не  способны  изобрести  фантастическое  оружие  и
основать колонию на далеком острове... Но даже то, что мы  умеем,  может
насторожить других людей, показаться им опасным. Я имею в виду в  первую
очередь не психокинез, а принуждение. Тебе оно лучше удается, так что ты
должен меня понимать.
   - Подумаешь, дело большое - обыграть ребят в хоккей  или  вытянуть  у
дядьки несколько центов, когда он на взводе!
   - А девчонки? - напомнил я.
   Он только хмыкнул, сунул мне книгу и повернулся спиной.
   Донни, Донни, мысленно окликнул я, подумай, если другие  узнают,  они
возненавидят нас так же, как Странного Джона!
   А ты сделай так, чтобы они не узнали, ответил он.

***

   Долгое время мы  с  братом  отставали  от  сверстников  в  физическом
развитии, зато, окончив начальную школу, стали расти как на дрожжах. Дон
был гораздо красивее и здоровее меня; его горящие зеленые глаза пронзали
всех насквозь, точно лазерные лучи, - в обиходе  такой  взгляд  называют
магнетическим,  а  если   добавить   к   нему   инстинктивное   владение
принудительной метафункцией, то и впрямь перед ним было трудно  устоять.
В четырнадцать лет  Дон  Ремилард  прослыл  неотразимым  и  бессердечным
берлинским Казановой: девчонки сходили по нему  с  ума.  Я  же  был  его
бледной копией, карикатурой. Рядом со стройной рослой  фигурой  брата  я
выглядел долговязым и нескладным. У  него  были  иссиня-черные  вьющиеся
волосы, как у известного эстрадного певца, у  меня  -  торчащие  во  все
стороны  патлы.  От  его  гладкой  кожи  оливкового  цвета,  ямочки   на
подбородке, тонкого орлиного профиля глаз нельзя было  отвести,  а  меня
замучили прыщи и гайморит, к тому же разбитый на хоккее нос не правильно
сросся.
   Если тела наши выросли до мужских размеров, то умы пошли еще  дальше.
Дона раздражали мои комплексы, моя застенчивость,  мое  книгочейство.  В
средней школе я отлично успевал по  гуманитарным  дисциплинам  и  вполне
сносно - по техническим. Успехи Дона в учении были скромнее, но  это  не
уменьшало его популярности, поскольку пробелы в знаниях он компенсировал
достижениями на хоккейных площадках и футбольных полях, показывал чудеса
психокинеза и принуждения.
   Он пытался подковать меня еще в одном распространенном виде спорта  -
обольщении женского  пола,  -  но  безрезультатно.  Я  не  мог  побороть
замкнутости, какой у  Дона  отродясь  не  бывало.  Желания,  разбуженные
притоком мужских гормонов, бередили мне душу не меньше, чем  подавляемые
метафункции. Поскольку в воскресной школе нам проповедовали  греховность
"нечистых действий", я терзался угрызениями совести, когда  бывал  не  в
силах противиться соблазну вручную разрядить сексуальное  напряжение.  Я
нес бремя "смертного греха", пока  не  осмелился  исповедаться  в  своем
грехопадении отцу Расину. Но мой добрейший духовник  оказался  человеком
гораздо более передовых взглядов, нежели большинство  его  собратьев  из
католического духовенства того  времени;  он  все  мне  объяснил  прямо,
доходчиво и во многом облегчил мои страдания.
   - Стало быть, сестры говорят, будто подобными действиями ты навлечешь
на себя проклятие Господне? Но это не так, сын мой, ибо все мужские тела
сотворены  одинаково  и  каждый  отрок,  вступающий  в  пору   зрелости,
прибегает к упомянутым действиям. А  кому  они  приносят  вред?  Никому.
