т не заставил себя ждать:
   - Не только это, если вы позволите мне продолжать, сир? Большое  спасибо.
Второе: досточтимая Дочь Пены, отпрыск отца  всех  богов  погоды  Буреносца,
выходит замуж за нашего верховного мага  Хазарда  Рэндала.  И  этот  союз  с
нетерпением ожидает...
   - Что? - Темпус едва поверил своим  ушам.  Какая  несказанная  удача.  По
крайней мере, Буреносец сдержал слово.
   Молин продолжал, не обращая внимания на вскрик Темпуса:
   - ...решения и принесет  пользу  нам  всем.  И,  дабы  ниспослать  третье
благоприятное знамение, я лично объявляю о своей женитьбе -  при  исполнении
всех церемониалов и с позволения Темпуса, разумеется, - на госпоже  Каме  из
Третьего отряда, дочери маршала. Тем самым будет заключен брачный союз армии
и жречества, и внутренние разногласия исчезнут сами собой.
   - Что ты собрался сделать? Ты сошел с ума! Крит говорит, что она пыталась
убить... - Темпус прикусил язык, обдумывая  сложившееся  положение  с  такой
скоростью, словно находился на поле боя. Факельщик сделал верный ход,  чтобы
взять власть в свои руки, укрепить свое положение и одновременно обезопасить
себя от  возможных  обвинений  и  актов  возмездия  со  стороны  Темпуса.  И
одновременно спасал дочь Темпуса от долгого и  унизительного  расследования,
ведь даже Крит признался, что, поскольку  Страт  жив  и  вскоре  восстановит
силы, Кама окажется более полезной для них живой, чем мертвой, если разделит
ложе с Мол ином.
   Крит также сообщил ему о получении ряда доказательств, что  некоторые  из
членов НФОС стреляли окрашенными  синькой  стрелами.  Командир  его  ударной
группы сдерживал своих подчиненных против поспешных действий, давая  Темпусу
возможность с почетом уйти после того, как его собственную дочь  обвинили  в
попытке убийства.
   - И ты превратишь мою дочь... в честную женщину. Только не  жди  от  меня
приданого, поздравлений и не надейся на снисхождение, если потом пожалеешь о
содеянном. Развод убьет тебя, так же как неверный шаг или  предательство.  -
Это было меньшее, что только мог сделать для дочери  Темпус.  В  присутствии
императора его условия прозвучали как приказ. Хорошо, что жрец Вашанки
   - Правда? В самом деле? -  Нико  отпустил  детей  и  медленно,  осторожно
поднялся на ноги. На его теле были ясно  видны  следы  пережитых  испытаний:
испещренная ссадинами  кожа,  истощенные  мышцы,  больные  суставы  и  общая
усталость в теле, от которой излечить могло  только  время.  -  Я  рад...  Я
думал... ты мог решить, что я стал для тебя слишком  большой  обузой...  все
это мое наследство... проклятие ведьмы, духи и прочее.
   - Ты лучший из тех, кто у меня есть,  -  спокойно  ответил  Темпус,  -  и
единственный за целое столетие, кого я  назвал  своим  партнером.  Некоторых
вещей не изменить.
   Возможно, Терон мог и не понять смысл последних слов, но Нико-то понял  и
медленно, морщась от боли, подошел к Темпусу, обнял  его,  низко  поклонился
Терону  и  неловко  пробормотал,  что  ему,  пожалуй,  лучше  всего   начать
подготовку к отъезду.
   Темпус вместе с Тероном вышли из детской. По пути наверх они  на  секунду
остановились, чтобы посмотреть из  дворцового  окна,  как  истончившийся  до
нитки огненный столп качнулся вправо, влево и исчез из виду.



    Роберт АСПРИН
    МИР ВОРОВ IX
    КРОВНЫЕ УЗЫ

    Перевод с английского С. Саксина и О. Степашкина


Анонс

   Санктуарий - город искателей приключений и изгоев общества. Здесь люди  и
не люди живут по законам мужества и силы, подлости и коварства. Кажется, что
все мыслимые и немыслимые  пороки  нашли  себе  пристанище  в  этой  обители
авантюристов, воинов и магов - Мире Воров.
   Добро пожаловать в Санктуарий!

