нее совсем иной причины избегать Поля.
   Но она только посмеялась.
   - Роги, я вовсе не упрекаю Поля за  его  поведение  в  связи  с  моей
беременностью. Я понимаю,  что  его  общественные  обязательства  важнее
всего,  даже  меня.  И  потом,  я  действительно   совершила   серьезное
преступление. Но теперь, когда все оборачивается так удачно, я чувствую,
что нам следует отложить наш разговор.  Дальнирование  ничего  не  даст.
Говорить мы должны лицом к лицу. Я хочу показать Полю  его  здорового  и
крепкого малютку сына. Положить Джека ему на  руки.  И  тогда  он  будет
гордиться нами, как мы гордимся им.
   - Ну, конечно, его раздует от  гордости,  -  твердо  заявил  я.  -  И
теперь, когда он Первый Магнат, он небо и землю перевернет, чтобы  снять
тебя с крючка закона.
   Она отвернула голову.
   - Я знаю. Как только Поль познакомится с Джеком, все снова наладится.
   Я приготовил Терезе чаю, а  потом  сел  на  табурет  рядом  с  ней  и
помассировал ей спину, пересказывая подробности  о  церемонии  принятия,
которые услышал от Дени.
   - Он прошел  в  Первые  Магнаты  лишь  небольшим  числом  голосов?  -
спросила она.
   - Пятьдесят девять за Поля, сорок один за Дэвида Макгрегора.
   - Как странно... А я думала,  Полю  нечего  опасаться.  Но,  конечно,
Дэвид - блестящий государственный ум. Он мне всегда нравился и его  жена
- тоже.
   - В честь  приема  устраивается  вечер-гала-банкет  и  бал  со  всеми
знаменитостями.  Люсиль  готова  к  своей   коронной   роли   гранд-дамы
метапсихологии  и,  конечно,  оденется  сногсшибательно.  Марк   впервые
облачится в костюм и белый галстук,  и  Дени  не  сомневается,  что  все
девочки будут от него без ума.
   Тереза весело засмеялась и внезапно замерла. Глаза у нее расширились.
   - Роги! Воды отходят!
   - Тебе воды? - Я стремительно вскочил. - Холодной? Теплой?
   - Нет, милый, - ответила она  ласково,  меняя  позу.  -  Околоплодный
пузырь, полный жидкости, в которой плавает Джек, лопнул.
   Ее лоб покрылся испариной. Она охнула, потом хрипло вскрикнула.  Я  в
ужасе нагнулся над ней.
   - Что мне сделать?
   Закрыв глаза, она вцепилась в края постели так, что костяшки  пальцев
побелели, и опять испустила тот же хриплый вопль. Потом прошептала:
   - Надень чистую рубашку. Вымой руки со щеткой по локоть и ополосни  в
воде с хлоркой.
   - Сейчас. - Я заметался по  хижине.  -  Сейчас!  Потерпи  немного.  Я
управлюсь за две минуты. "Держись, Джек! Не торопись так!"
   "БОЛЬНО! МНЕ БОЛЬНО!"
   - О, Господи! - взвыл я.
   Это были мучения не Терезы. Она тужилась и напрягалась,  ее  сознание
замкнулось в абсолютной сосредоточенности. Мучился Джек.
   ...околоплодная жидкость, которая девять месяцев омывала и  оберегала
его, теперь вытекала из лопнувшей оболочки.
   ...его нежное тельце сдавливали судорожно сокращающиеся мощные  мышцы
с интервалами всего в две минуты.
   ...и его сантиметр  за  сантиметром  проталкивало  вниз  по  родовому
каналу, давяще узкому, и кости его  крохотного  черепа,  и  удивительный
мозг внутри деформировались, сплющивались.
   ...а его мать замкнулась, не отзывалась, и тогда он пожаловался мне!
   БОЛЬНО... Дядюшка Роги, больно так, что я не могу сделать того, о чем
просила мама, помоги мне пожалуйстапомогипомоги...