Разве что самому отроку, и то лишь в том случае,  ежели  они  становятся
наваждением - как часто бывает, когда мы  отрешаемся  от  прочих  земных
утех. Помни, что твой долг перед Господом Богом заботиться не  только  о
душевном, но и о телесном  здравии.  Иными  словами,  нечистые  действия
порой необходимы, и уж никак нельзя причислять  их  к  смертным  грехам,
поелику прегрешения твои невольны, покуда не отягчают страданием тело  и
душу твою. Намного предосудительнее обман учителей или добрых  сородичей
твоих, нежели естественные позывы плоти. Отпускаю тебе содеянное  тобою,
помолись и ступай с миром!
   Когда в 1961 году  мне  исполнилось  шестнадцать,  я  чуть  приоткрыл
створки своей раковины, иначе говоря, познакомился в библиотеке с  тихой
миловидной девочкой по имени Мари Мадлен Фабре. Наши встречи были  более
чем целомудренны. Она, как и я, обожала  научную  фантастику.  Мы  часто
бродили  по  берегу  реки  Андроскоггин,   протекавшей   к   северу   от
целлюлозно-бумажной фабрики, не замечая запаха  сероводорода  и  любуясь
зеркально-темными водами, полыхающими осенними кленами и невысокими,  но
живописными горами, что обступали нью-гемпширскую  долину.  Мари  Мадлен
научила меня наблюдать повадки птиц.  Я  выбросил  из  головы  Странного
Джона и уже не реагировал на  братнины  насмешки  над  моей  сексуальной
неопытностью.
   Нас, детей, в доме осталось пятеро: Дон, я  и  младшие  двоюродные  -
Альбер, Жанна и Маргарита. Но в тот  год  на  Рождество  мы  праздновали
воссоединение  семьи  Ремилардов.  Родственники   съехались   со   всего
Нью-Гемпшира, Вермонта и Мэна, включая шестерых детей дяди  Луи  и  тети
Лорен, которые обзавелись семьями и разъехались. Старый  дом  на  Второй
улице наполнился прежним веселым гомоном. После  Всенощной  мы  устроили
традиционный пир: вино, кленовые леденцы, тартинки, бисквиты и пироги  с
начинкой из жирной свинины. Малыши пищали и носились  как  оголтелые,  а
потом заснули на полу среди разбросанных  подарков  и  цветных  оберток.
Догорали свечи на  елке,  женщины  обносили  всех  угощением.  Старые  и
молодые пили стакан за стаканом.  Даже  хрупкая  седовласая  тетя  Лорен
слегка захмелела. Все в один голос твердили, что нет ничего  лучше,  чем
снова собраться под одной крышей.
   Через семнадцать дней, когда рождественские украшения были убраны, мы
получили запоздалый подарок от маленького Тома из Мэна  -  свалились  со
свинкой.
   Поначалу свое недомогание мы не принимали всерьез.  Дон,  я,  Альбер,
Жанна и Марго выглядели  точно  племя  несчастных  бурундуков.  Мы  даже
находили в эпидемии хорошие стороны - кому приятно  таскаться  в  школу,
когда на улице стужа, город  окутан  ледяным  туманом,  черным  от  дыма
фабричных труб, а на улицах грязного снегу по колено. Мари Мадлен каждый
день всовывала листочки с заданиями из школы  в  прорезь  для  почты  на
двери; при этом мои двоюродные  сестренки  хихикали  надо  мной.  Группа
подбадривания Дона часами названивала ему по телефону. Он никаких уроков
не делал: спортивный тренер посоветовал ему отдохнуть и поберечь силы.
   Через неделю все выздоровели. Кроме меня.
   Я долго находился в полузабытьи. Доктор Лаплант нашел у меня довольно
редкое осложнение после свинки - двусторонний орхит, воспаление почек. А
сестры-то, выходит, были правы - Бог меня наказал!
   Исколотый антибиотиками, я стонал, лежа с пузырем  льда  на  мошонке.
