ть  нам
еще припасы. Однако, хотя погода стояла на удивление ясная, так что груз
можно было бы просто сбросить, если лед еще  недостаточно  окреп,  чтобы
выдержать вес "Бобра" на лыжах, Марк не прилетел.
   По мере истощения наших запасов мы пытались снова  ставить  силки  на
зайцев, но Тереза,  по-видимому,  успела  истребить  их  в  окрестностях
хижины,  на  что  указывало  отсутствие  следов.  У  Обезьяньего   озера
доступной дичи почти не  водилось,  и  фауна  практически  исчерпывалась
мышами,  нашим  другом  горностаем  Германом  и  некоторым   количеством
воротниковых рябчиков. Одного из них мы попробовали, и он выглядел очень
аппетитно, когда был извлечен из духовки,  зажаренный  в  самую  меру  и
окруженный душистыми кольцами  яблочной  кожуры.  Но  на  вкус  оказался
отвратительным: мясо насквозь пропиталось едкостью еловой хвои,  которую
клевала эта птичка.
   Умирай мы с голода, полагаю, мы бы его кое-как прожевали, но до этого
пока еще не дошло, так что птичку получил довольный Герман, а  мы  доели
последнюю жестянку сардин  и  завершили  трапезу  десертом  из  сухарей,
намазанных арахисовым маслом.  Позднее  Тереза  заглянула  в  кулинарный
справочник и узнала, что птичку следовало варить, несколько  раз  сливая
воду, пока запах не исчезнет. В следующий раз она приготовила рябчика по
этому рецепту. Получилось почти съедобно.
   За прошедшую неделю я раз двадцать пытался дальнировать Марка -  и  к
черту последствия, если моя не идеально направленная  мысль  сорвется  с
персональной волны и будет перехвачена кем-то еще. Но  ответа  не  было,
что наталкивало на два возможных вывода: либо мальчик  находился  далеко
за пределами моих возможностей, то есть вне планеты  Земля...  либо  его
нет в живых.
   Мой природный франко-американский пессимизм настаивал  на  втором.  Я
опасался,  что  Магистрат   установил:   происшествие   с   каноэ   было
инсценировкой,  и   признал   Марка   пособником   Терезы.   Симбиарские
попечители, возможно, не сумеют выжать всю  правду  до  конца  из  этого
юного мужественного  сознания,  но  это  не  помешает  им  объявить  его
виновным  в  содействии  сокрытию  тяжкого  преступления,   соучастником
которого он тем самым стал. А карать  они  привыкли  незамедлительно.  И
спасти его семья не смогла.
   Тем не менее день за днем, пока во мне угасала надежда,  я  продолжал
убеждать Терезу, что  завтра  ее  сын  прилетит  непременно.  Я  пытался
прятать свою нарастающую панику  и  бодриться  ради  Терезы,  все  время
благодаря Бога, что хоть одним оперантным приемом я  владею  прилично  -
умею надежно экранировать свои мысли. Но в конце концов  20  ноября  она
тайком от меня провела учет оставшихся у нас припасов. И за ужином  тихо
сообщила, что запасов продовольствия хватит не более чем на три  недели,
и то лишь, если мы будем экономны, и что нам следует взглянуть правде  в
глаза: Марк не прилетит.
   - Я так и думал, - сказал я.  (Поужинали  мы  макаронами  с  сыром  и
остатками гороховой каши.  Да  и  почти  все  оставшиеся  продукты  были
разными вариантами крахмала. Приправ и пряностей осталось еще много, так
же, как чая, кофе и сухофруктов. Но белков совсем уже не было.)
   Когда  Тереза  произнесла  роковые  слова,   я   уставился   в   свою
отполированную до блеска  тарелку,  взвешивая,  не  последовать  ли  мне
примеру благородного  капитана  Оутса  -  участника  роковой  экспедиции
Скотта к Южному полюсу: уйти  в  заснеженный  лес,  сказав  Терезе,  что
пробуду там долго, - и не вернуться.  Но  еще  не  вообразив  этого  как
следует, я понял, что моя смерть ее не спасет. Она останется без еды еще
до рождения Джека,  и  что  будет  с  ней  и  ребенком  тогда?  Наиболее
могущественные  родичи,  которые  могли  бы  проникнуть   в   заповедник
мегаподов, не оставив следов, забрать ее с маленьким домой и спрятать, к
тому времени будут уже в 4000 световых лет от Земли на  Консилиум  Орбе,
принимать участие в  церемонии.  Даже  если  они  уловят,  в  каком  она
положении, вернуться им удастся не раньше чем через  две-три  недели,  и
Тереза задолго до этого либо погибнет от голода,  либо  будет  вынуждена
сообщить о себе Магистрату.
