  утвердил  расходы  на  возведение
дополнительной перегородки), откуда можно было подслушать,  что  говорит
публика о спектакле, остался в своей  гримерной,  готовясь  к  следующим
сценам - ему предстоял напряженный, страшный разговор с Великим  жрецом,
затем сожжение на костре - эта завораживающая сцена была кульминационным
моментом спектакля.
   Когда спектакль близился к завершению и призрак покойного отца короля
уже тащил мертвое тело своего  внука,  принца  Карела,  в  могилу,  боль
буквально лишила  Фелтерина  последних  сил.  И  что-то  еще  все  время
беспокоило его, отвлекало от происходящего... Лишь когда упал занавес  и
он сбросил с себя чужое обличье и чужую судьбу,  как  сбрасывают  старый
плащ, он наконец понял, в чем дело.
   Аплодисментов не было.
   В точности как тогда, в темном переулке. Из зала  доносился  какой-то
странный гул - то ли возмущенный ропот, то ли удивленные споры -  словно
аудитория, совсем растерявшись, не знала, как ей себя вести.
   Он давно почувствовал, давно догадался - шестым чувством! - что здесь
что-то  не  так,  но  сильная  боль  все  время  мешала   ему   в   этом
разобраться... Теперь же он  мыслил  ясно,  точно  луч  солнца  пробился
сквозь воды мутного весеннего ручья.
   Он  хотел  было  выйти  к  рампе,  раскланяться  -  пусть  никто   не
аплодирует, он сможет хотя  бы  оценить  опасность,  -  но  Глиссельранд
удержала его, схватив за руку.
   - Думаю, не стоит, - сказала она, и он заметил на лбу у нее  морщины,
вызванные отнюдь не возрастом.
   - Что-то не так? - спросил он.
   - Я еще не до конца поняла.., но думаю, мы скоро все узнаем.
   Принц и Бейса уже прислали сказать, что они придут за кулисы.
   Пойдем в зимний сад.
   Они сами предусмотрительно заказали цветы перед премьерой, и когда  в
зимний сад вошли принц Кадакитис и  Бейса  Шупансея,  актеры  сидели  за
столом, уставленным корзинами с цветами и фруктами, вокруг стояли пальмы
в горшках. Пальмы в горшках отыскать в Санктуарии было нелегко,  но  они
привыкли к ним в Ранке как к некоему символу и  считали,  что  и  теперь
этот символ объединит их в сознании людей со столицей  империи  -  в  ее
лучшие дни, в дни ее славы.
   Однако усилия их явно не принесли желаемого результата.
   - Да как вы посмели! - возмущенно воскликнул принц, и Фелтерин тут же
все понял, хотя было уже поздно размышлять на тему,  как  и  почему  это
произошло.
   Совершенно очевидно, именно принц Кадакитис и был тем  самым  молодым
дворянином, с которого Снегелринг скопировал  походку  и  манеры  своего
героя. Видимо, у принца  создалось  впечатление,  что  пьеса  направлена
исключительно  против  него   -   некое   грозное   предупреждение   или
оскорбление... А может быть, даже...
   - Ой, смотри! - воскликнул Снегелринг, входя в  зимний  сад  рука  об
руку с красивой молодой женщиной. За ними следовали еще несколько весьма
привлекательных юных особ. - Это же тот самый молодой человек,  которого
ты мне показала! Ах, мой добрый господин, - обратился он к принцу,  -  у
меня нет слов, чтобы выразить, как я вам признателен...
   Снегелринг вдруг умолк.
   Весь мир, казалось, замер, когда дама, державшая толстяка Снегелринга
под руку, выступила вперед.
   - Дафна! - воскликнул принц Кадакитис.
   - Да, это я, дорогой супруг! - Принцесса Дафна так холодно посмотрела
на принца, что от ее взгляда могли бы замерзнуть  воды  моря  вплоть  до
родных берегов Бейсы. -  Узнав,  что  ты  милостиво  соизволил  посетить
сегодняшнее представление, посвященное открытию нового театра, я  решила
тоже непременно прийти. Да и разве могла я поступить иначе?