   - Сейчас! Сейчас! - крикнул я,  упал  на  колени  рядом  с  нарами  и
положил ладонь на укрытый живот Терезы. Одеяла она не сбросила.  Я  слил
свое сознание с сознанием младенца и ощутил  его  агонию,  его  ужас.  Я
словно видел что-то сияющее, хрупкое, сферическое, пульсирующее от боли,
готовое разорваться. А в  багровой  тьме  таилось  еще  что-то,  готовое
прыгнуть,  едва  сверкающая  сфера  распадется,  -  прыгнуть  и  пожрать
бесценное существо внутри  нее.  Да,  там  пряталось  чудовище,  но  его
возможности были ограниченны. Я мог противостоять ему! Каким-то  образом
я прильнул к изнывающему от боли сознанию Джека, обволок его, укрепил. Я
черпал энергию для нас обоих Бог знает откуда. Я  делился  своим  опытом
перенесенных страданий не знаю уж как. И не знаю уж как, но я помог.
   Внезапно Джек резко оторвался от меня, вернув себе власть над  собой.
Избавившись от опасности.
   Я снова был в тускло освещенной хижине. За стенами стонал арктический
ветер, Тереза все еще  покряхтывала  через  равные  промежутки  времени,
мужественно тужась с каждой схваткой. Но младенец уже  не  кричал  и  не
звал  на  помощь.  Он  использовал  свои   метапсихические   способности
по-новому, незнакомым мне образом. Он РОС!
   Я встал с колен, стащил с  себя  запачканную  шерстяную  рубашку.  На
веревке над печкой висела другая, только что выстиранная.  Я  долго  мыл
руки, потом надел свежую рубашку  и  проверил  приготовленные  на  столе
вещи: стопка сложенных  чистых  простынок,  губки  из  шерстяной  ткани,
большой кусок фланели,  который  Тереза  назвала  родильной  подстилкой,
стерилизованный нож и веревочка. Тереза сказала спокойно:
   - Роги, я испачкала постель. Это нормально. Пожалуйста, сними одеяло.
Заверни простыню  мне  на  живот,  приподними  мою  рубашку  и  дай  мне
смоченное чистой водой  полотенце,  чтобы  я  подтерлась.  Потом  вытащи
из-под меня грязную простынку. Возьми ее за концы и сожги в печке. А мне
подстели чистую.
   Я вытаращился на нее.
   - Поскорее, милый. - Она ободряюще мне улыбнулась, но в глазах у  нее
стояли слезы сострадания к  мукам  маленького  Джека.  -  Делай,  что  я
сказала. Головка уже в промежности. - Она опять  героически  закряхтела,
вся багровая, мокрая от пота.
   Я вытащил простынку, всю мокрую, с кусочками экскрементов,  и  быстро
привел все в порядок.
   - Нет, не укрывай меня, - с трудом выговорила Тереза.  -  Посмотри...
его видно?
   Я пригнулся. Она упиралась ногами в спинку,  широко  разведя  колени.
Без всякого смущения я осмотрел  половую  щель.  Там  что-то  было.  При
каждой потуге оно выдвигалось, а затем немного втягивалось  обратно.  Но
всякий раз немного продвигалось вперед. Наконец показалась вся макушка -
точно пробка в винной бутылке. Она была слегка вымазана кровью и покрыта
слоем беловатой слизи.
   - Я его вижу! Он продвигается! Но только он весь в крови  и  какой-то
дряни...
   - Ничего! - выдохнула она. - Ничего... Вот!
   Она испустила громкий крик радости. У меня в  мозгу  раздался  другой
крик, такой же радостный, и наружу вышла вся  головка.  Его  глаза  были
закрыты, череп деформирован...
   Тереза посмотрела вниз, на него, обвила пальцами бедную головку.