Роберт Линн Асприн

ИНТЕРЛЮДИЯ

   Впервые за последнее десятилетие Хаким поймал себя на мысли, что  всерьез
обдумывает, а не покинуть ли Санктуарий, ставший ему вторым домом
   Высунувшись из окна верхнего этажа дворца, он рассматривал  город  -  его
вид расстроил его. Хаким обычно с наслаждением бродил по улицам, и когда был
рассказчиком, и теперь, будучи советником бейсибской императрицы.  В  городе
всегда кипел водоворот жизни, сдобренный терпким органическим запахом болот,
который Хаким буквально впитывал в себя вместе с городскими слухами. Теперь,
однако, рассказчик редко выходил на улицы, чтобы вкусить его.
   Не то чтобы он стал опасаться за свою жизнь,  нет.  Был  он  обязан  этим
своему прошлому положению в обществе, всем  известным  беспристрастностью  и
безобидностью, почтением к его должности советника бейсы или сочетанию  всех
этих обстоятельств, но к нему, когда он бродил по улицам, никто  никогда  не
приставал. И тем не менее теперь он  все  чаще  прятался  в  тени  дворцовых
коридоров,  пытаясь  избавить  свое  сердце  от  боли  лицезреть   то,   что
происходило с его любимым Санктуарием.
   Душа города была рождена родителями, зовущимися Нищета  и  Отчаяние.  Но,
проклиная преступность и грязь, Хаким все же испытывал  тайную  гордость  за
врожденную стойкость  обитателей  Санктуария.  Несмотря  на  все  испытания,
которые выпали на его долю благодаря злодейке-судьбе и  Ранканской  империи,
народ Санктуария не терял оптимизма, присущего хищнику сточных канав. И  тем
ярче сверкали здесь  краткие  мгновения  нежности  и  жертвенного  героизма,
являясь неоспоримыми доказательствами силы человеческого духа.
   А потом произошли два события: появились бейсибцы, и Бог  Громовержец  то
ли умер, то ли оказался в забвении.
   Одновременно с процветанием Санктуария в результате  вливания  бейсибских
денег, влияние и  могущество  империи  стали  чахнуть  и  сама  суть  города
изменилась. Вместо стихийных яростных стычек за  выживание  город  погряз  в
пучине эгоистичной борьбы за власть, оказавшейся непоправимо разрушительной.
Вместо отчаяния и нищеты над городом навис смрад жадности. Именно  он  душил
Хакима.
   Возможно, ему следует уехать... и поскорее, пока нынешние  беспорядки  не
смоют последние приятные  воспоминания.  Если  город  твердо  стал  на  путь
порока, он не представляет себе...
   - Ты очень молчалив,  мудрец,  для  человека,  зарабатывающего  на  жизнь
проворным языком.
   Очнувшись  от  грустных  размышлений,  Хаким  обернулся  и  увидел,   что
Шупансея, живое воплощение Матери Бей и  наследственная,  хотя  и  изгнанная
правительница Бейсибской  империи,  смотрит  на  него  с  довольной  улыбкой
ребенка, поймавшего своего учителя на ошибке в правописании.
   - Прошу прощения, о бейса, я не слышал, как вы подошли.
   - Здесь никого нет, Хаким. Оставь этикет для посторонних глаз. К тому  же
сомневаюсь, что ты услышал бы  приближение  даже  целого  войска.  Где  твоя
хваленая настороженность, которую ты так старался привить мне?
   - Я... я размышлял.
   Улыбка на лице бейсы исчезла, уступив место озабоченности. Шупансея нежно
положила ладонь на руку своего советника.
   - В последнее время ты выглядишь несчастным, о  мудрец.  Мне  не  хватает
бесед, которые мы вели вдвоем. Сегодня я специально  выкроила  время,  чтобы
отыскать тебя и понять, что у тебя на  уме.  Ты  так  часто  помогал  мне  в
прошлом, что одним золотом за это не расплатиться. Скажи, что тебя тревожит?
Могу ли я чем-то облегчить твои заботы?
   Несмотря  на  подавленное  состояние,  Хаким  был  тронут  чистосердечной