   - Наше положение не так уж безнадежно, Роги, - сказала она. - У  тебя
есть ружье, ты можешь пойти на охоту.
   - Возле озера есть только мелкая дичь, и ружейные пули разорвут ее  в
клочья. Конечно, я могу изловить оставшихся зайцев и  рябчиков  силками,
но, бродя по лесу в морозы, расходуешь слишком много энергии, и вряд  ли
мне удастся прокормить нас обоих таким способом.
   Тереза нагнулась над столом и одарила меня своей самой  ослепительной
улыбкой.
   - Ну, в таком случае тебе просто надо  отойти  подальше  от  озера  и
поискать дичь покрупнее.
   Вот тут-то я и решил, что единственный разумный  выход  -  хорошенько
напиться...
   Съежившись утром в спальнике, чувствуя, что  голова  у  меня  вот-вот
расплавится, я слушал, как Тереза ходит по  хижине  и,  напевая  сложную
оперную арию, что-то размешивает. Наверное, тесто для оладий. Грудинка и
яичный порошок давно кончились, и завтракали мы теперь обычно  оладьями,
овсянкой или рисом с изюмом и чашкой молока из порошка.
   Божественный аромат кофе пробрался в мой спальник сквозь толстый слой
пуха  и  заячьего  меха.  Я  услышал  ее  приближающиеся  шаги,  рискнул
использовать свое скудное метавидение и  мысленным  взором  узрел  ее  с
дымящейся чашкой в руке.
   -  Роги,  милый,  не  тревожься,  -  сказала  она.  -  Ты  непременно
подстрелишь что-нибудь большое. А если  у  нас  будет  много  мяса,  без
остального мы как-нибудь обойдемся.
   Я сел и взял чашку трясущимися руками.
   - Патронов у меня всего две коробки. И я понятия не  имею  об  охоте.
Мой спорт - походы с рюкзачком, и я всегда придерживался правила: живи и
жить давай другим. И вообще в таких горах... черт побери... Ну, не знаю.
Наверное, придется спуститься в долину...
   - Конечно!  -  бодро  согласилась  она.  -  Видишь?  Ты  уже  мыслишь
конструктивно. А теперь вставай, милый. Я  зарядила  чтеца  справочником
Алана Фрая "Как  прожить  в  лесах".  Пока  будешь  завтракать,  почитай
охотничий раздел - он просто чудесный. А я подберу  для  тебя  и  другие
книги.
   Я застонал и выбрался из спальника. Книги! А впрочем, они же  помогли
мне восстановить хижину и изготовить лыжи, а Терезу научили, как  ловить
зайцев, обдирать их и резать шкурки по спирали, чтобы получить  материал
для ковриков. Из справочников я узнал,  что  ружье  следует  держать  на
холоде, потому что в теплой хижине на металлические части оседает  влага
и они ржавеют, а Тереза где-то вычитала, что  для  стряпни  и  отопления
дрова требуются и сухие и сырые  -  для  меня  этот  практический  совет
явился полной неожиданностью. Да мало ли каких еще полезных сведений  мы
набрались из дискобиблиотеки и нашли им применение.
   Что ж, почитаю, помолюсь, а завтра пойду на охоту.

***

   Укрылись мы в краю, где ледников, пожалуй, больше, чем где-либо еще в
Северной Америке. Почти со всех сторон Обезьянье озеро  окружали  крутые
горные склоны и непроходимые ледяные поля. Отправиться  на  охоту  можно
было только двумя путями: по каньону  Обезьяньей  речки,  уводившему  на
восток, в глубину заповедника, или от противоположного конца озера -  на
северо-запад.  Эта  дорога  огибала  язык   огромного   ледника   Файле,
опускалась в долину довольно большой реки Нойк и вела  по  ее  берегу  к
океанскому заливу. Вспомнив  каскады  Обезьяньей  речки,  я  было  решил
направиться на северо-запад. Обезьянье озеро лежит на высоте 1400 метров
над уровнем моря, и, выбрав этот путь, я бы, пройдя  всего  четырнадцать
километров, опустился на 850 метров ниже в  лес,  где  наверняка  зимуют
вапити. Туша одного такого лесного великана полностью разрешила  бы  все
наши проблемы с едой... при условии, что у меня хватит сил дотащить мясо
вверх по склону к озеру.