   - Все хорошо, - еле выговорила она. - Такое сплющивание... нормально.
Принеси подстилку. Положи ее... У меня между ногами. Нет, чуть подальше.
Готовься принять его... он скользкий... а-а-а-а!
   При  этом  ее  втором  крике  головка  повернулась  вбок,  показались
крохотные плечи и выхлестнула прозрачная жидкость, промочила  фланель  и
закапала на опилки под нарами. Я  ухватил  Джека  под  маленькие  мышки,
когда остальное его туловище быстро выскользнуло наружу вместе  с  новым
потоком жидкости, розоватой от крови. Да уж, скользким он был! Кожа  его
под  белесой  творожной  слизью  отсвечивала  синевой.   Небесно-голубая
пуповина пульсировала. Малыш, казалось, не дышал.
   Не задумываясь, я ухватил его за  лодыжки,  приподнял  и  шлепнул  по
задику.  Он  открыл  рот,  выплюнул  жидкость,  и  его   грудка   начала
подниматься  и  опускаться.  Он  тут  же  порозовел.  И  заплакал,  весь
извиваясь.
   - Посмотри! Вот он! - залепетал я. - Джек! И он дышит!
   Я бы и сам справился!
   - Положи его,  милый,  -  прошептала  Тереза.  Она  улыбалась.  -  На
родильную подстилку. Возьми  нож  и  веревочку.  Ты  помнишь,  что  надо
сделать и как?
   - Еще бы! - Весь дрожа,  великий  акушер  туго  перетянул  веревочкой
пуповину сантиметрах в двух над животиком младенца. Потом другим  куском
перетянул ее как можно дальше к другому концу. А потом (ужас!) перерезал
пуповину.
   - Заверни его в чистую фланельку и дай мне.
   Я выполнил ее указания, и она, взяв плачущего крошку, поднесла его  к
груди, что-то ласково мурлыча. Я растерянно  стоял  рядом  с  выражением
"что еще прикажете?" на лице.
   Спасибо вам. Так гораздо лучше. Мама. Дядюшка Роги.
   Мы с Терезой дружно заплакали.

***

   Она покачивала его в объятиях, телепатически пела ему  и  плакала  от
счастья. Сознание младенца  абсолютно  закрылось  для  всякого  общения,
кроме чисто животного уровня: упившись своим торжеством,  суперинтеллект
погрузился в забытье новорожденности. Джек  дышал  глубоко,  его  сердце
билось ровно, головка с прядками темных волос прижималась к  материнской
груди. Липкая белая смазка на его коже, объяснила Тереза, вещь абсолютно
нормальная и легко смоется. Через несколько минут Джек мирно уснул,  так
и не выпустив соска из ротика.
   Я  рассказал  Терезе  о  моем  вторжении  в  сознание  младенца  и  о
"чудовище", которое я как будто там обнаружил.
   - Ты его  просто  вообразил,  Роги.  Или  это  было  порождением  его
подсознания. Каким-то  неясным  образом  его  низшая  личность  угрожала
высшей.
   - Может быть. - Я пожал плечами.
   - Вероятно,  это  символ  всех  трудных  задач,  решать  которые  ему
придется. Когда он проснется, ему надо будет освоиться со  всеми  новыми
стимулами. Ближайшие дни будут для него  очень  сложными.  Бедный  Джек!
Пусть сознание у него и высокоразвито и воспринимает все, включая самого
себя, но оно заключено в  беспомощном  младенческом  теле.  Это  его  не
стесняло, пока он находился в безопасности, был частью своей матери,  но
теперь он обрел самостоятельное существование  и  вынужден  к  столькому
приспосабливаться! - Она вздрогнула. - О-о! Опять! Выходит  послед.  Вот
что тебе нужно сделать...