заботой со стороны этой молодой женщины, рожденной для того,  чтобы  править
империей,  а  вместо  этого  оказавшейся  в  Санктуарии.   Хотя   рассказчик
инстинктивно пожелал скрыть свои  чувства,  все  же  он  ощутил  потребность
ответить искренне.
   - Я боюсь за свой город, - сказал он, снова поворачиваясь к окну. -  Люди
сильно изменились со времени вашего появления. Не то чтобы  я  виню  вас,  -
поспешно поправился он, - вам нужно было где-то остановиться, и  уж  конечно
же, ваш народ  сделал  все  возможное,  чтобы  приспособиться  к  совершенно
необычному,  насколько  я  знаю,  и  зачастую  враждебному  окружению.  Нет.
Случившееся с городом - дело рук самих его жителей. Да, это  правда,  многим
переменам мы обязаны Ранканской империи - что ж, видно, такова воля богов. И
все же я боюсь, что жители города потеряли волю и, уж точно, разум,  которые
позволили бы им пережить перемены, а они последуют так же неизбежно, как  за
молнией следует гром. Уже сейчас ранканский император собирает войско...
   Хаким замолчал на полуслове, увидев, что бейса беззвучно смеется.
   - Я не собирался веселить вас, - натянуто  произнес  он,  едва  сдерживая
гнев. - Мне известно, что проблемы простого рассказчика бледнеют в сравнении
с...
   - Прости меня, мудрец. Я не хотела обидеть тебя. Просто ты... Пожалуйста,
позволь на этот раз мне стать учителем.
   К удивлению Хакима, она встала рядом с ним у окна  и  перевесилась  через
подоконник так, что только кончики пальцев босых ног служили ей опорой.
   - Боюсь, ты смотришь на все  слишком  однобоко,  -  серьезно  проговорила
бейса. - Тебе так много известно о Санктуарии, ты так  давно  наблюдаешь  за
его людьми, что тебя захлестнули внешние перемены, сделав слепым  к  скрытым
внутренним течениям. Позволь сказать тебе, что вижу я, человек в  Санктуарии
новый.
   Ты недооцениваешь свой город, мудрец. Ты  любишь  его  так  сильно,  как,
думаешь, не любит его никто. Но это в корне не верно. За два года, с тех пор
как сюда прибыл мой народ, я еще не встретила мужчину, женщину или  ребенка,
которые, несмотря на громогласные утверждения обратного, не испытывали бы  к
Санктуарию чувств таких  же  глубоких,  как  твои,  хотя,  возможно,  они  и
выказывают их несколько иначе. И, к своему удивлению, хочу заметить, что  их
чувства очень заразительны.
   Увидев изумленный взгляд Хакима, императрица снова рассмеялась.
   - Да, я нахожу, что, несмотря даже на тот факт, что в  моих  жилах  течет
кровь сорока поколений бейс нашей островной империи, ни я, ни моя богиня  не
оказались неуязвимыми перед очарованием вашего города.  Сначала  он  казался
мне варварским и жестоким, каковым он и является на самом  деле,  но  в  нем
есть некие заразительные силы и стремления, напрочь  отсутствующие  у  моего
очень цивилизованного народа. Хоть ты и опасаешься, что  все  это  кануло  в
Лету, я, глядя свежим взглядом, заверяю тебя, что все  осталось,  как  есть,
даже если не стало сильнее с тех пор, как появились мы. Черт с ней,  с  этой
суматохой из-за денег и власти, Санктуарий по-прежнему  Санктуарий.  И  если
вдруг возникнет внешняя угроза городу, его народ станет грудью на его защиту
и сделает все необходимое, чтобы сохранить  независимость  и  свободу,  ради
которых он столько воевал. И бейсибцы будут на его  стороне,  ибо  я  и  мой
народ тоже теперь часть Санктуария, как ты и тебе подобные.
   После этих слов бейса погрузилась в молчание, и  они,  стоя  бок  о  бок,
изучали город - живые  символы  старого  и  нового  Санктуария.  Погруженные
каждый в собственные мысли, оба отчаянно надеялись, что бейса права.