Тетя  Лорен  непрестанно  шикала  на  любопытную  Жанну  и  Марго.   Дон
перебрался к приятелю, устав делить со мной боль и безрассудное  чувство
вины. Мари Мадлен ставила  свечки  святому  Иосифу  и  молилась  о  моем
выздоровлении. Отец Расин своими рассудительными речами  вновь  успокоил
мою совесть, а доктор Лаплант заверил, что я скоро поправлюсь и буду как
новенький.
   Но в глубине души я чувствовал, что это не правда.

8

Верхняя Бзыбь, Абхазская АССР, Земля
28 сентября 1963 года

   Доктор Петр Сергеевич Сахвадзе и его пятилетняя дочь Тамара екали  по
Черноморскому шоссе на юг от  Сочи,  направляясь  к  уникальной  области
Советского Союза, которую географы именуют Абхазией,  а  местный  люд  -
более поэтичным названием Апсны, Земля Души. Горные  деревушки  славятся
своими долгожителями; по  приблизительным  подсчетам,  кое-кому  из  них
больше ста двадцати лет.  О  необычном  пророческом  даре  изолированной
народности обычно умалчивают, а если спросить самих абхазов, они  только
посмеются и ответят, что все это бабушкины сказки.
   Так говорила и жена Петра  Сахвадзе  Вера  вплоть  до  страшного  дня
смерти, что настигла ее неделю назад.
   До  сих  пор  не  в  силах  опомниться,  Петр   машинально   управлял
автомобилем, не отдавая себе отчета, что за странное наваждение  погнало
его неведомо куда. Стояла почти тропическая жара,  и  Тамару  на  заднем
сиденье "Волги-универсала" сморил сон. Дорога,  пролегшая  южнее  Гагры,
вилась меж табачных  плантаций,  цитрусовых  рощ,  пальм  и  эвкалиптов,
углубляясь в окаймленную горами долину большой реки Бзыби.  На  дорожной
карте Верхняя Бзыбь не отмечена,  но,  судя  по  всему,  деревня  где-то
здесь, в долине. Петр свернул  с  шоссе,  что  ведет  к  озеру  Рица,  и
остановился у сельского магазинчика, рядом с минеральным источником.
   - Пойду куплю газировки, - сказал он. - И заодно дорогу узнаю.  А  то
еще заплутаем в этих горах.
   - Не заплутаем, - серьезно отозвалась дочь.
   Петр принужденно засмеялся.
   - Все равно спросить не помешает.
   Но  продавщица,  когда  он  стал  ее  расспрашивать,   неодобрительно
покачала головой.
   - Верхняя Бзыбь? Чего вы забыли в такой глухомани? Туда и  по  козьей
тропе не доберешься. Поезжайте вы лучше на Рицу.
   Но Петр настаивал, и она туманно объяснила, то и дело  повторяя,  что
отыскать деревню непросто, да и  труда  не  стоит.  Люди  там  странные,
негостеприимные какие-то. Петр поблагодарил и вернулся к машине. Сев  за
руль, он подал девочке бутылку воды и угрюмо бросил:
   - Говорят, дорога в Верхнюю Бзыбь непроходима. Тамара,  мы  не  можем
так рисковать.
   - Не волнуйся, папа. Они ждут нас и не дадут в обиду.
   - Ждут? Но я не писал и не звонил туда.
   - Мамочка их предупредила, они сказали мне об этом.
   - Вздор! (Какого  черта  он  сюда  потащился?  Безумие!  Может,  горе
окончательно лишило его разума?) Мы  разворачиваемся  и  едем  домой!  -
заявил он, силясь унять дрожь в голосе.
   Включил зажигание, дал задний ход, но, видимо, слишком резко нажал на
газ - мотор заглох. Петр вполголоса выругался и несколько раз  попытался
завести мотор. Чертовщина! Что  же  случилось  с  машиной?  Или  с  ним?
Неужели он теряет рассудок?
   - Ты забыл о своем обещании? - спросила Тамара.
   Петр ошарашенно повернулся к ней.
