ляя за умственным барьером.
     -- В схеме завоевания мира, начертанной  твоим  отцом, по меньшей  мере
десяток дыр.  Самое уязвимое место, безусловно, Китай. Он независимо от всех
управляет  своими   спутниками  и   располагает   собственными   эксимерными
батареями. Что, если в качестве щита он использует сигма-поле?..
     -- Папа не собирается завоевывать мир.
     -- А тогда что же...
     Она пошептала в микрофон. Экран  почернел. У Виктора  волосы на  голове
зашевелились.
     -- Но это... безумие!
     --  Это  --  его видение Абсолюта, -- уточнила Шэннон. -- Он  предложит
тебе "звездный удар"  как орудие мирового господства, а ты  за  это поможешь
ему  разрушить оперантный корпус. Папа знает, что на него уже вышли. --  Она
встала, разгладила на бедрах белую юбку, криво улыбнулась. -- Возможно, даже
подозревает, кто  его предал.  Но  он загнан  в  угол своей любовью. Все ещЕ
надеется повернуть меня на избранную им дорогу. А не меня, так ребенка...
     -- Любовь! -- В устах Виктора слово прозвучало богохульством.
     Шэннон отвернулась от него.
     --  Я редко сюда прихожу. Только  когда  хочу вспомнить и укрепить свою
решимость.  Он именно  тут сделал со мной  это... И всякий  раз, как я ухожу
отсюда,  мне делается страшно. Что, если дверь  не  подчинится  приказу  или
вдруг откроется с другой стороны, он войдет и потребует, чтобы я подтвердила
свою привязанность? Смогу ли я его отвергнуть? Может, я уже подтвердила?..
     Нет!  --  сказал  Виктор, и она припала к нему так,  что страх и ярость
растворились в забвении.
     Несколько часов  спустя она открыла  дверь.  В холле было пусто. Сквозь
стеклянные панели они увидели бушующий снаружи ураган.
     -- Мой "феррари"! -- взвыла она. -- Я оставила окошко открытым!
     Смеясь, они побежали к лифту.