   Однако   видеотопографическая   карта   заповедника,    которую    мы
позаимствовали у Билла Пармантье, говорила  о  том,  что  путь  этот  не
только очень крутой, но и почти безлесный, так что ближе  речной  долины
рассчитывать на дичь не приходится. К тому же, выбрав этот путь, я выйду
из-под защиты горы Джекобсен и окажусь в полной власти  бешеных  ветров,
задувающих с Тихого океана.
   Второй  возможный  путь  -  от  восточного  берега  озера   вниз   по
Обезьяньему каньону - на всем спуске был  окрашен  зеленым  цветом  леса
вплоть до текущей на север реки Талчако  в  восемнадцати  километрах  от
озера. Теперь температура и днем и ночью ниже нуля, и, значит, речка уже
замерзла, а потому спускаться будет не слишком трудно. С другой стороны,
долина Талчако лежит на относительно большой высоте. Но все равно, решил
я, у меня больше шансов встретить крупное животное  недалеко  от  озера,
если пойти по каньону. Один Бог знает, какую добычу я там найду, но зима
лишь вступала в свои права, и, возможно, я набреду на  медведя,  еще  не
залегшего в берлогу, или на оленя.
   Я приготовился уйти рано утром.  Уложил  возле  крыльца  внушительную
поленницу, чтобы Терезе было удобнее, и строго-настрого приказал  ей  не
ходить по крутой скользкой тропе к озеру за водой, а растапливать  снег.
Она  испекла  мне  с  десяток  пухлых  овсяных  лепешек  с  начинкой  из
сухофруктов.  Еще  я  захватил  несколько  пакетиков  суповой  смеси   -
питательности на грош, но все-таки можно будет  выпить  еще  что-нибудь,
кроме горячей воды  или  чая.  В  рюкзак  я  уложил  плассовый  брезент,
побольше  плассовых  мусорных  мешков,  котелок,  чтобы  кипятить  воду,
маленький топор, большой нож, точило, моток веревок, патроны и  палатку.
Спальник и подстилку привязал сверху, а зажигалку и швейцарский походный
нож Терезы сунул в карман. Нож ведь включал  и  пилу.  А  потихоньку  от
Терезы налил в запасную фляжку рома.
   - Сколько времени займет твой поход? - спросила она.
   - Столько, сколько потребуется. Не дальнируй меня, если не  возникнет
острой необходимости. Если нас еще разыскивают, это может тебя выдать.
   Она кивнула. Ее лицо осталось безмятежным.  На  ней  был  джемпер  из
бизоньей  шерсти,  джинсы,  расставленные  в  талии,  и  незашнурованные
ботинки  поверх  толстых   носков.   Темные   волосы,   когда-то   такие
глянцево-блестящие, теперь потускнели от  мытья  простым  мылом  и  были
стянуты в "конский хвост". Но в остальном беременность  не  портила,  а,
наоборот, красила ее. И все-таки она выглядела такой беззащитной, что  я
отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
   Когда я надел рюкзак, она поцеловала меня в щеку и сказала:
   - Охота будет удачной, Роги. Все должно  кончиться  хорошо.  Джек  не
сомневается, что будет жить и совершит великие  дела.  А  значит,  и  мы
останемся живы.
   Я выдавил из себя смешок.
   - Нахальный крошка наш Джек!
   - О  да.  Эго  у  него  удивительно  здоровое.  Мне  уже  приходилось
объяснять ему, какими опасностями грозит гордость и сосредоточенность на
себе. Джеку трудно понять, что я существую отдельно и у меня своя жизнь,
а не просто любящая оболочка, единственное назначение которой -  служить
ему.  Мысль,  что  в   будущем   другие   люди   будут   тесно   с   ним
взаимодействовать, все еще его пугает. Он...  он  склонен  ассоциировать
нематериальные сознания с опасностью. Думаю, ты понимаешь почему.
   -  Ну,  я-то  ничем  не  опасен.  Не  знаю,  почему  он  робеет  даже
поздороваться со мной.
   - Пока тебя не будет,  я  попробую  втолковать  ему,  что  общение  с
другими людьми - это залог выживания. Надо быть дружелюбным. Ему  и  мне
есть за что благодарить тебя. Попытаюсь втолковать ему и это.
   Моя рука в перчатке уже взялась за щеколду.
   - Если я не вернусь через шесть дней, свяжись с Дени.
   Ее глаза широко раскрылись.
   - Нет!
   - Надо, - сказал я как мог настойчивей. - И не откладывай,  иначе  он
улетит на Консилиум Орб. Дени, наверное,  придумает,  как  тебя  спасти.