   Она прошла мимо него и положила на стол перед Глиссельранд  небольшой
бархатный мешочек; причем  сделала  это  нарочито  небрежно,  чтобы  все
услышали, как звякнул металл; судя по звуку - золото. Потом Дафна  вновь
посмотрела на принца.
   - Надеюсь, тебе тоже понравился нынешний вечер? Мне - очень. А теперь
прошу  меня  простить.  У  меня  свидание   с   господином   Раунснуфом,
замечательным  актером.  Мы  с  господином  Снегелрингом  и   господином
Раунснуфом идем в  "Распутный  Единорог".  Просто  удивительно,  сколько
замечательных мест в Санктуарии я не видела!
   И Дафна удалилась в сопровождении стайки своих приятельниц.
   Снегелринг, догадавшись, что его провели, неподвижно стоял, осознавая
весь кошмар случившегося.
   - Я... - начал было он и опять умолк,  будучи  явно  не  в  состоянии
подыскать нужные слова.
   Бейса рассмеялась:
   - Господин Снегелринг, вы подражали принцу  поистине  бесподобно!  Но
все же это не самая большая ваша актерская  удача  -  особенно  в  свете
того, о чем мы только что узнали. Впрочем, думаю, вы сумеете выбрать для
завтрашнего представления другой образ, не так ли?
   - Представление состоится только в том случае, если  ваше  высочество
милостиво согласится посмотреть на произошедшее с другой точки зрения, -
вставил Фелтерин. Он уже понял, в чем заключался смысл этого заговора.
   Кадакитис и Бейса дружно повернулись к нему, а Глиссельранд взяла его
за руку.
   - Это правда, - продолжал Фелтерин, - судьба Карела трагична, но  она
так благородна! Карел, как и его высочество, провел большую часть  своей
жизни в отсталой стране; тем не менее он любил  своих  подданных,  любил
так сильно, что даже готов был выступить против собственного отца, чтобы
защитить их.
   В комнате воцарилась напряженная тишина; всем  были  хорошо  известны
взаимоотношения  принца  Кадакитиса  и  его  покойного  сводного  брата,
императора.
   - Если бы во дворце стало известно, что принц удовлетворен  тем,  что
мы изобразили его в столь героическом свете, сегодняшний спектакль ни  в
чьих глазах не выглядел бы оскорблением - вне зависимости от того, кто и
почему спровоцировал  подобную  трактовку  данного  образа.  Сказать  по
правде, я сомневаюсь, что хоть кто-нибудь заподозрит,  будто  это  нечто
иное, а не высочайший комплимент от нас, бедных актеров, нашему  принцу.
Более того, всем известно, какую  поддержку  ваше  высочество  оказывает
нам, и все безусловно решат, что  пьеса  представлена  так  с  одобрения
вашего высочества.
   Фелтерин не осмелился  продолжать.  Семена  брошены  в  почву,  пусть
теперь кто-нибудь другой позаботится о поливке.
   Магия драматических  произведений  на  первый  взгляд  незаметна,  но
вполне может оказаться достаточной, чтобы переменить отношение к принцу,
чтобы его перестали называть "Китти-Кэт" и считали похожим, может  быть,
на тигра.
   Принц и Шупансея обменялись взглядами. Даже  змея  Бейсы  вылезла  из
своего убежища у нее в рукаве.
   Тут в комнату ввалился Молин Факельщик.  Глаза  его  метали  громы  и
молнии, как у того бога, которому он служил. Но заговорить он не успел -
Бейса повернулась к Глиссельранд и сказала:
   - Разве вы не хотите посмотреть, что в том кошельке, который дала вам
принцесса Дафна?
   - Дафна? - переспросил Молин, явно вне себя от гнева.
   Глиссельранд послушно встряхнула кошелек и высыпала на стол приличную
горку золотых монет.
   Бейса внимательно посмотрела на золото и, опустив  руку,  сорвала  со
своего платья несколько крупных драгоценных камней.
   Улыбаясь, она положила их на стол рядом с монетами Дафны.
   - Полагаю, теперь вам следует поставить пьесу  "Королева  Тартса",  -
сказала она с подкупающей скромностью. Дело было в том, что эта пьеса во
многих городах считалась слишком смелой, вызывающей, в ней было чересчур
много эротических сцен. - Может быть, вы помните: в ней рассказывается о
благородной женщине, которая торгует своим телом на  рынке.  Я,  правда,
никогда этой пьесы не видела, но здесь, далеко от  моего  родного  дома,
мне кажется, можно было бы пойти на риск. Пусть эти камешки помогут  вам
поставить замечательный спектакль.