25

     Луисбург, Пенсильвания, Земля
     6 августа 2012 года

     Надзиратель федеральной  тюрьмы открыл дверь в  маленькое  помещение  с
одним металлическим столом и двумя стульями.
     -- Подойдет, профессор Ремилард?
     -- Прослушивается? -- ровным голосом спросил Дени.
     Надзиратель хмыкнул.
     -- Что вы! В  двери есть окошечко, но агент Табата уже дал нам  понять:
во  время  вашего свидания  с  заключенным  никакого надзора  не  требуется.
Приказать, чтобы его привели?
     -- Да, пожалуйста.
     Дени  поставил  на  стол дипломат.  Едва надзиратель  вышел,  он извлек
оттуда четыре  ничем  не примечательные  карточки  и  разложил  их по  углам
камеры. Если и есть "жучки", они теперь ослепнут и оглохнут.
     Пришлось объяснить  президенту, что  дальнее  корректирующее  испытание
невозможно.  В процессе ВЭ необходимо  невероятное усилие, чтобы  подслушать
даже  декларативную телепатию  -- самый  "громкий" тип,  а  прочесть скрытые
мысли  наблюдаемого  на   таком  расстоянии  ни   один  виртуоз  не  сможет.
Единственный  способ проверить  странное  признание жены Джерри  Трамбле  --
испытать его при личной встрече. Опыт может  иметь успех, а может и не иметь
-- в зависимости от психического настроя Трамбле.
     Что  до  морально-этической стороны... Тут Дени  все тщательно обдумал.
Поскольку законодательство, разрешающее умственный перекрестный  допрос, ещЕ
в стадии ратификации, он примет его de facto с условием, что никакая добытая
им информация не  будет использована в качестве прямых улик и ему ни в  чьем
деле не придется давать показания.
     Президент  насмешливо  одобрил его осторожность и предусмотрительность.
Дени  ответил,  что  эти  качества  являются  вопросом  выживания,  учитывая
сложившееся  в  мире  отношение к  оперантам. Тогда  Баумгартнер  на  полном
серьезе  выразил  уверенность  в  переменах  к  лучшему, а  Дени  с  грустью
возразил, что  лично он  не замечает тенденции к  улучшению  отношений между
оперантами  и   нормальными   людьми,  и   если   обвинения  миссис  Трамбле
относительно происков скрытых  оперантов будут  доказаны, то Сыновья Земли и
другие мракобесы  опять  получат  козырь  в руки, и уж  тогда имидж операнта
никто  не  исправит.  Президент  положил  ему  на  плечо свою лапищу и велел
мужаться. После ноябрьских выборов появится возможность  начать  решительные
действия во  многих областях. А теперь... Трамбле! Дени  обещал сделать все,
что в его силах, и доложить о результатах одному президенту.
     Дверь отворилась, и вошел Джерри.
     -- Привет,  Дени.  (Вот  и  я,  знаю,  видок  у  меня тот  еще,  колит,
понимаешь,  замучил,  я  сбросил  десять  кило,  жена  путается  с  каким-то
неизвестным  оперантом  и носит  от  него  ублюдка, а тесть говорит:  все да
простится! Какого дъявола,  тоже великий судия нашелся! И какого  дьявола ты
ТЕПЕРЬ приперся, когда мне осталось  четыре дня  до выхода из  этой  вонючей
дыры?)
     --  Прости,  что побеспокоил.  Я понимаю,  как  тебе  тяжело.  Всем нам
тяжело... И я должен задать тебе несколько важных вопросов.
     ЕЩЕБЫтынедолженкакогохренаявбилсебевголовучтоспасаю
ВсехОперантовотБАУМГАРТНЕРАВРАГАРОДАЧЕЛОВЕЧЕСКОГО?!    Дерзость!    Безумие!
Чье-тосволочноеПЮМЫВАНИЕмозгов...
     Дени почти всегда  прятал  глаза от  тех, с кем  беседовал. Его  прямой
взгляд парализовывал  нормальных и  повергал в панику  оперантов. Даже члены
его семьи  иной раз лишались  дара  речи, когда  он случайно выпускал  поток
энергии, вместо того чтоб  сдерживать  его  под  маской любезности,  которую
высочайшие  умы  только  учились  носить.  Вот  и  теперь,  когда  на   него
выплеснулась  речь Трамбле,  оскверненная жалостью  к себе и унижением, Дени
упорно смотрел  в столешницу.  Непонятно, для  чего  он  положил перед собой