   Я поддерживал Терезу, пока не вышел послед - неприятный набухший ком,
похожий на непропеченную лепешку, пронизанную  кровеносными  сосудами  с
прикрепленной к середине пуповиной. Потом  вышли  обрывки  околоплодного
пузыря, как объяснила Тереза,  и  порядочное  количество  крови.  Как  и
околоплодная жидкость, она почти вся впиталась в опилки.  Тереза  велела
мне  сжечь  послед,  набухшие  опилки,  матрасики  и  наиболее   грязные
простынки. Она сама обтерла Джека, надела на него  бандажик,  подгузник,
плассовые штанишки и бархатный костюмчик, а потом уложила его в  конверт
из лебяжьего пуха и меховой спальничек, а сама вымылась и надела  чистую
ночную рубашку. Потом легла отдохнуть на мою постель, устроив его  рядом
с собой, и накрылась пуховым и меховым одеялами.  В  хижине  становилось
все холоднее - последний час я так захлопотался,  что  забыл  подбросить
дров в печку. Я предложил Терезе занять  мои  нары,  ведь  они  ближе  к
печке.
   - И почему бы нам не заварить чайку покрепче?
   - Я припасла кое-что получше. Посмотри в углу кабинки.
   Заинтригованный,  я  пошел  посмотреть.  И   увидел   в   ведерке   с
полурастаявшим снегом бутылку "Дом Периньон",  которая  числилась  среди
предметов  первой  необходимости,  которые  она   собрала   вначале.   С
одобрительным смешком я откупорил бутылку и разлил шампанское по  чайным
чашкам. Хохоча как гиены, мы выпили за появление  Джека  на  свет  и  за
быстрое окончание наших невзгод.
   - Боюсь, моя веревочная сетка сильно запачкалась, - сказала Тереза.
   - Подумаешь! Сегодня накрою ее плассом, а завтра сплету  новую,  если
не сумею отмыть эту.
   Тереза кивнула. Ее лицо сияло. Она меньше всего походила на стереотип
истомленной роженицы. Я сказал:
   - Мне как-то не думалось, что ты будешь... в такой  хорошей  форме...
ну, после.
   - Одни женщины чувствуют себя неплохо, другие  выматываются.  У  меня
такое ощущение, будто я вскарабкалась на гору и свалилась с вершины.  Но
завтра я приду в себя. И приготовлю тебе завтрак.
   - Господи Боже ты мой! И все уже позади?
   Она засмеялась.
   - Ну, кровь еще будет идти. Но  я  приготовила  тампоны.  Если  я  не
подхватила никакой инфекции, я еще до конца недели совсем оправлюсь.  Но
ближайшие шесть-семь дней я намерена  полентяйничать  -  есть,  спать  и
кормить Джека. Тебе, мой дорогой, придется поработать, ухаживая за  мной
с утра до ночи. Но завтрак утром я приготовлю:  у  тебя  вид  куда  хуже
моего.
   - Я себя чувствую так, словно сам рожал.  У  меня  до  сих  пор  руки
трясутся. - Я протянул к ней дрожащую пятерню. Мы сидели  рядышком.  Она
на моей постели, а я в кресле, которое придвинул к нарам. - А я буду его
крестным отцом?
   - Тебе придется окрестить его.
   - Что-о?!
   - Завтра. Обстоятельства настолько необычны, что  это  оправданно.  И
таково мое желание.
   Я укрылся за чашкой с шампанским.
   - Как скажешь.
   Некоторое время мы сидели  и  мирно  молчали.  Пощелкивал  остывающий
дымоход, Великий Белый Холод пробирался сквозь щели между  половицами  и
пощипывал мне ноги сквозь шерстяные носки. Где-то раздался взрыв.
   - Деревья опять  постреливают,  -  заметил  я.  -  Опять  будет  люто
холодная ночь. Навещу-ка я нужничок перед сном и принесу еще дровишек  -
Я взглянул на свой наручный хронометр, который снимал, когда мыл руки. -
Уже почти полночь.
   - Мы хорошо поработали! - Она допила шампанское.