Диана Л. Пакссон

ГОСПОЖА ПЛАМЕНИ

   В саду у лестницы рос персик. Деревце было еще совсем маленькое, и Джилла
укрывала его корни соломой,  оберегая  от  холода,  и  поливала  драгоценной
влагой, когда на небе палило солнце. Она заботилась о персике  так  же,  как
заботилась о своих детях. Растение пережило войну, колдунов и непогоду, но в
горькую весну визита императора в Санктуарий  деревце  стояло  почти  голое:
лишь по одному листочку было на  изогнутых  ветвях,  а  цветы  не  появились
вовсе.
   Направляясь во дворец, Лало задержался  перед  деревцем,  жалея,  что  не
может вдохнуть в него жизнь, как когда-то вдыхал ее в творения рук своих. Но
с разрушением нисийских Сфер Могущества  всякое  колдовство,  похоже,  стало
таким же бессильным, как  дешевое  пиво  Ахдио;  Лало  и  пытаться  не  смел
испытать свою силу.
   Он вообще не был уверен, сможет ли он сотворить еще что-нибудь.
   Дом, покинутый им, был таким же безмолвным, как и в те жуткие дни,  когда
Джилла была пленницей Роксаны. Латилла и Альфи находились вместе с Вандой во
дворце. Ведемир с  завистью  смотрел,  как  пасынки  восстанавливают  форму,
готовясь к походу, а сама Джилла жила  в  Доме  сладострастия,  ухаживая  за
медленно идущей на поправку  Иллирой,  которая  получила  ранение  во  время
беспорядков, когда погибла ее дочь.
   Если бы речь шла только о ране телесной,  дело  было  бы  не  так  плохо,
подумал  Лало.  Ему  казалось,  что  обе  женщины  вынашивают  горе,  словно
младенцев. При этих мыслях у него самого защемило сердце: его  средний  сын,
Ганнер, был убит у дверей ювелирной мастерской, где числился учеником, в  те
же страшные дни, когда погибла девочка Иллиры.
   Теперь в городе стало тихо, но это  был  мир  истощения  -  скорее  кома,
нежели сон  выздоравливающего,  и  кто  мог  сказать,  пробудятся  ли  вновь
когда-нибудь к жизни Санктуарий и его жители?
   Поежившись, Лало прищурился и взглянул на небо. Даже если все бесполезно,
ему нужно попасть во дворец до того, как взойдет солнце. Частью политических
и религиозных переговоров, которые Лало даже не пытался понять,  явился  тот
факт, что Молин Факельщик нанял его написать аллегорическую настенную фреску
бракосочетания Бога Бури и Матери Бей. Работа была  такой  же  безжизненной,
как и все, что делал художник в эти дни, но за нее хорошо платили. К тому же
Лало больше ничего не умел.
   - Она должна была вырасти красивой... -  безучастным  голосом  произнесла
Иллира. - У моей Лиллис были золотые волосы, как у ее отца,  ты  помнишь?  Я
расчесывала  их,  не  веря,  что  от  меня  могло  родиться   что-то   столь
прекрасное...
   - Да, - тихо ответила Джилла, - я помню. Она  видела  дочь  Иллиры  всего
лишь несколько раз, но теперь это не имело значения.
   - Ганнер был самым красивым из моих детей... У нее перехватило горло.
   - Да, как ты можешь понять! - внезапно воскликнула полукровка -  С'данзо.
- Ведь у тебя остались  другие  дети!  Моя  же  дочь  мертва,  а  маленького
мальчика забрали! У меня никого не осталось!
   - Твоя девочка была еще маленькой,  -  тяжело  проговорила  Джилла.  -  И
неизвестно еще, что из нее получилось бы. А все  мои  усилия  дать  мальчику
дорогу в жизнь пропали даром. Он  никогда  не  порадует  меня  внуками.  Ты,
может, не знаешь, но  я  похоронила  одного  грудного  младенца  и  потеряла
другого прямо из  чрева,  а  мальчик,  родившийся  после  Ганнера,  умер  от
лихорадки, когда ему было шесть лет. Иллира, мне  известна  боль  от  потери
детей разного возраста, и вот что я тебе скажу: какого бы  возраста  ни  был
ребенок, боль от его утраты не становится меньше. Я больше не  могу  родить.
Ты же молода и еще сможешь иметь детей.
   - Для чего? - резко ответила Иллира. - Чтобы этот город убил и их?
   Она упала на шелковые подушки, которыми в Доме сладострастия были  убраны
даже комнаты для больных, и закрыла глаза.
   Откуда-то снизу доносились обманчиво нежные звуки музыки. Выцветший  шелк
подушек мягко светился в полуденных лучах солнца,  но  Джилле  они  казались
такими же бесцветными, как и все вокруг, с того страшного дня, когда погибло
столько  людей.  Иллира  права  -  для  чего  поставлять  новых   заложников
беспощадной судьбе? Кто-то робко поскребся в дверь. Ни Джилла, ни Ил-лира не
ответили, дверь мягко отворилась, и вошла Мир-тис, несколько похудевшая, но,
как всегда, с безукоризненным макияжем и вся в драгоценностях.
   - Как она? - махнула хозяйка в сторону  полукровки  С'данзо,  лежавшей  с