блокнот  и  ручку.  Телепатическое  бормотанье  продолжалось,  и  рука  Дени
машинально нарисовала  квадрат, потом  звезду, круг, крест  и  три волнистые
параллельные линии.
     -- Что это? -- воскликнул Джерри. -- Карты Зенера!
     Он рассмеялся,  расплакался, вспомнив первую  их  встречу  тридцать три
года назад, когда  двенадцатилетний сопляк явился в пыльный гранитный карьер
в Барре (Вермонт), попросил его на  минутку отложить свою кувалду и ответить
на несколько очень важных вопросов...
     Да,  подтвердил Дени, мы  пользовались этими картами. Старомодный набор
экстрасенсорики, получивший известность благодаря  доктору Раину. А ты  чуть
джинсы  не обмочил,  потому  что  ни о  чем понятия не  имел.  Ни  малейшего
понятия.
     Да-да-да! Знаю, ты проводил испытание не ради себя, а ради меня, чтоб я
мог поехать в Дартмут и работать с тобой, Тленном, Салли, Такером... со всей
Группой... Господи, Дени, скажи, как я умудрился вляпаться в такое дерьмо?!
     -- Послушай, Джерри. Ты  ещЕ на многое способен. Если захочешь... можно
все исправить.
     Джерри замер.
     -- Что исправлять?.. Я до самой смерти буду твердить, что поступил так,
поскольку считал это правильным. Я нас  не  опозорил, Дени.  Пускай я идиот,
безумец, но не провокатор, я не хотел скомпрометировать оперантов.
     Дени поднял на него глаза.
     Джерри  разинул рот в беззвучном крике, закрыл  лицо руками, плечи  его
судорожно вздрагивали.
     Ты знаешь, ты знаешь, Боже, ты все знаешь...
     Я не все знаю, Джерри, но  должен знать. Шэннон кое в чем призналась --
сперва Нела Баумгартнер, потом самому президенту. Правда, что Киран О'Коннор
сильный оперант?
     Разумеется, нет.
     Правда ли,  что он долгие  годы  злоупотреблял  своими силами,  чтобы в
обход  всех  законов  сколотить  бешеное  состояние,  что  он  манипулировал
политиками, принудил  Баумгартнера баллотироваться,  а  после,  увидев,  как
марионетка ускользает от него, то от ярости и отчаяния...
НЕТ! НЕТ! НЕТ!
     Правда ли, что О'Коннор оборудовал подпольный центр управления звездным
ударом?
     ... какогоЧЕРТА???
     Так  ты  ничего  не  знал...  Выпрямись,  Джерри.  Убери руки  от лица.
Слышишь?
     Да.
     Я хочу тебя  испытать. Прочесть  в твоих  мыслях всю правду, какой  она
тебе  представляется.  Никаких  последствий не будет. Когда  мы  закончим, я
сотру  в  твоем мозгу  память  о  нашей  беседе,  так что О'Коннор ничего не
заподозрит.  Мы  уличим  его с  помощью обычного  расследования.  Он не  мог
замести все следы  своих  манипуляций,  если они  носят  такой массированный
характер, как утверждает  Шэннон. Ты согласен?  Как тебе известно, испытание
должно быть добровольным.
Я... Я...
     О'Коннор  что-то  сделал  с  тобой,  чтобы  обеспечить  беспрекословное
повиновение. Но я могу разрушить чары. Обещаю быть максимально осторожным.
     Я... Я... Дени, я люблю его. Люблю, хотя он грязная свинья и безумец...
     Спокойно, Джерри.
     Ты и это... можешь стереть?
     Попытаюсь. Если он  догадается,  для тебя это может быть опасно, потому
что ты ничего не запомнишь. Но я думаю, что сумею сохранить видимость связи.
Надо попробовать.
     Спасибо тебе, Дени, спасибо, СДЕЛАЙ ЭТО, Господи,  сделай, помоги  мне,
убери его от меня...
     -- Откинься на стуле и расслабься. Дыши глубже.
     -- О'кей.
     -- Теперь закрой  глаза. Можешь внутренним зрением смотреть  вот на эти
фигуры Зенера. Но больше никуда не смотри и ни о чем не думай.
     -- Ладно.
     Джерри Трамбле закрыл глаза, вызывая в памяти старинные знаки.
     И всего лишь мгновение спустя  охранник уже вел  его обратно в  камеру.
Может, он  лишился рассудка?  Убей  Бог, если он  помнит,  зачем  его оттуда
выводили!
     К черту! Какая  разница?  В  пятницу  его выпустят, он соберет в  кулак
расхристанные мозги и начнет новую жизнь.