   - Что так, то так.
   Я забрал ее чашку, и она улеглась, готовясь уснуть. Младенчик рядом с
ней ни разу не пискнул, ни вслух,  ни  телепатически,  с  того  момента,
когда она  кончила  его  обтирать.  Но  теперь,  когда  все  треволнения
остались позади, я осознал непривычные вибрации  в  атмосфере  хижины  -
причудливые, изумительные и совсем не похожие ни  на  одну  человеческую
ауру, какие я только знал. Я заключил, что их проецирует Джек.
   Я посмотрел на крохотное личико, теперь розовое и симпатичное. Может,
он вырастет в величайшее сознание, когда-либо существовавшее на Земле. Я
сказал ему: "Que le bon dieu t'benisse, Ti-Jean!"
   Потом, чувствуя, как ноет все мое тело, я натянул  сапоги  и  верхнюю
одежду - слой за слоем и закутал лицо до носа шарфом, а  потом  надвинул
на лоб капюшон  парки.  В  такой  холодище  и  минуты  не  пройдет,  как
обморозишь физиономию.
   - Я быстро, - сказал я Терезе и вышел.
   Небо  полыхало  северным  сиянием,  и  каждая  ветка,  каждый  прутик
искрились иголками инея. Хрустальный пейзаж купался в  бледном  радужном
свете. У меня даже дыхание перехватило от этакой красотищи.
   "Благодарю тебя, - сказал я. - От всего сердца  благодарю.  А  теперь
пусть они живут. Пусть все обернется к лучшему!"
   И, хрустя снегом, зашагал в горящую холодным пламенем ночь.
   И уборная, и дровяной сарай находились к западу от хижины, и  я  даже
не обернулся посмотреть на силуэты искривленных деревьев  к  востоку  от
двери. А оглянись я,  так,  быть  может,  увидел  те  существа,  которые
оставили огромные следы в снегу под окном, обнаруженные мной утром.
   У одного из них, как я позже узнал из надежного источника, глаза были
серые.

27

Обезьянье озеро, Британская Колумбия, Земля
22 января 2052

   Дени дальнировал  Роги  на  другой  день  после  рождения  Джека:  он
возвращается на Землю и заберет их с Обезьяньего озера. Он укроет  их  в
более удобном месте до тех пор, пока Династия не  добьется  либо  отмены
Статутов Размножения, либо их изменения и не обеспечит амнистии Терезе и
Роги.
   Следующие две недели они провели очень  спокойно.  Буран  за  бураном
намели столько снега, что погребли хижину почти по  крышу.  Однако  Роги
скрупулезно сгребал снег с самой крыши, а на индейских лыжах без особого
труда добирался и до озера, и до склада  лосиного  мяса.  Но  проходы  к
уборной и дровяному сараю превратились теперь в снежные туннели, и  Роги
тревожился, как бы после нового снегопада не возникло неполадок с печной
тягой.
   Джек почти все время вел себя как обычный младенец:  сосал,  спал,  а
когда  не  спал,   следил   за   ними   большими   серьезными   глазами.
Психоразговаривал он  больше  с  матерью.  Насколько  понял  Роги,  Джек
сосредоточенно осваивал множество новых данных, получаемых  сенсорно,  и
для пустой болтовни у него не оставалось времени. Джек укрепил  связь  с
матерью, как только "официально" признал ее отдельным от себя существом.
А когда Роги крестил его, младенец  прилепился  и  к  старику,  каким-то
образом добравшись до воспоминаний о давнем  крещении  Дени  и  придя  к
выводу, что и Роги тоже можно любить без оговорок.