плотно зажмуренными глазами.
   Поднявшись, Джилла тяжелой походкой  направилась  навстречу  в  одночасье
постаревшей женщине - ходили слухи, что Миртис немало  лет,  и  сегодня  она
выглядела именно так,  видимо,  заклятье,  которым  Литанде  поддерживал  ее
красоту, тоже потеряло силу. За пребывание Иллиры в Доме сладострастия Молин
Факельщик платил золотом, но знаменитая мадам заботилась о  молодой  женщине
больше, чем просто хозяйка.
   - Рана затягивается, но Иллира все  больше  слабеет,  -  тихо  произнесла
Джилла - По-моему, она не хочет жить. Да  и  зачем  ей  жить?  -  с  горечью
добавила она.
   У Миртис на мгновение заблестели глаза.
   - Тебе нужен смысл? Жизнь - вот  единственный  смысл!  Вы  остались  жить
после  всего,  что  случилось,  и  теперь  хотите  сдаться  и  позволить  им
победить?
   Взмахом руки она, казалось, охватила все,  что  находилось  за  пределами
комнаты, и тут же опустила руку, словно испугалась своего порыва.
   - В любом случае, есть люди, которые нуждаются в ней,  -  более  спокойно
добавила она.
   Она отошла в сторону, и Джилла увидела  в  дверях  позади  нее  еще  одну
фигуру, высокую, черноволосую, с гибким станом - его не могли скрыть богатые
одежды, в которых женщина, похоже,  чувствовала  себя  неловко.  Ее  энергия
заставила даже Джиллу отступить в сторону, когда она  ворвалась  в  комнату,
минуя Миртис.
   - Что вы делаете? Она еще не совсем  здорова...  -  начала  было  Джилла,
когда девушка, подойдя к кровати, на которой лежала Иллира,  остановилась  и
уставилась на молодую С'данзо.
   - Говорят, для С'данзо нет ни богов, ни колдунов, - грубо заявила  та.  -
Что ж, боги, в которых верили другие народы, сейчас молчат,  а  от  колдунов
нет проку. Мне нужен совет. Я слышала, что ты честная. Что  ты  возьмешь  за
то, чтобы Посмотреть для меня?
   - Ничего.
   С каменным выражением лица Иллира села на кровати.
   - В прежние времена к тебе хаживали многие из моих друзей, и я знаю,  что
ты всегда соблюдаешь правило, С'данзо.  Если  ты  возьмешь  мою  монету,  ты
будешь обязана ответить мне...
   Вытащив из кошелька золотой,  женщина  протянула  его  Иллире,  но  та  с
яростью выбила монету из ее руки.
   - Ты знаешь, кто я? - с угрозой произнесла женщина.
   - Я знаю вас, госпожа Кама, и в Санктуарии нет ничего, что  заставило  бы
меня Видеть для вас! - она запнулась и всхлипнула.  -  Да  я  не  смогла  бы
сделать это, даже если бы захотела. Когда моя... во время  беспорядков  были
уничтожены мои карты. Теперь я так же слепа, как и любой из вас! - с горьким
торжеством заключила она.
   - Но я должна знать! - гневно воскликнула Кама. - Я обещала  выйти  замуж
за Молина Факельщика, но всякий раз, когда я спрашиваю его о  церемонии,  он
отговаривается теологическими предостережениями. А пасынки хотят  забрать  с
собой в какой-то таинственный поход  Третий  отряд  коммандос  -  всех  моих
старых друзей! Я могла бы отправиться вместе с ними, я  хочу  этого,  но  не
могу сейчас оставить город. Что мне делать?
   Иллира пожала плечами.
   - Делайте, что вам угодно.
   Принимая во внимание тот  факт,  что  Молин  Факельщик  забрал  у  Иллиры
второго ребенка, Джилла сочла реакцию С'данзо на требование  женщины  весьма
мягкой...
   Кама резко нагнулась и схватила Иллиру за плечи.
   - Я дала клятву - она до сих пор связывает меня, даже если боги больше не
внемлют. Но я потеряла в этом городе слишком  много  крови,  чтобы  вот  так
покинуть его, не зная причины. Ты думаешь, я перестала быть  воином,  потому
что надела вот это? - она яростно стиснула складки дорогой юбки. - Я  получу
ответ, женщина, даже если мне придется выбить его из тебя!
   Иллира покачала головой.
   - Можно ли выжать кровь из камня? Делай со  мной  что  угодно  -  у  меня
больше нет ответов.
   - Возможно, у тебя в жилах и нет больше крови,  -  с  угрозой  произнесла
Кама, - а у твоего муженька?  Я  многому  выучилась  в  этой  помойной  яме,
которую вы называете домом. Будешь ли ты петь ту же песенку, когда  увидишь,
как я применю кое-какие свои знания к Даброу?
   - Нет... - слабо проговорила Иллира. -  Он  не  имеет  к  этому  никакого
отношения. Вы не можете заставить его страдать за меня...
   - Ты что же, думаешь, что  жизнь  справедлива?  -  Кама  выпрямилась,  не
отрывая от нее взгляда. - Я сделаю все, чтобы узнать то, что мне нужно.
   Джилла перевела взгляд на Миртис, смотревшую на  происходящее  со  с