26

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

     По обыкновению,  с утра  я  первым  делом  пошел на почту.  Хановерское
отделение связи находилось через улицу от моей лавки;  в те дни служба связи
была несравненно удобнее и дешевле, чем нынешняя электронная почта.
     Это  случилось 24 сентября  2012 года, два  дня  спустя после  закрытия
конгресса  в  Осло,  обернувшегося  страшной   катастрофой.  Как   всегда  в
понедельник,  мой личный  ящик был  забит  до  отказа письмами,  открытками,
мелкими бандеролями. Я обнаружил также три видеограммы и несколько извещений
о посылках. Встал в длиннющую очередь к окошку выдачи и принялся сортировать
почту, одновременно переговариваясь с Элией Шелби, что стоял передо мной. Он
управлял   небольшим   частным    издательством    на    Ривер-Бриджроуд   и
покровительствовал моей торговле.
     -- Да, неладно вышло в Норвегии, -- заметил Элия.
     -- Так им и надо, -- отозвался я. -- Нечего соваться в политику. За что
боролись, на то и напоролись. Я  предупреждал Дени: лучше не форсировать эту
тему.
     -- Бьюсь об заклад,  твой  племянник вернется домой с поджатым хвостом.
Журналисты из него отбивную сделают, а?
     -- Он не трус, -- бросил я. --  Чтобы иметь принципы, нужна смелость. И
вообще, Элия, не надо слепо верить всему, что пишут в газетах.
     -- Гм!
     Я упомянул о великом новшестве в книгоиздании, и кажется, мое сообщение
его не слишком  обрадовало. Жидкокристаллические  компьютерные пластинки уже
вынесли смертный  приговор журналам  и книгам в бумажных  обложках, а только
что  поступившие  из  Китая  крупноформатные  диски  с  улучшенным  цветовым
изображением больно ударят по традиционным книжным публикациям.
     Одна из полученных видеограмм как раз была от фирмы, производящей такие
диски. Она агитировала  книготорговцев закупать  сверхновые  компьютеры  для
записи  и просмотра спешим  с  оптовым  заказом. Вместе с  прочей  рекламной
ерундистикой я швырнул дорогостоящее объявление в мусорную корзину.
     Вторая видеограмма, датированная минувшей субботой,  была  из  Осло, от
Дени.  Он всегда  аккуратно посылал мне отчеты о метапсихических конгрессах,
хотя большинство докладов и дискуссий слишком уж мудрены для моих  мозгов. Я
редко утруждал  себя  их просматриванием,  но эту пообещал  себе внимательно
изучить.
     Третья, и последняя поступила из Саппоро от Уме Кимуры;  время передачи
-- 19 часов 15 минут завтра...
     Нет!
     Обеими руками  я  стиснул маленький  диск в тонком  конверте; остальная
почта  вывалилась у  меня из рук.  Почему?.. Из-за  конгресса?..  Нет, ты не
могла! Не могла!
     --  Роги! --  Элия Шелби подбирал мою почту  и  смотрел на  меня  снизу
вверх. -- С тобой все о'кей? У тебя такой вид, как будто ты увидел призрака.
Что, плохие новости?
     На мгновение в душе мелькнула надежда.  Призрак! Призрак! Останови  еЕ,
останови, ты ведь можешь!..
     Стены провинциального почтового отделения, лица посетителей и служащих,
глаза старого доброго приятеля  -- все излучало  острую тревогу. Элия понял:
что-то в самом деле случилось, -- и не стал расспрашивать. Я вышел на улицу,
постоял  под утренним солнцем, выкрикивая телепатические мольбы и  призывы в
мир завтрашней ночи.
     Потом побежал через дорогу в лавку, долго  возился с ключом, споткнулся
о порог  и чуть не потерял драгоценный  диск. Скорей! Включить плейер?..  Ну
нет,  было  бы  святотатством это  проигрывать. Опусти видеограмму в прорезь
компьютера  и садись в расшатанное вертящееся кресло.  Продолжай умолять уже
не Призрака,  а Иисуса с добрыми  глазами и обнаженным сердцем, что висел на
стене в спальне тети Лорен. Останови! Не  дай ему свершиться! Не дай! Хотя я
знал, что все уже свершилось.
     Одетая  в простое  кимоно,  она улыбалась  мне,  сидя перед  ширмой  из
цветной  бумаги   во  внутреннем  дворике,  под  навесом.  Позади  виднелось
маленькое кленовое деревце с листьями в коричневых прожилках и слышался звон
падающей  воды.  Приветственно  наклонив  голову,  Уме  заговорила  чересчур
официальным тоном:
     -- Дорогой мой друг Роже... Я только что вернулась с конгресса из Осло.
Теперь ты  уже  знаешь, что на нем произошел серьезный  раскол в  оперантном
руководстве,  спровоцированный  нашим  отчаянием по поводу непрекращающегося
насилия в мире.  Мечта о том,  что  мы способны привести мир к вечному миру,
превратилась в наивную и самодовольную претензию.  Как мы  смели думать, что
именно оперантам суждено  преуспеть, когда на протяжении всей  истории самые
благие намерения снова и снова терпели неудачу?
     Мы  пытались  дать  человечеству  братство  ума,  новое  общество,  где
расцветет мир, где подозрения и злоба будут  изгнаны с политической арены. А
вместо этого ещЕ  больше углубили пропасть между оперантами и  неоперантами.
Никакого братства,  только зависть  и страх. Никакого  мира,  только  вечная
война.
     Тебе  известно,  что предыдущие  конгрессы  единодушно утверждали этику
любви  и  непротивления  злу, воплощенную  в светлом образе мученика Ургиена
Бхотиа. Эта философия вместе с тезисом о том, что оперант обязан бескорыстно
любить  умы, стоящие на ступеньку ниже по эволюционной  лестнице, никогда не
оспаривалась  за все двадцать  лет -- вплоть до нынешнего конгресса. О  друг
мой! Теперь вызов брошен.
     Вначале  никого  не  насторожило  то,  что  дискуссия   о  политической
деятельности  оперантов  зашла в  тупик.  С  одной  стороны, Дени, Джеймс  и
Вигдис,  как всегда, проповедовали  неагрессивность,  а с  другой, в  полном
убеждении,  что  операнты  должны  уметь  защитить  себя  и  свой народ  как
физической, так и умственной силой, выступили Тамара,  Женя и  -- о стыд! --
Хироси,  мой  соотечественник!  А   Тамара,  наша  общая  мать!..  Душа  моя
оледенела,  когда  они  трое  открыли  нам  свои   умы  и  показали  логику,
побуждающую их предать забвению драгоценное наследие Ургиена.
     Да...  эту  логику можно понять. Советские операнты  выстрадали  больше
всех остальных. Теперь, когда диктатор умер и Политбюро просит их  вернуться
для  объединения  распадающейся  нации,  разве  могут   они  отказаться?  Им
предложили огромную политическую власть.  Один раз их предали, но они верят,
что больше это не повторится... да, их логику можно понять!
     Но из неЕ проистекают гибельные последствия.
     Китай боится Советского Союза. У него крепкие промышленность и сельское
хозяйство, а  его  великий  северный сосед голодает,  поскольку  гражданская
война,  несмотря  на  капитуляцию  Ирана  и  переворот  в Пакистане, все  не
утихает.  Азия в ужасе смотрит на конфликт между двумя  гигантами. Что может
нас  спасти?  "Звездный  удар"  ещЕ  не  готов.  Однако  его  оборонительный
потенциал легко перевести в наступательный! Адепты ВЭ в составе каждой нации
контролируют  гигантские лазерные установки и гадают, какая из  стран первой
рискнет их конвертировать... Япония опасается, что в Китае уже имеются такие
мощности и они будут обращены как упреждающий удар против Советов...
     Подобно лавине в моих родных горах Хоккайдо,  все началось с небольшого
толчка вниз.  Вскоре чудовище уже  нельзя будет  остановить.  Операнты  сами
придали  ему  ускорение. Да, это случилось в Осло,  когда  мы поставили друг
другу умственные преграды и почувствовали, как прежние доверие и добрая воля
катятся в пропасть. Воспринимая только логику, мы забыли о любви и мечте.
     Мне горько и стыдно. В гордыне своей я культивировала цуки-но-кокоро --
ум холодный, как луна. Пыталась  учить, вести за собой,  никогда и никого не
принуждала... Но я не нахожу внутри себя той самоотверженности,  которую мой
народ называет "хара" и которая дала  бы мне сил  двигаться  дальше по этому
пути. Я глупая, заносчивая женщина, я отвернулась от своей семьи, и в памяти
моей вновь  и вновь  возникает маленькая девочка, навлекшая позор на  своего
отца. Я должна избавиться от этой девочки и от позора.
     Друг мой! Мы с тобой делили  минуты наслаждения. Они должны стать твоим
воспоминанием обо мне, а  вовсе не образ боли.  Сожги диск,  Роже. Не плачь!
Прощай!