   - Ох, ваше высочество! - воскликнула Глиссельранд, не  сводя  глаз  с
самоцветов. - Право, мы не можем принять столь щедрый дар...
   "Что это она такое говорит?" - думал Фелтерин. К тому времени боль  в
груди стала невыносимой, и мысли у него начинали путаться. Он был  почти
уверен, что вот-вот потеряет сознание.
   Принц и Бейса, конечно, высокие гости, но представление  окончено,  а
ему нужен врач...
   - ..если только ваше высочество, - продолжала между тем Глиссельранд,
- не согласится  принять  от  нас  небольшой  подарок  -  в  знак  нашей
глубочайшей признательности.
   Фелтерин наконец догадался,  в  чем  дело,  и  старался  не  потерять
сознание, но вмешаться все  же  не  успел:  Глисссельранд  уже  извлекла
разноцветную грелку на чайник,  которую  так  упорно  вязала  и  которая
заставила бы побелеть от зависти любую из С'данзо  (настолько  она  была
аляповатой и чудовищно безвкусной!), и гордо преподнесла ее Бейсе.
 
КРАСНЫЙ ЦВЕТ, ЦВЕТ ЛЮБВИ 
 
   Закат позолотил купола и шпили Санктуария, и Шауме, новая  девушка  в
заведении Миртис, села на постели. Ее комната находилась в самом дальнем
коридоре Дома Сладострастия. Со сжатыми  кулаками,  тяжело  дыша,  Шауме
пыталась избавиться  от  ощущения  тревоги,  навеянной  приснившимся  ей
кошмаром.
   Широко раскрытыми голубыми глазами она посмотрела в окно, за  которым
горел разбудивший ее закат. Крепкая оконная рама  была  выкрашена  белой
краской,  покрытые  штукатуркой  стены  комнатки  тоже  были   аккуратно
побелены. По здешним меркам, жилище Шауме выделили самое скромное, но ей
самой так отнюдь не казалось. В окне было настоящее стекло, а на постели
- перина и чистые простыни; рядом с постелью стоял небольшой  письменный
столик, заодно служивший и туалетным - на нем были совсем  уж  роскошные
вещи: склянки с красками для тела, лица и век, пудра из толченых раковин
каури, отличная щетка для волос, сделанная из щетины  дикого  кабана,  и
костяной гребень. В комнатке имелся даже шкаф, и в нем не только чистое,
без единой дырочки белье, но и настоящие шелковые платья, и даже пальто,
чтобы не замерзнуть сыроватыми и прохладными весенними вечерами!
   Словом, жилище это представлялось Шауме просто  замечательным;  кроме
того, ее комната находилась достаточно высоко от земли,  а  стало  быть,
здесь было безопасно. И ничто не напоминало ей ту старую крысиную нору в
Рэтфоле, из которой она бежала и которая ей снова приснилась. Во сне она
дралась с пятью своими сожительницами, тоже сиротами, из-за  подобранной
на улице задней кошачьей лапы, весьма, надо сказать,  костлявой,  и  все
эти дрянные девчонки дразнили ее, Шауме, уверяя, что ее теперешняя жизнь
- это всего лишь сон и таким, как она, не место  в  Доме  Сладострастия,
среди роскошных надушенных жриц любви, проводящих вечера с  мужчинами  в
салоне, и никакое такое замечательное будущее ей, Шауме, даже не светит.
   Да, во сне она снова оказалась в этом вонючем Рэтфоле, где ни у  кого
не было ни будущего, ни прошлого и ни у кого не было в жизни  ни  удачи,
ни мечты. Разве что у Зипа. Но Зип на тех, кто помладше, и  внимания  не
обращал. Его интересовали только взрослые, да и то.., если они  годились
для НФОС.
   Шауме разжала судорожно стиснутые пальцы и протерла глаза. Чем больше
забывался, уходя в прошлое, ужасный сон,  тем  сильнее  она  чувствовала
ра