   Зимой в этих северных краях солнце встает поздно, и  Роги  с  Терезой
обычно следовали его примеру, сберегая энергию, потому  что  становилось
все холоднее. Колыбель она поставила вплотную к"  нарам  и,  когда  Джек
ночью телепатически просил есть, забирала его к  себе  в  постель,  даже
толком не проснувшись. Роги в таком же сонном  состоянии  несколько  раз
вставал ночью, чтобы подбросить дров в печку, и все  равно  утром  дверь
сверху донизу покрывал мохнатый ковер инея, а вода  в  ведре  промерзала
чуть не до дна. Взрослые обнаружили, что способны спать  беспробудно  по
десять - двенадцать часов подряд, а младенец спал по двадцать. Все  трое
словно погрузились в подобие зимней спячки, оправляясь после напряженных
месяцев до рождения Джека и накапливая силы для  того,  что  ожидало  их
впереди.
   Вечером 21 января Тереза и Роги наконец сообщили  маленькому,  что  к
ним летит Дени и скорее всего они расстанутся с  хижиной.  Тереза  долго
уговаривала Джека, что перемена необходима, что она к  лучшему,  но  его
пугала мысль о встрече  с  другими  людьми,  о  жизни  где-то  еще.  Она
попыталась превратить все в игру,  спросила,  какие  вещи  он  хотел  бы
захватить с собой. Он выбрал лебяжий  конвертик,  качели,  изготовленные
Роги, и горностая Германа, чьи прыжки его очень забавляли.
   - Нет, милый, - возразила Тереза. - Германа  взять  нельзя.  Тут  его
дом, и с нами ему будет плохо.
   "Тут и мой дом!" - сказал Джек, его личико болезненно  сморщилось,  и
он заплакал.
   - Только временный! - Тереза ласково прижала малыша к груди и  вместе
с Роги начала проецировать образы  большого  дома  в  Хановере,  пытаясь
показать Джеку его настоящий дом. Они продемонстрировали ему образы  его
отца, братьев и сестер, бабушки и дедушки - новых сознаний,  с  которыми
он сможет установить связь. Однако единственным, кто казался  приемлемым
в качестве объекта любви, был Марк - Джек  хорошо  помнил  его.  Поль  и
остальные воспринимались как источник опасности.
   Наконец Джек уснул, и Тереза со вздохом уложила его в колыбель.
   - Ему будет очень трудно, Роги. И  ведь  отсюда  мы  почти  наверняка
отправимся не в нью-гемпширский дом.
   Старик пожал плечами.
   -  Дени  сказал  только,  что  найдет  нам  безопасное  место.  -  Он
упаковывал клавиатуру Терезы и прочие вещи, которые они собирались взять
с собой. - Джеку просто надо адаптироваться.  Как  любому  младенцу.  Не
будешь же ты держать сосунка в полной изоляции. Он  сверхвосприимчив,  и
перемена вначале покажется ему жуткой, но  он  справится.  Его  вибрации
говорят мне, что он куда крепче, чем мы думаем.
   Тереза рылась в своей одежде. Она  взяла  головной  убор  Снегурочки,
который смастерила сама.
   - У нас в багаже найдется место для него и вообще для всего  костюма,
как ты думаешь?
   - Черт, конечно! - Роги ухмыльнулся. -  Вы  с  Джеком  еще  повторите
представление  для  всей  семьи.  Пусть  это   станет   нашей   семейной
рождественской традицией.
   Позже, когда все вещи были упакованы, они улеглись на  свои  нары,  а
ветер завывал в трубе.
   - Мне тоже не хочется уезжать отсюда, - призналась Тереза.
   - Знаю. Я хорошо представляю, как ты себя чувствуешь. И он тоже.  Нам
тут было хорошо. Безопасно, но Дени правильно делает, что забирает  нас.
Тебе необходимо вернуться в цивилизованные края, носить  чистую  одежду,
регулярно  принимать  ванну,  есть  свежие  фрукты  и  овощи,   заняться
нормальными физическими упражнениями. Только Богу известно, сколько  еще
снегу нападает до весны. А что будет с тобой, если я заболею или  сломаю
руку, а то и н