     Уме тихонько раскачивалась на коленях.  Под ней не было циновки, только
голые плиты. Она  закрыла глаза, напряглась  всем  телом, и я понял, что она
вызывает психокреативный импульс из того, что именует "средоточием".
     Лишь на долю секунды по экрану  промелькнула  яркая вспышка,  потом  он
почернел.
     Она велела мне уничтожить диск. Но я не смог.  Она просила  не плакать.
Но я плакал. Единственный завет, коему я подчинился, -- запомнить наше общее
творение. Я и поныне время от времени творю его  и  обладаю моим собственным
любимым цуки-но-кокоро.

27

     Окрестности Питсбурга, Нью-Гемпшир, Земля
     31 июля 2013 года

     --  Подождите  здесь,  мистер  О'Коннор.  Вик  решил  поплавать,  скоро
вернется.  На  закате самое оно освежиться.  Скоро  лисы  спустятся  к воде.
Сфотографировать не хотите? Наши гости часто делают снимки.
     --  Благодарю, мистер Лаплас, -- сказал Киран. -- Это любопытно. У  вас
тут много диких животных?
     -- Лоси, медведи, пумы... Вик даже завез лесного карибу года два назад,
когда  мы сделали  это место заповедником. Скоро леса северного Нью-Гемпшира
станут такими, какими знавали их мои предки. Здорово, правда?
     -- Вы произошли от переселенцев? -- вежливо спросил Киран.
     -- От них... и  от абнаки.  Представьте, ясновидение  я  унаследовал от
краснокожих,  а  принуждение  -- от  канюков. --  Седовласый егерь кивнул на
внушительного вида приспособление, укрепленное на перилах причала.  -- Нынче
умники...  э-э... я  имею в виду, операнты,  любят наблюдать в эту  штуку за
хищниками,  ежели  их ясновидение  малость ослабевает из-за лесов,  озера  и
всего прочего. Вот винт наводки на тепло тела, его можно установить на любой
размер зверя. От четырехсот до шестисот километров на лося, от семидесяти до
ста двадцати пяти на оленя, медведя... или человека.
     Чуть прихрамывая, Киран подошел к прибору.
     -- Виктор Ремилард тоже им пользуется?
     Лаплас с сожалением посмотрел на него.
     -- Шутите!  -- Затем на лицо вернулась  преувеличенно любезная мина. --
Ну, словом, чувствуйте себя  как дома, а  я  пойду делами займусь. Вик скоро
будет.  --  Он  зашаркал  прочь, но  на полпути  обернулся. --  Извините  за
доставленное  беспокойство.  Вик предупреждал,  что ждет  вас.  Но  вы  ведь
получили