   - Обещании? Каком обещании?
   Тамара молча, не мигая смотрела на него. Он отвел глаза и закрыл лицо
руками. Вера! Ну почему ты раньше  мне  не  открылась?  Я  бы  попытался
понять - все же твой муж не какой-нибудь узколобый дундук! Просто мне  и
в голову не приходило, что члены одной семьи могут...
   - Поедем, папа, - настаивала Тамара. - Нам еще далеко, а  ехать  надо
медленно.
   - Машина не заводится, - глухо откликнулся он.
   - Заведется. Попробуй.
   Он повернул ключ, и "Волга" послушно заурчала.
   - Так, понятно. Тоже их проделки? Тех, что ждут нас в Верхней Бзыби?
   - Да нет, папа, ты сам ее завел. Теперь все в порядке.
   Девочка поудобнее устроилась на сиденье и стала потягивать газировку,
а Петр Сахвадзе свернул на узкую тропу, теряющуюся в горах Кавказа.

***

   Обещание.
   Неделю назад, после автомобильной аварии, Вера, умирая на руках мужа,
прошептала:
   - Петя, все вышло так, как  говорила  Тамарочка.  Она  предупреждала,
чтоб мы не ездили сюда. Бедный ребенок... что с ней будет?  Какая  же  я
дура! Отчего я их не послушала?..  И  ее  тоже?..  Теперь  я  умру,  она
останется совсем одна и может испугаться... Ах! Ну  конечно  же,  так  и
надо поступить!
   - Молчи! - в отчаянии проговорил Петр. - "Скорая" уже едет...
   - Я так далеко не вижу, как Тамара, - прервала его жена, -  но  знаю,
мне конец. Петя, обещай, что исполнишь мою просьбу...
   - Ты же знаешь, я на все готов для тебя.
   - Поклянись, Петя... Подойди ближе. Если ты меня любишь, то  сделаешь
все, как я скажу.
   Он обхватил руками ее голову. Свидетели несчастного  случая  тактично
отошли подальше, а  Вера  заговорила  так  тихо,  что  лишь  он  мог  ее
расслышать:
   - Ты отвезешь Тамару к моим старикам,  в  селение  Верхняя  Бзыбь,  и
оставишь ее там по меньшей мере на четыре года, пока  ей  не  исполнится
девять. Тогда ум ее обратится к миру, а  душу  уже  ничто  не  возмутит.
Навещай ее, когда захочешь, но забирать Тамару оттуда ты не должен.
   - Отослать нашу девочку?! - потрясенно переспросил доктор.  -  Увезти
из Сочи, где она ни в чем не нуждается, куда-то в глушь? И потом,  какие
родственники?.. Ты же говорила, что у тебя нет родных, что  они  погибли
на войне!
   - Я солгала тебе, Петя, и себе солгала.
   Темные, подернутые туманом глаза Веры, как всегда, завораживали  его.
Но он понимал, что ее просьба ни  в  какие  ворота  не  лезет.  Оставить
единственного  ребенка  у  незнакомых  людей,   невежественных   горцев?
Невероятно!
   Шепот Веры становился натужным. Она еще крепче стиснула его руку.
   - Знаю, тебе это кажется нелепостью. Но Тамара должна уехать, чтоб не
остаться одной в самый критический  момент.  Я...  Я  помогала  ей,  как
умела. Но на мне лежит страшная вина за то, что я  отреклась  от  своего
наследия. Ты заметил... мы с Тамарой... обе с чудинкой. Ты  смеялся  над
книгами Васильева... Но  в  них  все  правда,  Петя.  Людям  свойственно
злоупотреблять властью! Ненасытные карьеристы  извратили  нашу  мечту  о
светлом коммунистическом завтра. Я надеялась... вместе с тобой...  когда
Тамарочка станет постарше...  Дура,  дура!  Старики  были  правы,  когда
говорили о душевном  спокойствии...  Умоляю,  отвези  Тамару  в  Верхнюю
Бзыбь... Там о ней позаботятся...