Сознание у него, Тереза, просто невероятное. Обычно  об  этом  забывают,
потому что он всегда старается держаться в тени. Даже  собственные  дети
его недооценивают. Но метакоэффициент некоторых его  способностей  выше,
чем у Поля. Во всяком случае, способности принуждать. И я знаю,  что  он
крайне не одобряет наиболее тиранические аспекты Попечительства.  Думаю,
он охотно рискнет ради тебя и Джека,  если  ты  сумеешь  убедить  его  в
метаисключительности малыша.
   - Нет! - воскликнула она снова. - Дени такой холодный.  Я  боюсь  его
глаз. Он будет думать только о семье,  вот  как  Люсиль.  Я  не  доверяю
никому, кроме тебя и Марка!
   - Марк не прилетит, - угрюмо отозвался я. - А меня может подстерегать
неудача.
   Она крепко прижала ладони к своему  животу  и  зажмурилась,  стараясь
сдержать готовые хлынуть слезы.
   - Неудачи не будет! А теперь иди, Роги. Иди. Я буду ждать тебя.
   Пожав плечами, я открыл дверь и вышел под  пасмурное  утреннее  небо.
Несколько  минут  я  провозился,  надевая  лыжи.  Потом  снял  со  стены
винчестер,  зарядил  его,  закинул  за  плечо  и  отправился   в   путь.
Температура была немногим ниже точки замерзания воды. Дым из нашей трубы
поднимался столбом всего лишь на несколько метров, а затем растекался по
воздуху почти горизонтально. Из чего следовало, что атмосферное давление
падает и скоро погода преподнесет неприятный сюрприз. Глубина снега была
сантиметров тридцать, и я без особых  затруднений  шагал  по  замерзшему
озеру к истоку Обезьяньей речки. Гора  Джекобсен  пряталась  за  черными
тучами, которые словно мчались  впереди  меня,  но  я  даже  не  подумал
повернуть  назад.  Ветер  дул  мне  в  спину,  и  это  казалось   добрым
предзнаменованием. Ну а если повалит снег, я просто заберусь в палатку и
пережду.
   Пять часов спустя, когда я одолел парочку  километров  очень  крутого
спуска по Обезьяньему каньону, начался буран.

***

   Миновав озеро, я начал спускаться по каменистым уступам, образовавшим
каскады, пока река оставалась полноводной. А теперь под ледяным покровом
воды струилось совсем немного. Каньон внезапно расширился в  том  месте,
где почти замерзший водопад изливал две-три тоненькие струйки в  заводь,
которая лежала в окружении кустов на почти ровной площадке:  каньон  тут
становился заметно менее крутым, чем в верховьях  речки.  Вокруг  заводи
валялись валуны,  напоминая  каких-то  могучих  животных,  уснувших  под
снежным покровом.  Заросли  безлистой  ольхи  соседствовали  со  шпилями
высоких елей на опушке  леса.  В  теплую  погоду  это  место,  наверное,
выглядело идиллически, но теперь, когда в  каньоне  уже  начал  завывать
ветер, оно не слишком меня очаровало.
   Снег валил все гуще, и вскоре меня уже окружала белая мгла.  Я  знал,
что  идти  дальше,  пока  метет  вьюга,   нельзя.   Температура   быстро
понижалась,  а  ветер  крепчал  и  крепчал.  Я  спрятался  под  большими
деревьями, на площадке, более или менее  укрытой  от  ветра,  и  утоптал
снег. Потом снял лыжи, ружье  и  рюкзак,  поставил  палатку,  снабженную
толстым полом. Нагреб вокруг снега, чтобы ее  не  сдуло,  а  затем  пять
скверных минут разыскивал лыжи и винчестер, которые, пока  я  возился  с
палаткой, успело совсем засыпать.
   Наконец, закрывшись в своем убежище, я сделал то, что  сделал  бы  на
моем месте всякий разумный траппер: забрался в спальник,  отпил  хороший
глоток рома и уснул.
   Почему-то спал я крепко и сладко, как  ребенок.  Не  помню,  что  мне
снилось, но сны были безобидными. Иногда  меня  будили  завывания  ветра
среди деревьев и шуршание снега о стенки палатки,  но  я  тут  же  снова
засылал. Потом вой ветра стал глуше, снег перестал шуршать, и  я  понял,
что палатку занесло с верхом. Но беспокоиться было не из-за чего: вверху
было приоткрыто надежно защищенное вентиляционное окошечко, а  в  рыхлом
снегу воздуха хватает. И я продолжал спать...
   Пока меня не разбудила тишина.