   - Вера, милая, не волнуйся, тебе нельзя...
   - Поклянись! Поклянись, что отвезешь к ним  нашу  дочь!  -  Голос  ее
прервался, дыхание стало хриплым и судорожным. - Поклянись!
   Что ему оставалось?
   - Да, да, клянусь!
   Вера улыбнулась  бескровными  губами  и  закрыла  глаза.  Вокруг  них
шептались люди, гудели машины, останавливаясь посмотреть, что  произошло
на забитом Черноморском шоссе, неподалеку от Мацесты.  Вдали  раздавался
вой сирены "скорой помощи", вызванной из Сочи, хотя помощь была  уже  не
нужна. Верины руки разжались,  дыхание  замерло,  но  Петру  почудилось,
будто она сказала:
   Мы были счастливы с тобой, Петя, жаль, недолго прожили. Дочка  у  нас
чудо. Ей суждено стать героиней своего  народа!  Береги  ее,  когда  она
вернется из деревни. Помоги ей исполнить свое предназначение.
   Петр  наклонился  и  поцеловал  холодные  губы.  Потом  встал,  чтобы
встретить врачей, назвал себя,  ровным  голосом  распорядился  отправить
тело в больницу для совершения всех  формальностей.  Веры  не  стало,  и
колдовские черты  сразу  рассеялись.  Обещание?..  Конечно,  он  не  мог
отказать умирающей. Но маленькая Тамара останется там, где  ей  надлежит
быть,  с  отцом,  заслуженным  человеком,  главным   врачом   Сочинского
института  душевных  болезней.  Позже,  когда   девочка   пройдет   курс
психотерапии, чтобы горе не вызвало  у  нее  нервный  срыв,  они  вместе
развеют  прах  Веры  над  спокойным  морем.  Но  пока   Тамару   следует
пощадить...
   В  тот  вечер  старая  домработница,  открыв  ему  дверь,   испуганно
взглянула на него красными опухшими глазами.
   - Я, ей-богу, не виновата, Петр  Сергеевич!  Она  меня  заставила.  Я
ничего не могла с ней поделать!
   - Что ты бормочешь? - рявкнул он. - Ты все ей рассказала?! Я же велел
дождаться меня!
   - Я не говорила, Богом клянусь, ни слова  не  говорила!  Она  сама...
сама откудова-то узнала! Только я трубку-то положила, а она  и  тут  как
тут, вся в слезах. "Я,  говорит,  нянюшка,  все  знаю.  Мама  умерла.  Я
говорила ей не ездить туда. А теперь мне уехать придется".
   - Дура! - напустился на нее доктор. - Небось она подслушала!
   - Да нет, нет, ей-ей!  По-другому  как-то  узнала...  По-страшному!..
Через час успокоилась и целый день ни слезинки боле не пролила. А  перед
тем, как спать ложиться, позвала меня и заставила... - Зарывшись лицом в
передник, домработница выбежала вон.
   Петр Сахвадзе прошел в детскую. Дочь мирно спала.  У  кровати  стояли
два больших  упакованных  чемодана,  и  поверх  них  сидел  ее  плюшевый
медведь.

***

   Дорога тянулась с одной стороны вдоль реки Бзыбь, а с другой -  вдоль
невысокой гряды под названием Бзыбский хребет, поросшей диким виноградом
и папоротниками, бурлящей  горными  водопадами.  В  одном  месте  Тамара
показала рукой на лесные заросли:
   - Вон там пещера.
   - А здесь, - заявила девочка, когда они проезжали какие-то развалины,
- была крепость  старого  князя,  предводителя  нашего  племени.  Больше
тысячи лет назад он охранял  дорогу  от  врагов  души,  но  подлые  люди
предали его и прогнали отсюда старейшин.
   Потом они приблизились к берегу маленького озера, сиявшего  чистейшей
лазурью, несмотря на затянутое тучами небо.
   - Озеро такое голубое, потому что дно у него из драгоценного камня, -
пояснила Тамара. - Давно-давно старейшины добывали этот камень в горах и
делали украшения. Но теперь он остался только под водой, и  до  него  не
добраться.
   - Откуда она все знает? - пробормотал Петр себе  под  нос.  -  Ей  же
только пять лет, и она никогда в этих местах не бывала.  Честное  слово,
впору и впрямь поверить васильев-ским бредням!
   За гидростанцией мощеная дорога продолжалась, но женщина  в  магазине
велела  Петру  искать  неведомую  боковую   тропу,   сразу   за   мостом
сворачивающую на восток, вдоль основного русла  Бзыби.  Он  потащился  с
черепашьей  скоростью,  тщетно  сверля  глазами  густой   лес.   Наконец
затормозил на краю обрыва и повернулся к Тамаре.
   - Ну, видишь? Никакой дороги здесь нет. Ни одной тропки, что вела  бы
к твоей сказочной деревне.  Мне  сказали,  поворачивать  здесь,  а  куда
поворачивать? Надо возвращаться.
   Она прижала к груди плюшевого мишку и впервые со  дня  смерти  матери
улыбнулась.
   - Как тут хорошо, папа! Они говорят, надо проехать еще  немножко.  Ну
пожалуйста!
   Скрепя сердце он поехал. И действительно,  стена  леса  вскоре  перед
ними расступилась, открыв две  неровные  колеи,  точно  коридор,  увитый
плющом. Ни придорожного камня, ни указателя - заброшенная дорога  вполне
могла вести в никуда.
   - Как я здесь проеду?! - воскликнул Петр. - Не на брюхе же ползти?
   Тамара засмеялась.
   - Нет, не на брюхе. Только  надо  тихонечко.  -  Она  перебралась  на
переднее сиденье. - Нам с Мишей тут лучше видно. Поехали!
   - Пристегни ремень, - вздохнул доктор.
   Он сбросил скорость, повернул и  целых  два  часа  с  опасностью  для
подвески тащился сквозь темный хвойно-буковый лес, то и  дело  натыкаясь
на перекрытые  гнилой  гатью  болота  и  бурлящие  потоки  с  непрочными
деревянными мостками, грозившими обвалиться под колесами "Волги".  Затем
они выехали на каменистое плато, нависающее над рекой головокружительным
уступом. У Петра вся спина взмокла,  а  Тамара  зачарованно  глядела  из
окошка на клубящуюся внизу Бзыбь. Проползли еще километров тридцать пять
по какому-то ущелью, причем оно все сужалось, приводя Петра в  отчаяние.
Неужели и в таких диких местах люди живут? Быть может, в густом лесу они
пропустили поворот?
   - Еще километр, - предупредил он дочь. - Если еще километр не  увидим
жилья - поворачиваю назад, слышишь?
   Но  дорога  быстро  выбралась  из  ущелья,  и  глазам  их  неожиданно
предстала  зеленеющая  долина,  как  бы  парящая  в   пространстве   под
прикрытием заснеженной горы высотой три с лишним тысячи  метров,  где  и
берет начало бурная Бзыбь.  Дорога  стала  получше;  высокие  кавказские
сосны охраняли  ее,  словно  часовые.  Теперь  за  невысокими  каменными
оградами виднелись участки возделанной земли, на пастбищах белели  стада
коз и овец. Петр проехал еще пятьсот метров и остановился в облаке пыли.
Его уже поджидали люди - человек тридцать, - сбившись тесной кучкой.
   Здесь вновь засияло  солнце  и  воздух  искрился  животворной  силой.
Ослабев от усталости и напряжения, Петр бессильно откинулся на  сиденье.
От группы местных жителей  отделилась  величавая  фигура  и  неторопливо
приблизилась к  машине.  Очень  высокий