   Внутри палатки было темно, хоть глаз выколи, но буран кончился.  Спал
я, почти не раздеваясь,  и  мне  было  даже,  пожалуй,  жарко.  Фетровые
подкладки моих сапог и перчатки я запихнул в спальник вместе  с  пакетом
еды и  фляжкой  с  водой.  Теперь  я  извлек  все  это  наружу,  натянул
отсыревшую парку, съел отволглую лепешку (фу!) и запил  водой.  А  затем
принялся откапываться, подчиняясь зову природы. Сугроб намело в  полтора
метра, но снег был сыпучий и разгребался  легко.  Индейская  лыжа,  если
умело ею орудовать, -  прекрасная  лопата.  Я  прорыл  и  промял  выход,
облегчился в снежной нише, надел лыжи и выбрался на  нетронутую  снежную
целину.
   Холод стоял лютый. К моему изумлению, ночное небо сверкало. В  вышине
висело северное сияние, будто огромный занавес, сотканный из зеленого  и
алого света. Я смотрел как зачарованный, а  занавес  колыхался  и  даже,
казалось, шуршал.  А  затем  из-за  отрога  на  противоположной  стороне
каньона взметнулся узкий клин белого сияния и пронзил цветные полотнища.
Затем еще один луч, и третий, и четвертый, точно небесные прожектора.  Я
ахнул от благоговейного восторга. На  свежий  снег  падали  черные  тени
деревьев, и вся прогалина была озарена, как в полнолуние.
   И вдруг в каких-нибудь пятнадцати метрах от меня,  на  вершине  почти
бесснежного нагромождения валунов, что-то задвигалось. Что-то большое.
   Я окаменел. И тут до меня донесся душный звериный  запах...  То,  что
пошевелилось, стояло на двух ногах,  и  северное  сияние  серебрило  его
косматую шкуру. Он был огромен - на добрые полметра выше меня, и я сразу
понял, кто он.
   Бесшумно метнулся я назад в палатку, схватил ружье и  сдернул  правую
перчатку.  Спустив  предохранитель,  прокрался  по   снежному   пандусу,
приложил приклад к плечу и поглядел в прицел.  Он  все  еще  стоял  там,
спиной ко мне, высокий и массивный, как вставший на задние лапы гризли.
   Только  был  это  не  медведь,  а  представитель  вымирающего   вида.
Гигантопитек. Большеног. Крупнейший из  приматов,  созданных  эволюцией.
Такой же телепат, как и я, но с сознанием простым и безыскусственным, не
то что мое. Беря  мегапода  на  мушку,  я  полностью  забыл  философские
размышления, каким предавался, когда посетил Обезьянье  озеро  в  первый
раз. Сейчас я думал только о  том,  сколько  мяса  несет  этот  огромный
костяк - мяса, которое сохранит жизнь Терезе, Джеку и мне.
   Короче  говоря,  я  готовился  убить   его.   На   таком   расстоянии
промахнуться не смог бы даже мазила  вроде  меня.  И  никаких  угрызений
совести я не испытывал. Это было  животное,  а  я  -  загнанный  в  угол
человек, самый опасный биологический вид во Вселенной. Но в тот  момент,
когда мой палец лег на спусковой крючок, небо вдруг заполыхало лиловыми,
зелеными, белыми огнями, образующими фантастические призрачные фигуры.
   Большеног вскинул руки, и мое  сознание  услышало,  как  он  испустил
телепатический вопль восторга и радости.
   Я медленно опустил  винчестер.  В  небе  над  нами  плясали  фантомы,
мерцали звезды, а великан на валунах  пел  свой  безмолвный  восхищенный
гимн природе. Я хотел снова прицелиться, но не поднял ружья, а  поставил
его на предохранитель. Сухой щелчок разнесся в тихом воздухе, как  треск
сучка под чьей-то ногой. Большеног резко обернулся и посмотрел на меня.
   Я помахал ему.
   Он исчез.
   А я со вздохом вернулся в  палатку,  съел  еще  лепешку,  глотнул  из
фляжки с ромом и опять заснул.

***

   Утром снова шел снег, но не  густой  -  просто  в  воздухе  кружились
редкие снежинки. Я взобрался на валуны, где видел  гигантскую  обезьяну,
но не нашел ничего, ни единого следа. Возможно, где-то тут, среди  скал,
пряталось его логово.
   - Храпи спокойно, - сказал я ему. - Рассудок говорит мне,  что  ты  -
еда, но сердце твердит: "Нет-нет! Собрата-операнта есть нельзя".
   Я позавтракал, уложил рюкзак и продолжил спуск по каньону.  Он  опять
стал довольно крутым, и я шел очень осто